Под псевдонимом Серж - Владимир Васильевич Каржавин
– Нет, ни разу. А осенью 23-го я был…
– …знаю, знаю…
Хозяин кабинета поднялся, молча сделал несколько шагов взад-вперёд. Остановился перед Алексеем.
– Балезин, вы служили в контрразведке у Батюшина. Скажите, вам не доводилось сталкиваться с неким Лоренцем? По нашим данным, он был агентом германской разведки в Первую мировую.
– Как же, старый знакомый.
Старший и Артист снова невольно переглянулись. На лице хозяина кабинета обозначились волнение и ещё больший интерес.
– Одна небольшая поправка, – продолжил Алексей. – Лоренц не просто агент, а резидент германской разведки. Под фамилией Широбоков он обосновался в России перед самой войной. Торговал шоколадом, имел несколько магазинов и кафе в Питере, Москве и Одессе. Первый раз его имя всплыло в 1915-м, в связи с делом полковника Мясоедова, того что был повешен за шпионаж. Они часто встречались, но прямых улик против Лореца-Широбокова не было. Правда, я тогда ещё не служил в контрразведке и всех подробностей не знаю. Похоже, Лоренцу избежать суда кто-то хорошо помог. А вот в конце 1916-го, уже при мне, Лоренц попался, в связи с делом Митьки Рубинштейна и сахарозаводчиков. Сахар-рафинад… да и не только сахар, а нефть, бензин, металлы и многое другое контрабандисты переправляли через южную границу России на Багдад. А потом всё это оказывалось в Германии и Австрии. Руководила всем этим германская разведка, в том числе и Лоренц. Я несколько раз принимал участие в его допросах.
– И что потом?
– Он сдал свою агентуру и тем самым купил себе жизнь. А после была Февральская революция, и они вместе с Рубинштейном оказались на свободе.
За время разговора Балезина не покидало ощущение, что в кабинете, кроме их троих, находится ещё кто-то. Хозяин кабинета на миг бросал взгляд своих бесцветных глаз куда-то за спину сидевшего на стуле Алексея, словно молча советовался с кем-то.
И Алексей не ошибся. Лысоватый человек кавказского вида, в пенсне, неслышно войдя в кабинет, внимательно следил за их разговором. «Агентура, агентура и ещё раз агентура! И в первую очередь, в Западной Европе и в США», – вот о чём неотступно думал тот, кто наблюдал за беседой. Когда Балезин кончил говорить, Лаврентий Берия утвердительно кивнул Фитину и так же неслышно, как вошёл, покинул кабинет. Если бы он сделал отрицательный жест, судьба Алексея Балезина была бы совсем иной. Но этого, к счастью, не случилось.
Павел Михайлович Фитин стоял напротив Алексея. Тот, понимая, что ему сейчас сообщат нечто важное, поднялся со стула.
– Товарищ Балезин, мы вам верим, – бесцветные глаза Фитина едва заметно блеснули.
Алексей замер и вдруг почувствовал, что кружится голова…
…Через два дня Алексею Балезину вручили постановление о пересмотре дела.
* * *
Замечено, что если выходящего за тюремные ворота узника никто не встречает, то первым делом он устремляет взор на небо, как бы отмечая этим для себя, что на свободе оно совсем другое. 6 января 1939 года в середине дня Алексей Балезин тоже вглядывался в морозное синее небо Москвы, жмурясь от солнца и белоснежных сугробов. Свиданий с родными и передач ему не разрешали. Правда, после получения постановления о пересмотре дела, этого можно было бы добиться, хотя бы для того чтобы Ольга принесла ему тёплые вещи. Но Алексей не хотел её тревожить: пусть его освобождение будет для неё и всей семьи рождественским подарком.
Однако осенние пальто, шляпа и ботиночки, а также отсутствие перчаток быстро дали себя знать. Спустя каких-нибудь пять минут вышедший на свободу Балезин уже поёживался от холода.
Тяжёлая рука опустилась ему на плечо, и Алексей, невольно вздрогнув, обернулся.
– Фёдор?! Чёрт… Ты для меня всегда появляешься…
– …в нужное время и в нужном месте, – усмехнулся Ершов, протягивая полушубок и шапку. – Давай-ка надевай, а то «дуба дашь».
Облачившись в тулуп и зимнюю шапку, Балезин повеселел. Ершов тем временем аккуратно сложил его осеннее пальто и шляпу в большую сумку:
– Держи свои европейские наряды.
Алексей взял сумку:
– Спасибо, Фёдор, спасибо. Но как ты узнал?
– Секреты фирмы…
– От твоей службы, похоже, ничего не скроешь.
– Я уже на другой службе.
И только тут Балезин обратил внимание на то, что Ершов стоит перед ним в гражданском одеянии, что он заметно похудел и осунулся.
– Я теперь, не поверишь, директор музея.
– Что-что?
Ершов недоверчиво посмотрел по сторонам:
– Слушай, чего мы тут на морозе… Пойдём, рядом есть одна забегаловка. – И рассмеялся. – Ты же голодный, до дома не дойдёшь.
В небольшой закусочной народу почти не было. Они расположились за дальним столиком. Фёдор заказал водки, салат и по порции пельменей. Балезин жадно налёг на еду, а Ершов с оттенком грусти рассказывал о себе. Его арестовали в июле 38-го. Но через месяц освободили. Начальник личной охраны Сталина Николай Власик поручился за него перед самим вождём, ведь они все трое участвовали в 19-м в обороне Царицына. Обошлось… Правда, за месяц он успел сполна вкусить все «прелести» ежовских застенков. В прежней должности его не восстановили, но он надеется на справедливость.
Ослабленный организм Алексея плохо справлялся с порциями водки, и его, обычно сдержанного, понесло:
– Послушай, Фёдор, – прервал он его, – я никак не могу понять: ну, ладно, я царский офицер, беспартийный, в Гражданскую не воевал. Но ты же большевик с дореволюционным стажем! А Юргенс? А Петерс? А мой сосед Шофман? Он тоже член партии, в наркомате возглавлял большой отдел… А сотни, тысячи таких же коммунистов – какие же они враги? А простые люди – их-то за что?
– Послушай, давай тише.
Но у Балезина после выпитого окончательно развязался язык:
– Вот в 1913 году отмечали 300-летие Дома Романовых. Так вот, за годы правления этой, как её называют, «кровавой» династии казнено не больше тысячи человек. А что сейчас? Сколько в день казнят по всей матушке России? Кому нужно такое людоедство?
– Алексей, хватит!
– А коллективизация? За её годы было репрессировано порядка 5 миллионов крестьянских семей. А если средняя крестьянская семья, это 6—8 душ, то помножь-ка… у тебя с умножением всё в порядке?
– Лёха, прекрати! – почти прокричал Фёдор.
И чтобы хоть как-то угомонить разгорячённого Балезина, Ершов полез во внутренний кармани достал что-то завёрнутое в белую плотную бумагу.
– Держи. Спрячь подальше до лучших времён.
– Что это?
– Не раскрывай, дома раскроешь.
Но Балезин и не думал слушать. Раскрыв пакет, он обнаружил ту самую фотографию, на которой Ольга с отцом и дядей стоят на Красной площади. Он удивлённо посмотрел на фото, потом перевёл взгляд на Фёдора:
– Так это ты?
– Да, я. Я
