Николай Прокудин - Бой под Талуканом
– Сколько можно обмывать? – удивился Вовка.
– Так это прелюдия была, остальные роты требуют! Я-то, сам знаешь, не сторонник этого дела. Ладно, побалуемся коньячком, – размечтался я.
– Каким коньячком? Надоел ты с этими дегустациями! Водяры, обыкновенной водяры! Только водкой можно нажраться, чтоб забыться. Вино и коньяк – это обман зрения, настоящие русские люди пьют только водку.
– Значит, я не настоящий. Ладно, тебе лично будет водка. Иди, умой рожу, а то к серой бороденке пыль налипла, выглядит как перхоть, смотреть противно, – скривился я.
– Ник, не будь педантом, как граф Острогин, тебе это не идет! Ступай-ка, займи место за обеденным столом для командира, а я, так и быть, пойду ополоснусь.
Над растянутым между двумя бортовыми машинами брезентом Головской навесил маскировочную сетку, и получилось вполне прилично для полевой столовой. За столом сидел в гордом одиночестве Мелещенко и ковырял ложкой кашу.
– Колян, что ты там нашел? В тарелке тушенка присутствует, или Берендей ее всю Лонгинову скормил?
– Присутствует. Даже мясо трошки е, мелкими кусочками, – ответил Николай.
– Коля, ты в курсе, что мы с тобой почти как братья родные?
– Это как понимать? Подмазываешься зачем-то? Шо нужно, Никифор? Говори прямо.
– Брат, самый что ни на есть настоящий! Хотя и не очень любимый. У тебя какая группа крови? – спросил я.
– Первая!
– Резус отрицательный?
– Ну и шо такого, – нахмурился Николай. – Отрицательный – это не значит, шо я отрицательный.
– Да знаю, знаю, сам с такой кровью живу. Первая, резус отрицательный.
– Ну! – напряг извилины Мелещенко.
– Вот те ну. А ты знаешь, «килькоед», что в батальоне только у тебя и у меня такая? Это врач сказал, лейтенант Пережогин. Он анализировал списки возможных доноров и группировал по вариантам – кто кому может помочь.
– Мы шо, только двое таких среди усих офицеров, на весь батальон? – удивился лейтенант.
– Сержантов и солдат тоже нет. Есть еще сержант в танковом батальоне, но он переболел гепатитом, быть донором не может, только в крайнем случае.
– Двое на весь батальон! Надо же, два чудака на пятьсот человек, – задумчиво и зачарованно повторил Мелещенко.
– Да вот, такой у меня неудачный брат по крови оказался, – засмеялся я.
– Пошел ты на…! Тоже мне брат. Орден получил, и что, можно насмехаться над другими? Я, может, не хуже тебя воюю, только не лезу на рожон. Почему я неудачный?
– Успокойся, я не в этом смысле, а в смысле – не повезло нам обоим. Человеку с первой групповой минус кровь может дать только донор с такой же кровью. Больше никто!
– Ни хрена себе! – выдохнул хрипло Николай. – Совсем никто? А не врешь, ты постоянно меня разыгрываешь.
Было заметно, что парень не на шутку перепугался и даже покрылся мелкой испариной.
– Подтверждаю, – присоединился к разговору подошедший к кухне фельдшер Ярко. – Первой минус годится только такая же кровь.
– У меня вторая положительная, – встрял в разговор Соловей.
– Тебе первая и вторая положительные подойдут.
– А если я с четвертой группой? – поинтересовался Берендеев.
– Толстячок, тебе даже мочу можно залить или солярку. Все сгодится, главное, чтобы резус присутствовал, подойдет даже кровь обезьяны Аркашки с продсклада, – улыбнулся я.
– Ну ты гад! Так оскорбить, с обезьяной сравнил. Больше не буду кормить. Ростовцев, к ПАКу можешь даже не приближаться. Вот сволочь! Мне – обезьянью кровь! – разозлился Берендеев.
– Это я в смысле, что тебе повезло, Берендей! Поймал любого – и он тебе донор! Не то что нам с Миколой.
– У обезьян отсутствует резус-фактор, поэтому от них кровь тебе, Берендеев, не годится, – усмехнулся Ярко.
– А первая минус – это кровь всех замполитов, что ли? У Артюхина какая, такая же? – съехидничал Соловей.
– Нет, у него самая обыкновенная, вторая. Не повезло только нам с Мелещенко, – вздохнул я.
– Ну почему не повезло? Будэмо считать, что королевских кровей, – грустно усмехнулся Николай.
Он вдруг перестал есть и задумчиво уставился вдаль. Переваривал, видимо, ошеломляющую новость.
– Ник, а насчет Аркашкиной крови, ее перелить уже не получится. – Заулыбался во всю свою широкую усатую физиономию Берендеев. – Издох Аркашка.
– Как издох? Мы со Сбитневым на складе закуску брали, и он с нами спиртягу пил, – удивился я.
– Вот и допился, за день до выхода помер. Белая горячка, наверное. Пил ведь и курил, как настоящий мужик! Но за человеком угнаться тяжело, особенно за русским. Не сдюжил. В санчасть понесли, что-то вкололи, но не спасли. Медики ругались, сказали, что загубили прапора обезьяну, печень и сердце за год посадили. Не выдержали обезьяньи органы нагрузки. Ваша рюмка оказалась последней, – хмыкнул Берендей.
– Вот черт! – ужаснулся Соловей. – А какой зверь компанейский был! Все ж таки в каких мы суровых условиях тут живем, скотина и та не выдерживает!
– А ты дозу спиртного уменьши, и все будет нормально. Не хлебайте с Берендеем спирт из кружек, а пейте из французских стаканчиков – и доживете до замены, – пообещал я.
– Если пить из мелкой посуды, то у нас фантазии на тосты не хватит. Мы заканчиваем после четвертого, как раз литр на двоих, – ухмыльнулся Соловей. – А так пить вроде за что-то надо, да еще сказать что-нибудь придется. Мы же не замполиты, говорим мало.
– Это точно, вы – тыл! Говорите мало, тащите много, вон какие хари втроем наели! – ухмыльнулся я. – У Головского куртка не застегивается, пузо вывалил, и штаны держатся только на подтяжках. Зеркальная болезнь! «Коки» можно почесать только возле зеркала. Вас это тоже касается в полной мере, – рассмеялся я.
– Слушай, ты, доходяга! Жри, что дали, и отваливай отсюда, – вскричал Берендей обиженно. – Вес ему наш не нравится. Да мы, как сиамские близнецы, специально так подобраны. Толстый – значит добрый.
– Нет, толстяки в тылу – это признак куцей совести и отсутствия неприкосновенных запасов, – возразил подошедший Вадик Хмурцев.
Этот озорной лейтенант с огненно-рыжей шевелюрой приехал из Союза и сменил контуженого, чокнутого командира взвода связи батальона – Чичина. Парень был большой весельчак и балагур, никогда не унывал. Пока…
– Еще один умник заявился! Что ни лейтенант, то философ или государственный деятель, – сердито произнес Соловей.
– О чем спор, что за шум? – поинтересовался, присаживаясь, Вадим. – Про толстяков – это я так, пошутил. Люблю вас, «большие люди», сам давно мечтаю поправиться со своих восьмидесяти до ста килограммов.
– Мы не спорим, – улыбнулся я. – Мы тут о группах крови рассуждаем. У тебя какая?
– У меня вторая минус, – ответил Хмурцев.
– О, почти как у нас с Мыколой, близок к «голубым кровям». Так к чему я всю эту речь завел, Николай! К тому, чтобы ты знал, что делать в случае моего ранения, а?
– Собирать деньги со всех офицеров роты на твои поминки? – ухмыльнулся Николай.
– Дурак! Себе лучше собери заранее! Ты должен мчаться ко мне и кровь сдавать, и как можно больше, до тех пор, пока она в тебе не кончится.
– Ага, чуть что, у тебя Мелещенко – «сельпо», «килечник», «килькоед», а как ранят, то беги и кровью выручай, – возмутился Николай.
– Вот пентюх! Если тебя ранят, я так же примчусь к тебе и помогу! Понятно? – пообещал я Миколе. – Мы – единственное спасение друг друга. Покуда этих доноров найдут, пока кровь доставят – помрешь на одном кровезаменителе!
– Значит, не побрезгуешь моей кровянкой? – обрадовался Николай.
– Нет, приму, даже с почтением и уважением. Мы же, говорю тебе, кровные братья!
– Братьями станем только тогда, когда сольемся друг с другом кровью, на брудершафт. А пока ты для меня – насмешник-пересмешник. Все время издеваешься.
– Коля, я же шутейно говорю, почти любя.
– Точно, любя, Никифор говорит, не держит он на тебя зла, Микола, – хитро улыбнулся Сбитнев. – Он прав!
– Да, Николай, ты зря обижаешься, что я тебя высмеиваю и «селянином» называю. Хочешь, эксперимент проведем на эрудицию? Тест. Задаю вопросы – ты отвечаешь, суммируем ответы, оцениваем и сразу подводим итог, – предложил я, подмигивая Володе.
– Во! Опять перемигиваются, подмаргивают друг другу. Наверняка подлость какая-то. Ну, хрен с вами, начинайте.
– Микола, скажи, в каком году была Грюнвальдская битва? – спросил я.
– Грюфальская? Не знаю.
– Грюнвальдская! Она произошла в 1410 году между немецкими рыцарями и польско-литовским войском. Куликовская битва?
– Кажется, в 1270-м, – ответил Николай.
– Нет, в 1380-м, это же элементарно, Ватсон. Ну ладно, с историей закончили, – сказал я.
– Слабоват, совсем ни черта не знаешь, – засмеялся Володя. – Колян, я тебя по литературе и искусству буду экзаменовать. Кто такие Ремарк, Пруст, Кафка, Стейнбек?
– Кто-кто – музыканты, кажется!
– Темнота! Писатели, всемирноизвестные. Значит, с мировой литературой ты знаком слабо, а с советской? – поинтересовался Сбитнев.
