Кэсси Харти - Я смогла все рассказать
Только тогда я смогла наконец сесть и написать письмо сыну. Получилось стихотворение на трех страницах. Когда женщина из социальной службы пришла забирать его, я попросила ее передать приемным родителям Джека, чтобы они не выбрасывали игрушечного слоненка и одежду, которая была на Джеке, когда его забрали у меня. Я хотела, чтобы, когда придет время, они передали эти вещи Джеку вместе с письмом. Позднее мне позвонили и сообщили, что новая семья Джека не возражает против моего желания. Мне также сказали, что они не собираются давать ему новое имя. Мне от этого легче не стало.
Нас с Мелиссой переселили в муниципальный дом[11]. По какой-то причине нам достался трехкомнатный дом, и я все время думала, как хорошо мы зажили бы на новом месте все втроем: я, Мелисса и Джек. Интересно, забрали бы у меня Джека, живи я прежде в трех комнатах? Да, забрали бы все равно.
Было тяжело, но постепенно я начала показываться на людях, заводить новые знакомства. Сначала друг Тома въехал в соседний дом вместе со всей семьей. Затем подруга из колледжа разыскала меня и пригласила к себе на вечеринку. Я согласилась и, оставив Мелиссу с соседкой, поехала, чтобы немного развеяться. На вечеринке я познакомилась с Робертом. Он работал столяром. Роберт, сильный, привлекательный и остроумный мужчина, сразу показался мне добрым. Мы начали встречаться, и спустя несколько месяцев я с дочкой переехала к нему. Роберт неплохо поладил с Мелиссой, он говорил, что любит меня, а я так нуждалась в чьей-то любви! Я продолжала принимать антидепрессанты и не всегда четко понимала, что делаю, но мне казалось, что я приняла правильное решение, переехав к Роберту.
Только через год, когда заговорила о том, что хочу через суд вернуть себе права на Джека, я заметила первые признаки того, что у нас с Робертом все не так гладко, как мне казалось.
Он воспринял мою идею в штыки.
– Ты не должна этого делать, – заявил он. – Он больше не принадлежит тебе.
– Но ведь я его мать! – возразила я. – Теперь, когда живу с тобой, я могу получить разрешение воспитывать его! – Я очень расстроилась, мне вдруг стало очень страшно. – Это ничего не изменит в наших отношениях.
– Ты ошибаешься! – крикнул Роберт. – Это все изменит! Если ты хочешь вернуть сына, лучше нам сразу расстаться.
Я хотела закричать в ответ, что это несправедливо. Разве Роберт не видит, как я страдаю? Но я промолчала. Может, он и прав. Я просто эгоистка. И потом, в глубине души я знала, что социальные службы не вынесут другого решения. Я не могла ничего изменить. Я не стала даже пытаться.
Вскоре после этого я почувствовала, что меня тошнит. И поняла, что беременна. Роберт очень обрадовался перспективе стать отцом, и мы поженились. Он также настоял на том, чтобы удочерить Мелиссу. Я перестала ходить к своему врачу, а стала вместо этого посещать врача Роберта. Кроме того, мы решили, что я больше не буду принимать антидепрессанты, чтобы не навредить будущему ребенку.
Беременность протекала ужасно. Вскоре после того, как я перестала принимать антидепрессанты, у меня началась ломка, а за ней последовала депрессия. Я то и дело вспоминала, как вынашивала Джека и о том, что случилось после родов. Мне было очень тяжело.
Когда у меня родилась дочка (мы с Робертом назвали ее Люси), ее сразу же отправили в инкубатор: она была синяя, и врачи боялись, что у нее врожденные проблемы с сердцем.
На следующий день, когда наконец взяла ее на руки, я расплакалась. Акушерка, знавшая мою историю с Джеком, решила, что я плачу, потому что у меня родилась дочка.
– Вы, наверное, хотели сына, чтобы как-то смириться с тем, что одного вы уже потеряли, – предположила она.
Я его нетеряла! Что за бред она несет! И как я могу с этимсмириться? Глупая женщина! Ей не понять, что горечь от расставания с Джеком и радость от рождения дочери смешались во мне, превратившись в одно непонятное чувство. Мне было и весело, и грустно. Никогда, никогда я не смогу забыть Джека. Никто никогда не посмеет забрать у меня Люси.
Роберт обещал любить Мелиссу как родную дочь, но не сдержал обещания. После рождения Люси я заметила, что он стал гораздо хуже относиться к Мелиссе. И он, и вся его семья давали ясно понять, что она не так любима, как Люси и ее двоюродные братья и сестры. Я говорила с Робертом о том, что меня это беспокоит, но он не стал ничего менять. Меня это возмутило. Я не собиралась просто смотреть, как все вокруг обижают мою дочь, делают из нее изгоя. Я слишком хорошо помнила, каково быть белой вороной, нелюбимым ребенком в семье. Это было слишком похоже на мое детство.
Мыс Робертом стали ругаться все чаще. С сексом тоже начались проблемы. Непонятно почему, но меня вдруг снова стали мучить воспоминания о насилии, пережитом в детстве. Роберт не мог понять, почему я не хочу заниматься любовью, потому что я не рассказывала ему о дяде Билле. Большую часть времени я наблюдала за происходящим сквозь легкую дымку, вызванную употреблением транквилизаторов. Я ухаживала за детьми, поддерживала порядок в доме, но все остальное давалось мне с трудом.
У малышки Люси обнаружилась серьезная проблема с бедром. Точный диагноз удалось установить только после нескольких консультаций с врачами. Люси постоянно плакала, не хотела спать. Я знала, что ей больно, и таскала ее по врачам, настаивая на том, чтобы ее осмотрели. Доктора думали, что я просто истеричка. Наконец рентгеновские снимки показали, что у моей дочки дисплазия[12]тазобедренного сустава. Люси наложили шину, зафиксировав ее ножки в разведенном положении, и мне стало очень сложно брать везде ее с собой. В целом, побочные эффекты приема транквилизаторов, постоянные посещения врачей и скандалы из-за Мелиссы сделали мою жизнь почти невыносимой.
Помимо всего прочего, Роберт никогда не давал мне достаточно денег. Мне даже приходилось продавать личные вещи, чтобы купить дочкам новую одежду. Когда мы с Робертом поженились, он купил хороший дом. У Роберта были кое-какие сбережения, часть из которых он вкладывал в различные проекты. Он производил впечатление щедрого человека, но на самом деле был очень мелочным, даже жадным. Я знала, что, если не буду заниматься с ним любовью, он вообще перестанет давать мне деньги на ведение хозяйства. Я оказалась в западне. Жизнь становилась все невыносимей. Как-то я, видимо, забыла принять противозачаточные таблетки и снова забеременела. В этот раз меня саму это не обрадовало. Я была измотана и боялась, что наш с Робертом брак скоро развалится.
Доктор предложил мне искусственно прервать беременность. Он опасался за мое здоровье, его также беспокоило, что проблема с бедром, от которой страдала Люси, может оказаться наследственной. Мне хотелось в этом убедиться, прежде чем приму окончательное решение. Доктор организовал для меня консультацию со специалистом по генетике, который не нашел никаких оснований утверждать, что ребенок родится с какими-либо отклонениями. Это я и хотела услышать. И, утвердившись в решении рожать, стала с нетерпением ждать появления на свет нового ребеночка.
Через пять с половиной месяцев мне вдруг стало нехорошо, и я сразу позвонила доктору, который пообещал скоро приехать. Я знала: происходит что-то серьезное, – поэтому отправила Мелиссу и Люси к подруге. Я сказала Роберту, что очень боюсь, и попросила его остаться со мной, но он все равно ушел на работу. Я еще раз позвонила врачу, и он пообещал приехать сразу, как закончит операцию. Боль была нестерпимой. Я кое-как добралась до ванной комнаты на втором этаже, и там у меня случился выкидыш. Ребенок, которого я вынашивала в себе, хотел, чтобы я избавилась от него. На холодном кафельном полу осталось лежать маленькое бездыханное тельце.
Я не могла себя заставить взглянуть на него.
Когда доктор наконец приехал, он внимательно изучил плод и заставил меня посмотреть на него.
– Кэсси, – сказал он, – взгляните, вам станет легче.
Я долго не могла заставить себя поднять глаза, а когда наконец решилась, увидела младенца, мальчика, с огромной головой и искривленным позвоночником. Гидроцефалия и расщелина позвоночника – вот научные названия его врожденных дефектов. Казалось, сама природа вмешалась и избавила его от мучений. Да, в конце концов мне стало легче, но в тот день я знала лишь то, что потеряла еще одного сына, и была безутешна.
В тот же вечер к нам нагрянули мои родители. Им позвонила моя подруга Кристин, которая жила по соседству. Мама никогда раньше не бывала у меня дома: ей было плевать и на мое замужество, и на родившуюся внучку. Что же заставило ее навестить меня? Что ей нужно? Что у нее на уме?
Стоило маме переступить порог дома, как она разразилась рыданиями, и Кристин принялась ее утешать. Она не знала, какой человек моя мать на самом деле, потому что я не рассказывала, как страдала в детстве от ее жестокости. Пока Кристин успокаивала ее, мама взглянула на меня. В ее взгляде не было ни любви, ни беспокойства. Это был взгляд триумфатора: она была счастлива, что смогла приковать внимание к себе, что все утешают ее, а не меня. Я так нуждалась в поддержке, а мама спокойно продолжала ломать комедию. Главное, у нее были зрители, для которых она могла дать представление, и оказалось вдруг, что больше всех от выкидыша пострадала почему-то именно она.
