Александр Костин - Смерть Сталина. При чем здесь Брежнев?
И только в ноябре узкое руководство сочло своевременным прямо вступить в конфликт, правда, сохраняя это в строжайшей тайне, и выделило для защиты КНДР с воздуха «корпус Лобова», как он именовался в протоколах ПБ — 64-й истребительный авиационный корпус советских ВВС.
В качестве дипломатического шага по урегулированию дальневосточного конфликта 20 сентября министр иностранных дел А.Я. Вышинский, выступая на сессии Генеральной Ассамблеи ООН, предложил четырем великим державам (СССР, США, КНР и Индии) от имени Сталина «объединить свои мирные усилия и заключить между собой Пакт по укреплению мира», квалифицировать события в Корее «как внутреннюю борьбу, внутреннюю гражданскую войну между двумя правительственными лагерями» и потому рекомендовал распустить комиссию ООН по Корее, «способствовавшую… своими действиями разжиганию гражданской войны в Корее». И не встретил, разумеется, поддержки.
Неудачи на дипломатическом фронте со всей очевидностью говорили о том, что в Кремле не выработана четкая линия поведения: сделать ли ставку на мирное разрешение конфликта или идти в конфронтации до конца. Конца логического, завершающегося Третьей мировой войной. Столь необычно длительный поиск решения, затянувшийся на более чем четыре месяца, объяснялся событием, ставшим самой важной государственной тайной СССР — очередной тяжелой болезнью, обрушившейся на Сталина. Заболевание вынудило его отойти на четыре с половиной месяца, со 2 августа по 21 декабря, от участия в работе узкого руководства, от принятия каких-либо решений, даже от высказываний по самым важным, принципиальным вопросам внешней и внутренней политики. То есть отойти от руководства страной в тот самый момент, когда мир оказался на грани ядерной войны.
Действительно, после провала наступления, начатого 24 ноября и разрекламированного как завершающее войну непременно «к Рождеству», после отступления американских войск назад к 38-й параллели командующий объединенными силами ООН в Корее Макартур предложил Трумену начать бомбардировку территории Китая, а если потребуется, то и СССР, применив при этом ядерное оружие. 30 ноября, отвечая на вопросы журналистов о дальнейших операциях в Корее, президент США вдруг заявил: «Мы предпримем все необходимое, что потребует военная ситуация». А когда его попросили уточнить: «Даже используя атомную бомбу?» — добавил: «Включая все виды вооружения, которыми мы обладаем». Так и Трумен оказался перед необходимостью выбора — победить во что бы то ни стало, даже подвергнув атомной бомбардировке Китай и СССР, и тем самым, начав Третью мировую войну, или смириться даже не с поражением, а всего лишь с восстановлением существовавшего до 25 июня положения.
13 января 1951 года Трумен выбор сделал: он заявил о нежелательности дальнейшего расширения масштабов и характера боевых действий, а через четыре месяца, после повторного предложения бомбардировать Китай, отправил генерала Макартура в отставку.
Такое развитие событий устраивало также и узкое руководство Кремля, которое в отсутствие Сталина не смогло выработать четкую, недвусмысленную политику в «корейском» вопросе. Об этом, например, говорит доклад, сделанный Н.А. Булганиным 6 ноября на торжественном заседании, посвященном 33-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. Перейдя по традиции к оценке международного положения, он вначале предложил как определяющую только мирную концепцию, повторил, несколько расширив, предложение Сталина уже двухлетней давности — «о скорейшем заключении мирного договора с Германией, о выводе оккупационных войск и о создании общегерманского правительства», высказал требование «скорейшего заключения мирного договора с Японией, вывода из Японии оккупационных войск». Но одновременно Булганин продемонстрировал имевшиеся у узкого руководства два взаимоисключающих подхода к решению корейской проблемы. Поначалу заявил: «Советское правительство, верное своей неизменной политике мира, с самого начала событий в Корее настаивало на урегулировании конфликта мирными средствами… предлагало немедленно прекратить военные действия в Корее и одновременно вывести оттуда все иностранные войска, предоставив тем самым корейскому народу возможность решить свои внутренние дела без иностранного вмешательства». В конце же доклада позволил себе высказать прямую угрозу, не исключив и того, что СССР может открыто вступить в войну в Корее. «Опыт истории говорит, что наша миролюбивая политика не является признаком слабости. Этим господам («поджигателям войны». — А.К.) пора бы усвоить, что наш народ способен постоять за себя, постоять за интересы своей родины, если понадобится — с оружием в руках»[114].
Недвусмысленное предложение американского президента — вернуться к положению, существовавшему до начала войны, в Кремле расценили как возможный, даже желательный вариант выхода из тупика. Завершить же конфликт на такой именно стадии его развития без необходимости давать объяснения населению Советского Союза могла помочь особенность советской пропаганды, однозначно трактовавшей Корейскую войну как ничем не прикрытую агрессию США и сеульского режима. А потому восстановление границы по 38-й параллели легко можно было преподнести как еще одну «убедительную победу сил мира». Но для этого, прежде всего, следовало отказаться от жесткого внешнеполитического курса, освободиться от тех членов узкого руководства, кто навязал его и поставил тем самым СССР в крайне опасное положение.
Однако, вслед за миролюбивым, устраивающий Кремль предложением Г. Трумена от 13 января 1951 года, советский руководитель в его поддержку не выступил, чем серьезно озадачил как население страны, так и международную общественность.
Таким образом, пауза «молчания» вождя затянулась уже на полгода, поползли слухи о тяжелом заболевании и даже смерти Сталина, о том, что от народа скрывают совершенный в Кремле государственный переворот.
Слухи о тяжелой болезни Сталина были не беспочвенны. Об этом, например, говорит письмо Сталина, отправленное на имя Маленкова 13 декабря 1950 года, в котором вождь, в частности, сообщает: «Я задержался с возвращением в связи с плохой погодой в Москве и опасением гриппа. С наступлением морозов не замедлю быть на месте»[115]. Здесь практически с очевидностью выпирает факт тяжелого физического состояния вождя, о чем он «эзоповским» языком сообщает своим соратникам в Москву. Ведь нельзя же всерьез поверить тому, что в наиболее критический момент для страны, когда решался вопрос, быть или не быть ядерной войне, главу государства заботило лишь одно — боязнь заболеть гриппом. Между строк сталинского письма читается, что недееспособность вождя по прогнозам врачей затянется, как минимум, до середины января, когда наступают сначала рождественские, а затем крещенские морозы («с наступлением морозов»).
Однако 22 декабря Сталин уже был в Москве, принял в своем кабинете с 22 ч. 40 мин. до 24 ч. 00 мин. (то есть работал 1 час 20 минут) членов Политбюро (Берия, Маленков, Молотов, Каганович, Хрущев), военных (Василевский, Штеменко) и председателя Совета Министров РСФСР В.Н. Черноусова.
До конца года Сталин еще четыре раза собирал в своем кабинете ближайших соратников, руководителей военного ведомства (Василевский, Штеменко) и МИДа (Вышинский, Громыко), скорее всего, заслушивал информацию о ситуации, складывающейся вокруг Корейской войны, и совместно вырабатывали позицию Кремля о дальнейшем участии СССР в этой войне.
По всему видать, что Сталин был сильно ослаблен после перенесенной тяжелой болезни, об этом говорит кратковременность ежедневной работы вождя: 22 декабря — 1 час 20 мин.; 23 декабря — 2 часа 30 мин.; 27 декабря — 2 часа 50 мин.; 28 декабря — 2 часа 25 мин.; 31 декабря — соратники собрались у Сталина на 45 минут, скорее всего, поздравить вождя с наступающим Новым годом. Итого в течение последней недели уходящего года Сталин работал менее 10 часов.
В наступившем 1951 году работоспособность вождя нисколько не повысилась, поскольку в течение первых двух недель (со 2-го по 12 января) он собирал в своем кабинете тот же состав узкого руководства страны на весьма короткое время всего б раз: 2 января на 45 минут (скорее всего, это тоже всего лишь ритуальная встреча с поздравлениями с наступившим Новым годом); 4 января — 3 часа 30 мин.; 5 января — 1 час 45 мин.; 8 января — 1 час 15 мин.; 11 января — 1 час 35 мин.; 12 января — 1 час 05 мин. Итого, за первую декаду января вождь «трудился» около десяти часов — это ли стиль работы Сталина, который в грозные годы войны трудился практически по 15–20 часов ежедневно, не зная ни выходных, ни праздников!
13 января Сталин в присутствии членов Политбюро принял руководителя итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти (с 20.00 до 22.00 часов), а затем последовал длительный период отсутствия Сталина на рабочем месте в Кремле. По мнению Ю. Жукова: «С 16 января 1951 года, после третьего инсульта, Сталин уже не работал. Ему отказывала память, он перестал соображать»[116]. Насчет «перестал соображать» Ю. Жуков, пожалуй, сильно преувеличивает, поскольку, как мы уже отмечали, по свидетельству В. Жухрая в последние годы жизни вождь интенсивно занимался разработкой вопросов теории марксизма-ленинизма и прежде всего политической экономики социализма. В то же время конкретными делами по руководству государством и компартией он практически перестал заниматься.
