Николай Стариков - Процесс антисоветского троцкистского центра (23-30 января 1937 года)
Вышинский: Все?
Шестов: По Анжерке на два года был оттянут ввод в действие шахты 5. Такая же крупная вредительская работа была проделана по шахте 9–15. Дальше проводили крупные мероприятия вредительского и разрушительного порядка на механизмах, находящихся в эксплоатации, как по Ленинскому, так и по Анжеро-судженскому руднику, благодаря которым эти рудники в течение пяти лет сидели в прорыве.
И последнее: на всех рудниках – Прокопьевском, Анжерском и Ленинском – проводился саботаж стахановского движения. Была дана директива вымотать нервы у рабочих. Прежде чем рабочий дойдет до места работы, он должен двести матов пустить по адресу руководства шахты. Создавались невозможные условия работы. Не только стахановскими методами, но и обычными методами невозможно было нормально работать.
Вышинский: Еще два вопроса. Во-первых, наряду с теми преступлениями, о которых вы сейчас говорите, нет ли за вами, я просто скажу, бандитских преступлений в прямом смысле этого слова? Например, грабежей, убийств?
Шестов: Убийства были.
Вышинский: Не террор, а именно убийства?
Шестов: Я припоминаю, что в Прокопьевске был убит террористической группой инженер Бояршинов.
Вышинский: Почему он был убит?
Шестов: Он был убит по моему заданию. Он мне заявил, что на работах Шахтстроя творится неладное. Он обратил на это мое внимание. Я тогда пользовался доверием в кругу инженерно-технических работников. Сам Бояршинов – бывший вредитель Донбасса, но он честно работал на этом руднике.
Вышинский: Он к вам обратился как к авторитетному руководителю?
Шестов: Да. Он хотел раскрыть мне глаза на это. Я ему сказал, что принимаю это к сведению, поблагодарил его и сказал: «Кому нужно, я сообщу, а вы пока молчите». А затем я вызвал Черепухина и дал задание убить его, и это было сделано. (Движение в зале.)
Вышинский: И его убили?
Шестов: Да.
Вышинский: Честного инженера?
Шестов: Да.
Вышинский: Второй вопрос: а с грабежами как дело обстояло?
Шестов: Было ограбление Анжерского банка. При моем участии, по моему заданию,
Вышинский: Как это дело случилось?
Шестов: Дело было в 1934 году. Мною был завербован управляющий отделением Государственного банка Анжеро-судженского района Фигурин, он привлек в организацию старшего кассира Соломина, и они для целей нашей организации изъяли из кассы 164 тыс. рублей и передали мне.
Вышинский: А вы что сделали?
Шестов: Я их так распределил: часть денег, около 30 тыс. рублей, оставил для Анжерской организации, для террористической группы, которая была там – группа Шумахера и Федотова и для других целей, 40 тыс. рублей я передал Муралову для других организаций, лично ему подведомственных и подчиненных, и 30 тыс. он еще просил у меня для Кемерово. Муралов получил 70 тыс. рублей. Остальные деньги я отдал для Прокопьевской организации. Черепухину я дал около 16 тыс. рублей и около 30 тыс. рублей отдал Овсянникову.
Вышинский: Кто-нибудь контролировал расходование этих денег?
Шестов: Я доверял людям.
Вышинский: Тем более, что деньги государственные… Вопросов больше у меня нет.
Утреннее заседание 26 январяДОПРОС ПОДСУДИМОГО ШЕСТОВА
(продолжение)
Защитник Казначеев (к подсудимому Шестову): Когда вы вербовали Строилова, вы угрожали ему возможностью выдачи его соответствующим органам?
Шестов: Да.
Казначеев: Такого рода угрозы в отношении Арнольда вам приходилось применять или нет?
Шестов: Нет.
Казначеев: Но вы сказали, что знали об его антисоветских настроениях. Зная, вы это использовали?
Шестов: Использовал. Это дало мне повод для привлечения его к совершению террористических актов. Я свел его с Черепухиным.
Казначеев: Первое поручение, которое давалось Арнольду Черепухиным, говорило об акте против кого?
Шестов: Против Орджоникидзе, но акт не состоялся, так как Орджоникидзе не воспользовался машиной.
Казначеев: Второе поручение какое было дано? Шестов: Совершить террористический акт против Молотова. Казначеев: Чем объяснял Арнольд, что его не удалось совершить? Шестов: Черепухин сказал, что Арнольд сдрейфил.
ДОПРОС ПОДСУДИМОГО СТРОИЛОВА
Председательствующий: Подсудимый Строилов, вы подтверждаете те показания, которые вы давали на предварительном следствии, а также на выездной сессии Военной коллегии Верховного суда в ноябре?
Строилов: Да.
Вышинский: Вы можете ли что-нибудь добавить к вашим вчерашним показаниям?
Строилов: Я был послан на два года в Германию и занял должность старшего инженера горной секции технического бюро в торгпредстве. Началось дело постепенно с моего знакомства с фон Бергом. Он прекрасно говорил по-русски, потому что в дореволюционное время лет 15–20 жил в России, в Петербурге. Берг был осведомителем для ряда органов. У меня был разговор с Бергом относительно вопросов нашего строительства. Берг рекомендовал мне прочитать книгу Троцкого, о чем я вчера говорил.
Когда я был в СССР – в конце ноября – начале декабря 1930 года, этот Берг был тоже в Москве. По телефону он убедительно просил меня к нему зайти. Я не заходил. Тогда он просил прислать открытку с указанием, когда я вернусь в Германию, что я и сделал. Вернувшись в Германию, я виделся с Бергом несколько раз. В одной из бесед он сказал, что в СССР известно о некоторой помощи, которую я оказывал фирмам «Вальрам» и «Эйкгоф». При втором разговоре он добавил, что, очевидно, за мною следят, и в СССР известно о моих антисоветских разговорах, а поэтому мне необходимо остаться в Германии.
В конце марта 1931 года я связался с Вюстером, которого мне рекомендовал фон Берг, для того, чтобы он устроил мне поездку в Чехословакию и Францию для выяснения вопросов относительно разработки мощных угольных пластов. Вюстер сказал мне, что «это можно устроить, но так как вы не немец, то нужно иметь какое-то письменное доказательство о том, что вы наш человек и не подведете меня». И я дал документ, о котором уже говорил, то есть согласие не возвращаться в СССР и остаться работать в Германии вместе с ними и выполнять их поручения. Дня через три-четыре, это было 2 апреля, я поехал к нему на улицу Армштрассе, второй этаж, кажется, 59 номер. Вюстер сказал мне: «Никакого разговора ни об оставлении вас в Германии, ни о вашем посещении Франции и Чехословакии быть не может». Я, признаться, опешил и сказал, что это просто бесчестно. Он ответил: «Никакой бесчестности тут нет. Личная записка вами дана, и поэтому вы должны выполнять наши поручения, как вы обязались, господин Строилов».
Он повышенным тоном заявил, что сейчас говорит не от себя, а от тех политических кругов, которые могут сделать одно из двух: или на основании ряда данных о якобы моей агитации засадить меня в германскую тюрьму, или же на основании этой записки – в советскую тюрьму. Я согласился выполнять указания Вюстера, то есть, попросту говоря, сделаться предателем. В том же разговоре он указал, что мои ближайшие задачи состоят в том, чтобы я помогал немецким специалистам, а в особенности тем, кто по условленному паролю – «Привет от Вюстера» – обратится ко мне, чтобы я оказывал им всяческое содействие в размещении их на определенные должности в СССР, содействовал им в работе, не обращая внимания на технические недостатки.
Он указал мне далее, что я должен принимать меры к затормаживанию развития каменноугольной промышленности СССР. Попросту говоря, это была директива о вредительстве.
11 апреля была получена телеграмма с вызовом меня в СССР.
В Новосибирске я был назначен сначала заместителем начальника управления рационализаторских и исследовательских работ, а в 1932 году – начальником этого управления. Примерно месяца через два ко мне стали являться по условленному паролю некоторые из немецких специалистов. До конца 1934 года ко мне обратились 6 человек: Зоммерэггер, Вурм, Баумгартнер, Маас, Хауэр и Флесса. Эти агенты разведки, как я из дальнейшего убедился, были распределены по наиболее ведущим местам.
В августе один из них затеял разговор об одном официальном лице… В начале 1931 года он сказал, что это официальное лицо знает меня. А через полтора месяца, примерно в апреле 1931 года, мне было сказано, что это официальное лицо передает мне привет и просит не забывать тех обязательств, которые мною взяты. Таким образом, вокруг меня затянулась и вторая петля. Директивы от этого официального лица мало чем отличались от директив Вюстера. Это была как бы подгонка.
Вюстеру я послал три информации. В ответ я получал директивы.