Дмитрий Пучков - Война на уничтожение. Что готовил Третий Рейх для России
Посетив Париж после победы 1940 года, Гитлер демонстративно склонил голову перед гробницей великого завоевателя. По приказу фюрера из Вены во французскую столицу был торжественно перенесён прах единственного сына Бонапарта (наполовину немца, так как его матерью была дочь австрийского императора). Авторитет Наполеона немцы пытались использовать и во время Восточного похода. Зимой 1941 года во время тяжёлых боёв у Бородино французские батальоны, сражавшиеся в составе 4-й армии вермахта, услышали от фельдмаршала фон Клюге призыв вспомнить эпическую борьбу предков, сражавшихся бок о бок с пруссаками против русских варваров в 1812 году. Правда, учитывая, чем закончилась та борьба, речь командира звучала довольно странно. Сомнительно, что она могла воодушевить союзников; судя по всему, и не воодушевила. «На следующий день, – пишет Гюнтер Блюментрит, – французы смело пошли в бой, но, к несчастью, не выдержали ни мощной атаки противника, ни сильного мороза и метели. Таких испытаний им ещё никогда не приходилось переносить. Французский легион был разгромлен, понеся большие потери от огня противника и от мороза. Через несколько дней он был отведён в тыл и отправлен на Запад»[332]. Таким образом, исторические параллели, о которых говорил фон Клюге, воплотились в жизнь на сто процентов.
Третьей фигурой, чей культ расцвел в оккупированной Франции, стала Жанна Д’Арк. Казалось бы, как оккупанты могут привлечь на свою сторону национальную героиню, в Средние века поднявшую французов на борьбу с иноземными захватчиками? Оказалось, могут. В новой трактовке Орлеанская дева стала символом борьбы континентальной Европы против Англии. Застрельщиком этой кампании, похоже, стал французский адмирал-коллаборационист Жан Луи Дарлан, который на встрече с Гитлером в конце мая 1940 года, после событий в Дюнкерке, сказал: «Сегодня праздник Жанны Д’Арк, которая выгнала англичан». А русский писатель-эмигрант Дмитрий Мережковский, комментируя нападение Германии на СССР, умудрился сравнить с Орлеанской девой… самого фюрера, который защищает европейскую культуру от внешнего врага[333]. Идея упала на благодатную почву: вскоре Гитлер приказал позолотить статую Жанны в Париже на площади Пирамид – с гитлеровской позолотой она стоит и по сей день. В других городах, например в Лиможе и Шамбре в зоне Виши, появились новые памятники героине. Правда, маршал Петен не стремился акцентировать значимость образа Жанны Д’Арк в военном смысле. В его риторике, довольно неубедительной, она была примером для морального возрождения Франции и преодоления той внутренней гнилости, что поставила страну на колени в 1940 году. Однако по ходу развития событий антианглийский пафос оказывался востребован всё более. После того как британская авиация осуществила разрушительные бомбардировки Руана – города, где воительница была сожжена англичанами на костре, на французских улицах появился нацистский плакат с тенью Жанны, что восстает из руин разрушенного города. Слоган намекал на повторение истории: «Преступники всегда возвращаются на место преступления»[334].
Ничего подобного колониальному отношению к советским славянам и в помине не было ни во Франции, ни в Бельгии, ни в Голландии – о жителях этих стран оккупанты в массе своей думали как о равных. Да, нежась под ласковым солнцем на пляжах французского Юга, победители могли без особой ненависти порассуждать об арийском превосходстве над «лягушатниками». «Что касается расы – то это факт, болтали офицеры. Французы выродились. Но девочки – просто прелесть! Стройны как тополь! Разумеется, приходится проявлять сдержанность. Эксцессы не должны приводить к ссорам. На командирских совещаниях по этому поводу давались категорические указания», – так об этом вспоминал полковник Луитпольд Штейдле[335]. В целом основная масса немцев относилась к французам со сдержанным уважением, которое можно проиллюстрировать забавной бытовой сценкой. «Берлин, жаркий летний день 1942 года; длинная очередь за мороженым… К мороженщице подходят два француза, без очереди берут по порции заветного лакомства и удаляются – никакого протеста ни из-за прилавка, ни от очереди». Современник писал, что «если бы на месте французов оказались русские или поляки и даже если бы они просто стояли в очереди – поднялся бы невообразимый скандал»[336].
На Востоке в это время происходил не скандал. Там происходил геноцид.
Глава третья. Война на уничтожение: политика истребления на территории СССР
План Бакке: первая программа массового убийства на Востоке и принцип «мы здесь одни»
Одной из угроз, которую германский мир традиционно видел в России, была численность её населения. Ещё в начале Первой мировой войны, в сентябре 1914 года, влиятельная шовинистическая организация – Пангерманский союз – подготовила меморандум, где говорилось: «“Русского врага” необходимо ослабить путём сокращения численности его населения и предотвращения в дальнейшем самой возможности её роста, чтобы он никогда в будущем не был бы в состоянии аналогичным образом угрожать нам»[337]. К 1941 году в Советском Союзе проживало 196 миллионов человек, причём за последние предвоенные годы это число росло в основном за счёт снижения смертности. Из этих миллионов львиная доля проживала в европейской части страны, которую по планам гитлеровских элит предстояло захватить, колонизировать и постепенно заселить немцами. Очевидно, что сама логика поселенческого колониализма подводила нацистов к мысли, что на Востоке им придётся планомерно менять соотношение немецкого и местного населения в пользу первого.
Глава сената вольного города Данцига Герман Раушнинг писал, что накануне войны Гитлер предполагал «разработать технику истребления народов». Он говорил: «Вы спросите: что значит “истреблять народы”? Подразумеваю ли я под этим истребление целых наций? Конечно. Что-то в этом роде, всё к тому идёт. Природа жестока, и нам тоже позволено быть жестокими. Если я брошу немцев в стальную бурю грядущей войны, не жалея драгоценной немецкой крови, которая прольётся в этих битвах, то я тем более имею право истребить миллионы неполноценных, плодящихся подобно насекомым – не уничтожая их, а всего лишь систематически препятствуя их природной плодовитости… Существует много методик, чтобы последовательным и относительно безболезненным путём, без большого кровопролития, довести нежелательный национальный элемент до вымирания»[338]. По свидетельству Раушнинга, такой же разговор он слышал между фюрером и министром сельского хозяйства Рихардом Вальтером Дарре. Министр заявил, что после покорения Востока «первая задача – подорвать славянскую плодовитость. Вторая – создать и прочно укоренить немецкий класс господ. Вот внутренний смысл “восточной территориальной политики”»[339]. Гитлер был полностью с этим согласен.
Некоторые историки скептически относятся к книге Раушнинга, полагая, что он преувеличивал свою близость с фюрером. Однако факт как минимум четырёх его встреч с Гитлером надёжно подтверждён, и думается, что в случае с декларациями о сокращении численности славян президенту данцигского сената можно верить, так как подобные заявления зафиксированы и в других независимых источниках, не подлежащих сомнению.
Так, осенью 1941 года, уже во время войны с СССР, Гитлер однозначно заявил союзнику вице-премьеру Румынии Михаю Антонеску на официальных переговорах: «Моя миссия, если мне удастся, – уничтожить славян»[340]. Собеседник на это заметил, что «славянские народы являются для Европы не политической или духовной проблемой, а серьёзным биологическим вопросом, связанным с рождаемостью в Европе. Этот вопрос должен быть серьёзно и радикально разрешён… По отношению славян необходимо занять непоколебимую позицию, а поэтому любое разделение, любая нейтрализация или занятие славянской территории являются законными актами». Это, как свидетельствует протокол встречи, нашло полное понимание у Гитлера: «Вы правы, славянство представляет собой биологический вопрос, а не идеологический… В будущем в Европе должны быть две расы: германская и латинская. Эти две расы должны сообща работать в России для того, чтобы уменьшить количество славян. К России нельзя подходить с юридическими или политическими формулами, так как русский вопрос гораздо опаснее, чем это кажется, и мы должны применить колонизаторские и биологические средства для уничтожения славян»[341].
В том же «биологическом» духе фюрер рассуждал и позже: это демонстрирует казус с инициативой запрета противозачаточных средств в рейхскомиссариате «Украина» летом 1942 года. Категорические указания Гитлера о том, что «цивилизованная немецкая медицина» не должна обслуживать коренное население, были истолкованы местными чиновниками в том смысле, что и контрацептивы как медицинские блага «туземцам» не нужны. Узнав про это, глава рейха пришёл в бешенство. «Если хоть один идиот рискнёт отдать подобный приказ на оккупированных территориях, я его лично пристрелю как бешеную собаку!» Уже на следующий день Мартин Борман отправил Розенбергу директиву: «По мнению фюрера, следует допустить в оккупированных восточных областях интенсивную торговлю противозачаточными средствами, так как мы не заинтересованы в росте ненемецкого населения»[342].
