А. Велидов (редактор) - Красная книга ВЧК. В двух томах. Том 1
ПОКАЗАНИЯ ЛЕПЕХИНА
5 февраля 1918 года допрошенный Виктор Иванович Лепехин, редактор газеты «Известия Муромского Совдепа», 38 лет, Петербургской губернии, завод Бикдиярнский, Осинского уезда, живу в Муроме. Член комитета партии коммунистов.
«Я состою редактором газеты «Известия Муромского Совдепа» приблизительно более года, то есть, иными словами, с самого ее основания. Приехал в Муром 7 июля 1918 года из двухмесячного отпуска и поэтому не был в городе Муроме до 7 июля. Какие настроения были у разных классов общества до восстания, я сказать не могу. 8-го, когда начался самый переворот, я был часов до 8 вечера на Окском бульваре, где ввиду местного праздника гуляло много публики, главным образом из среды буржуазии, интеллигенции и учащихся. Толпа вела себя шумно, но каких-либо выпадов против Советов, каких-либо призывов к свержению власти Советов я лично не слышал. Также не видел, чтобы в толпе раздавались какие-то летучки. Погуляв, я вернулся домой в помещение редакции, помещавшейся в доме Русакова по Касимовской улице, здесь же было и фракционное бюро партии коммунистов. В часу одиннадцатом я услыхал одиночные выстрелы, но не придал им значения, полагая, что в городе где-либо «пошаливают». Часов в одиннадцать приблизительно пришли ко мне товарищи Кириллов Александр и брат его Борис и кто-то из служивших в милиции, фамилии которого я не помню. Они спросили меня, что происходит, я ответил, что не знаю. Стали звонить в милицию. Звонил я, но со станции ответили, что провод порван и соединить нельзя. Товарищ Кириллов Александр позвонил в Совдеп, но и туда было звонить поздно, так как нас не соединили, но Совдеп оказался уже занятым белогвардейцами; мы тогда решили дожидаться рассвета в доме, где находились. Часа в четыре утра 9-го товарищ Борис Кириллов задумал пробраться в помещение железнодорожных мастерских Казанской железной дороги, где он служил слесарем, а мы все остались. В начале пяти часов утра приблизительно я увидел сновавшие мимо автомобили-грузовики с людьми, частью вооруженными, а частью – нет. В автомобилях сидело человек 5–6, у некоторых были белые повязки на рукавах. На некоторых автомобилях были белые флаги; пулеметов я на автомобиле не заметил. Таких автомобилей проехало мимо несколько штук. По большей части лица находившиеся были знакомы мне в лицо. Это были главным образом служащие советские – бывшие офицеры; фамилий их я не знаю; как я слышал, большинство из них было после восстановления порядка расстреляно. Около четырех или пяти часов, хорошенько я теперь не помню, но до заутрени, к дому нашему подъехал грузовик-автомобиль с шестью лицами, из них один шофер, трое сошли и направились к дверям дома и дали звонок и стучали, по-видимому, прикладами. В это время товарищ Александр Кириллов из дому ушел, намереваясь скрыться через сад, сзади дома. Я остался и, решив, что сопротивление бесполезно, пошел открывать дверь, а товарищ милиционер (кажется, его фамилия Станкевич) еще спал в комнате. Вошедшие к нам офицеры, двое – учащиеся реального училища, фамилий коих не знаю, скомандовали «Руки вверх!», отобрали бывшее у нас оружие и, захватив меня, милиционера и сторожа Данилова, ныне умершего, посадили нас на автомобиль и увезли в помещение военного комиссариата (бывшего воинского начальника) по Ивановской улице, где, как оказалось потом, был штаб белой гвардии. По дороге в штаб автомобиль останавливался около помещения пулеметной команды по Касимовской улице, д. № 25, и забрали оттуда две пулеметных ленты. Сопротивления бывшие здесь два красноармейца не оказали и были также взяты в плен. Когда нас везли по Московской, из дома Яковлева, где жил обычно только домовладелец, из открытой фортки, наш автомобиль приветствовали – махали белым платком. Кто махал, разобрать было нельзя, но рука была женская. То же самое было, когда мы ехали по Ивановской улице, но из какого дома, я не помню.
По приезде к штабу я заметил несколько грузовиков-автомобилей (кажется, три штуки) и пулемет, стоящий на улице. Перед ломом стояла группа лиц из бывшего офицерства, часть из них была с погонами и вооружена; офицерство было больше молодежь. Главную роль играл какой-то незнакомый мне офицер, лет 35–40 одетый в шинель внакидку с целой колодкой орденов, медалей на груди. На голове у него была фуражка защитного цвета, погоны же были полковничьи. У этого офицера была большая окладистая борода рыжеватого цвета. Кто он и как его фамилия, я не знаю. Нас, по его распоряжению, отвели в помещение комиссариата, где нас охранял с винтовкой бывший офицер с черной повязкой на глазу, как его фамилия, я сейчас не вспомню, он и сейчас живет в Муроме. Кроме того, я заметил в автомобиле у дома студентов Гундобина и Сергея Белонина с винтовками. Оба они сейчас живут в Муроме. В шестом часу утра 9 июня нас отвели в тюрьму. Конвой состоял из незнакомых мне учащихся, и начальником караула – бывший офицер Завулонов, ныне расстрелянный. Должен сообщить еще, что в помещении комиссариата, где мы сидели минут 40, было человек с нами сорок пять, большинство – красноармейцы и милиционеры. Всех нас поместили в тюрьму, где мы и просидели до шести часов утра 10 июня, когда нас освободили пришедшие товарищи. В тюрьме мы мало обменивались впечатлениями дня. Пищу нам давали. К вечеру 9-го нам передали в тюрьму, что придет помощьиз Владимира и Коврова. Более я ничего не знаю. Об отношениях местных кругов к перевороту можно сказать, что сочувственно к нему отнеслись лишь крупная и средняя буржуазия, духовенство и местная интеллигенция; рабочие же резко отрицательно. О роли духовенства, и в частности епископа Митрофана, во время захвата власти белогвардейцами я сказать не могу, но полагаю, что они здесь сыграли роль как возбудители масс против народной власти – власти Советов. Хорошо характеризует, по-моему, отношение духовенства и епископа Митрофана к Советской власти то собрание, которое было устроено духовенством еще 2 февраля 1918 года, в праздник Сретения в церкви Ивана Предтечи на Советской площади. Собрание это было часов в семь вечера, и я на нем был совершенно случайно. Еще подходя к Церкви, я заметил экипажей семь собственных, принадлежащих буржуазии, а в церкви 600 приблизительно человек народа. Народ был всех сословий и классов. В церкви стояли столы, покрытые красным сукном, и вокруг них сидели духовенство и купечество. Около толпились дамы и более интеллигентная публика. До моего прихода говорились, очевидно, речи, и начала я не застал. Епископ Митрофан был здесь и благословлял народ, стоя на амвоне. Бывший офицер Мяздриков, впоследствии принимавший видное участие в восстании 8–9 июля, читал послание патриарха Тихона[124] где говорилось, что Советская власть посягает на церковь и её достояние. По прочтении послания Мяздриков говорил речь, где призывал народ сплотиться на защиту церкви, на которую посягают большевики. Говорили и другие ораторы о том, что большевики хотят обобрать церкви, притеснять веру христианскую, что власть захватили евреи и что надо твердо стать на оборону церкви. Епископ, стоя на амвоне, при мне речей не говорил, а лишь, по-видимому, сочувственно слушал и время от времени благословлял народ и ораторов. Я тоже попросил слова и с трудом его добился. Я стал говорить, что вы сами здесь оскорбляете церковь, говоря в храме молитвы слова, дышащие злобой и ненавистью к людям; мне тогда не дали говорить, и возбужденная толпа стащила меня с места, где я стоял, и чуть не избила. Я их усовестил лишь тем, что, обратясь к епископу, закричал: «Надеюсь, что в церкви-то у вас не будут драться». Меня отпустили, и я ушел в Красную гвардию, где сообщил о происходящем в церкви, но, когда в церковь пришли красногвардейцы, никого уже не было и она была заперта. Отсюда видно, что духовенство и епископ Митрофан давно были враждебно настроены к власти Советов и настраивали толпу против этой народной власти рабоче-крестьянского правительства. Добавляю, что фамилия офицера, караулившего нас в помещении комиссариата, с повязкой на глазу, – Коняхин. Более я ничего показать не имею.
Лепехин».
ПОКАЗАНИЯ АЙЗИКА ЛИБСТЕРА
Айзик Самуилович Либстер, 36 лет, гражданин Могилева, Могилевской губернии, живу в городе Муроме по Московской улице, д. № 21, часовой мастер, председатель местной еврейской общины. Во время переворота я находился в городе Муроме и после него был арестован советскими властями и в течение месяца просидел в тюрьме по подозрению, что участвовал в белогвардейском восстании, но затем меня сейчас же освободили как лицо совершенно непричастное и лишь случайно по недоразумению попавшее в число арестованных. Мой арест был вызван следующим обстоятельством. 9-го числа, когда уже совершился переворот, ко мне днем, вернее, в шестом часу вечера, забежала сильно взволнованная жена еврея – агента уголовной милиции Горбарского – и просила меня, как председателя общины еврейской, пойти в штаб… говорят, что в помещении бывшего воинского начальника, и посодействовать освобождению ее мужа, арестованного белой гвардией как советского служащего. Я, конечно, в этой просьбе ей отказать не мог, в шесть приблизительно часов, несмотря на то что был болен, отправился в штаб белой гвардии хлопотать о Горбарском. По дороге мне встретились автомобили с белыми флагами и вооруженными людьми, быстро ездящие по городу, отдельные группы вооруженных людей, а у самого штаба – толпы народа, главным образом учащейся молодежи с винтовками, которых обучали военным приемам инструктора белой гвардии, по-видимому бывшие офицеры. Войдя во двор, я заметил группу, по-видимому, начальства, среди которой были местный купец Жадин, бывший офицер Петров и др., фамилии коих я не знаю. Все они были сильно навеселе, и многие так и прямо пьяны. Я обратился к Жадину, которого знал раньше, и стал просить его о Горбарском; он после уговоров согласился отпустить последнего, если я за него поручусь; я сказал, что поручусь, и собрался уходить. В это время пришли представители от еврейской молодежи Союза сионистов во главе с Кругликовым, председателем Союза сионистской молодежи, которые обратились к названному уже Петрову, прося дать им оружие для защиты еврейских кварталов, так как в городе ходят упорные слухи о готовящемся погроме евреев. Сначала Петров не согласился, говоря, что они-де, белогвардейцы, сами охранят порядок, но затем дал 20 винтовок и немного патронов. Я вместе с этими представителями в числе пяти человек вышел и даже помог им нести винтовки, но, дойдя до своего местожительства, передал винтовки и пошел домой, чувствуя себя больным и разбитым еще нервными переживаниями дня, и более до восстановления власти Советов на улице не был. Должен сообщить, что, действительно, едва власть захватили белогвардейцы, как местные черносотенные чины зашевелились, и сначала понеслись среди евреев слухи, что готовится еврейский погром, а затем на улице все время открыто черносотенные элементы стали угрожать, что расправятся с нами – евреями. Эти угрозы я слышал, проходя улицами и лично. Конечно, среди нас – евреев – поднялась паника, а более энергичная молодежь, состоявшая главным образом из беженцев, решила принять меры к защите. Результатом этого решения и была делегация в штаб белой гвардии. Беженцам угрожала более всех опасность, ибо они жили на окраинах города – на Овражной, Фабричной и Никольской улицах и др. В настоящее время большинство беженцев уже разъехалось на родину к себе, в Ковенскую, в Виленскую и другие губернии.
