Наталья Лебина - Cоветская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю
Сталинское руководство, несмотря на приоритетное развитие тяжелой промышленности, все же уделяло внимание текстильному производству, объективно поддерживая народную культурно-бытовую традицию сакрализации не столько изделия из ткани, сколько ее самой. Менее чем за двадцать лет, с 1924 по 1940 год, выработка только шерстяных тканей в СССР возросла более чем в три раза: с 33,9 до 119,7 млн метров404. При этом одной из важнейших задач властные структуры считали отказ от использования импортного сырья в ткацком деле. В число тканей-маркеров вошли натуральные материалы – бостон и габардин, из которых шились мужские костюмы и легкие пальто, и крепдешин – лидер в женской моде. Так закладывались черты сталинского гламура в одежде. Однако натуральные ткани хорошей выработки – фетиш большого стиля – были доступны немногим. Французский писатель Л. – Ф. Селин заметил после кратковременного визита в Ленинград в 1936 году: «Воистину нужно быть гением, чтобы суметь здесь одеться… Их ткани – это настоящая пакля, даже нитки не держатся… И за это надо платить»405. Неудивительно, что даже представители сталинской номенклатуры рассматривали отрезы дорогих материалов как показатель материального благосостояния. Весной 1937 года при обыске квартиры, дачи и служебного кабинета бывшего главы НКВД Г.Г. Ягоды было изъято 194 отреза различных высококачественных тканей406.
Высокая мода большого стиля
Формируя вне системы жесткого распределения тем не менее вполне определенные нормы того, как должен выглядеть хорошо одетый советский человек, властные структуры создали в середине 1930-х годов целый ряд симулякров, своеобразных ложных знаков. С их помощью укреплялась мифология повседневности большого стиля. В определенной степени к числу симулякров можно отнести и Дома моделей, появившиеся в середине 1930-х годов сначала в Москве407. Дж. Бартлетт справедливо отмечает: «Во времена Сталина появились новые способы организации социалистического общества и осуществления контроля над ним. В мире, пришедшем на смену большевистской утопии, отношение к моде изменилось. Центральное место в ней заняла парадная эстетика репрезентативного костюма»408. По описанию очевидцев, в частности итальянского дизайнера Э. Скиапарелли, образцы советской моды казались довольно странными, это была вовсе не одежда для работающих людей – простая и практичная, а настоящая «оргия шифона, бархата, кружев»409. В появившихся пока единичных советских центрах моды в первую очередь одевались представители новых элит. В 1934 году и в Ленинграде был открыт элитный магазин-ателье женской одежды на Невском, 12, вошедший в историю под неофициальным названием «Смерть мужьям». Сначала здесь обслуживались лишь семьи крупных партийных и советских работников, а также актерская элита. Услугами «Смерти мужьям» пользовались не только ленинградки, но и москвички: А.К. Тарасова, К.И. Шульженко, Л.П. Орлова, Ф.Г. Раневская410.
К вещам, соответствующим канонам большого стиля, приобщались и «знатные простые люди», в первую очередь стахановцы, которым перед участием в мероприятиях правительственного уровня настоятельно рекомендовали «поменять имидж»411. Власть стремилась сформировать вполне определенные нормы, способствующие социальному подчинению человека советского. Старый член партии большевиков З.Н. Немцова вспоминала, что в середине 1930-х годов женщинам, собиравшимся на торжественный вечер в Кремле по случаю празднования 8 марта, было дано указание явиться на банкет «не нигилистками в строгих английских костюмах с кофточкой и галстуком, с короткой стрижкой, а выглядеть женщинами и чтобы наряд соответствовал»412. Воспоминания о вполне гламурном наряде оставила и некая стахановка, попавшая на бал в Колонном зале Дома союзов в честь передовиков производства в 1935 году: «На мне было черное крепдешиновое платье. Когда покупала его в ателье на Таганке, мне показалось, что в нем и только в нем я буду выглядеть в древнегреческом стиле. Ну, не Даная, конечно, однако свободное платье-туника, да еще вокруг ворота сборчатая пелеринка – это да!»413
Действительно, элитные слои советского общества выделялись характерными вещами-знаками. Слесарь И.И. Гудов вспоминал, что на всесоюзном совещании стахановцев в Москве в 1935 году все собравшиеся и в особенности президиум с большим интересом слушали, что намерены покупать передовики производства на заработанные деньги. Женской мечтой оказались «молочного цвета туфли за 180 руб., крепдешиновое платье за 200 руб., пальто за 700 руб.»414 Эти вещи соответствовали критериям наряда для «девушки с веслом» – выразительного скульптурного символа женственности эпохи большого стиля. Фаворитом мужской моды стал бостоновый костюм. Он аккумулировал черты сталинского гламура в повседневности. Самыми важными критериями в данном случае были добротность и солидность. Власть не только спокойно, но даже одобрительно относилась к тому, что среди ответов на вопрос главной комсомольской газеты страны о самом счастливом дне в 1934 году был, в частности, и рассказ о дне «покупки бостонового костюма за 180 рублей»415.
Конечно, подобные вещи не были доступны основной массе горожан. Всех иностранцев, посещавших города СССР в конце 1930-х годов, поражало однообразие покроя и цвета одежды советских людей. Л. Фейхтвангер в своей книге «Москва. 1937» не мог не отметить, что даже в Москве одежда горожан «кажется довольно неприглядной», а желающий быть хорошо и со вкусом одетым должен «затратить на это много труда, и все же цели своей он никогда не достигнет»416.
Это замечание как нельзя лучше отражает суть ситуации в СССР в конце 1930-х годов. В стране происходил процесс четкого размежевания видов одежды: складывались нормы внешнего вида для массы и для избранных. Распространению властных нормализующих суждений о том, как платье маркирует различные социальные группы в советском обществе, способствовало кино эпохи большого стиля417. Одновременно документальный нарратив демонстрирует характерные для основной массы горожан нехватку одежды и ее низкое качество, что составляло своеобразную норму городской повседневности в СССР.
В качестве примера стоит привести выдержки из источников личного происхождения: дневника и воспоминаний.
25-летний студент А.Г. Маньков в 1939–1940 годах сделал следующие дневниковые записи: «Перевалило уже на второй месяц, как через день я гоняюсь по магазинам в поисках либо мануфактуры, либо просто приличных брюк! Полное безтоварье! “Выбросят” 20–30 костюмов, а очередь выстроится человек в 300… У нас лучшая в мире конституция, но нет ботинок и сапог…»418. А в конце 1980-х – начале 1990-х годов учительница-пенсионерка С.Н. Цендровская воспоминала: «В Ленинграде было плохо с обувью. Помню, чтобы купить модельные туфли, мы с подругой стояли всю ночь в Кирпичном переулке, а обувь продавали с черного входа в магазине “Shoes” (Невский 11)»419. Действительно, основная масса горожан испытывала в конце 1930-х годов значительные трудности, пытаясь как-то приодеться. Реально модными, то есть широко распространенными, становились вещи весьма скромные и дешевые, например парусиновые туфли и беретики. Первые представляли собой очень популярный вид летней обуви в СССР. Верх мужских и женских туфель действительно делался из некрашеной льняной ткани – парусины. Молодые люди натирали ее для белизны зубным порошком. Неудивительно, что на танцплощадках предвоенного времени часто можно было видеть белые следы, оставленные слишком рьяными модниками420. Берет же перед Великой Отечественной войной примирил антагонизм дамской шляпы, считавшейся в 1920-е годы признаком буржуазности, и красной косынки, являвшейся символом пролетарской сознательности. Журналисты Ю.А. Жуков и М.Б. Черненко в 1934 году писали, что «берет – предел мечтаний фабричной девчонки с Уралвагонстроя»421. Популярность этого вида головных уборов у советских женщин заметила приехавшая в середине 1930-х годов в Ленинград англичанка Д. Элтентон. Она вспоминала: «Я тоже носила берет, только набекрень, что привлекало большое внимание»422. Дешевые, простенькие вещи в гардеробе советских людей были реальной нормой повседневности в отличие от нормы властной, выраженной в целом наборе симулякров. Эпоха предвоенного большого стиля с помощью разных по социальному наполнению предметов не только записывала свои законы на советских «коммунальных телах», но и соответствующим образом их маркировала.
В годы Великой Отечественной войны, как и в случае с продовольственными благами, официально действовала система жестокого распределения, которая не только нарушалась, но и успешно эксплуатировалась. Как своеобразный социальный маркер выступили в конце Великой Отечественной войны кожаные вещи. В это время, как вспоминают современники, работников наркоматов стали узнавать на улицах по пальто из светло-коричневой кожи. Они в качестве шоферского обмундирования прилагались к автомашинам, которые присылали по ленд-лизу американцы. Удобная одежда оседала в Москве, а машины отправляли на фронт423. На основе нормированного распределения, продолжавшегося до 1947 года, процветала спекуляция. Писатель Ю.М. Нагибин вспоминал, как его родственники (а женат он был на дочери знаменитого «красного директора» И.А. Лихачева), предпочитая шить и одежду, и обувь на заказ, перепродавали на Тишинском рынке вещи, полученные в закрытом распределителе424. Похожая история, но носившая уже характер «группового» нарушения этических правил системы строгого нормирования, связана с так называемыми «американскими подарками». В 1945–1946 годах в СССР стали поступать частные посылки из США. Эта была организованная и одобренная в правительственных верхах обеих стран акция. Советские властные структуры регулировали процесс распределения «американских подарков», в числе которых были в первую очередь одежда и обувь. Так, например, в декабре 1945 года СНК СССР издал специальное постановление о порядке выдачи вещей из посылок для работников железнодорожного транспорта425. Однако должного порядка в этой сфере не было. В подарках часто попадались малоценные вещи: рваная обувь, непарные чулки, сильно поношенные брюки и платья. Они выдавались в большом количестве рядовым людям, что вызывало их законное возмущение. Достойная же одежда оставалась в распределительных инстанциях. Нагибин вспоминал, что на московских барахолках середины 1940-х годов «мордастые молодайки крикливо рекламировали новейший товар: грубо-добротные робы, плащи и комбинезоны из американских посылок частной помощи. Предназначались они рабочим, но, как полагается, оказались в руках спекулянтов»426. Хорошие вещи из американских посылок вошли и в разряд остромодных атрибутов внешнего вида молодежи конца 1940-х. Спросом у только что появившихся «стиляг» пользовались брюки из шерстяной материи в полоску и тупоносые американские солдатские ботинки.
