Наталья Лебина - Cоветская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю
Особый технологизм эпохи отражали и ткани – знаменитый советский агиттекстиль. Первые образцы тканей, украшенных в противовес русской текстильной продукции не цветочными, а выраженно геометрическими композициями, появились еще в 1923 году. Они были изготовлены на 1-й ситцевой фабрике в Москве. А уже весной 1924 года, как писал журнал «Художник и зритель», «женщины Москвы – не нэпманки, но работницы, кухарки, служащие, поприоделись. Вместо прежних мещанских цветочков замелькали на тканях новые неожиданные броские узоры»390. Агитационный текстиль был результатом художественных поисков левых художников-конструктивистов Л.С. Поповой и В.Ф. Степановой. Новые ткани отличались необычностью композиции и чистотой цвета. Их появление отражало модное в то время направление изобразительного искусства, которое, по словам теоретика журнала «ЛЕФ» О.М. Брика, «создается на фабриках и заводах»391. Но своего апогея «советизация текстильного рисунка» достигла на рубеже 1920–1930-х годов. Художники стали работать над созданием тканей с социально-политической заостренностью. Более того, как утверждает искусствовед К. Акинша, по инициативе идеологических структур на фабриках и заводах проводились чистки коллекции текстильных образцов. В результате в 1929–1931 годах было уничтожено около 25 000 эскизов для тканей, в первую очередь с так называемой «флоральной орнаментацией»392. «Мелкобуржуазный горошек», «мещанские цветочки», «интеллигентскую клеточку», как неактуальные, несозвучные потребностям времени, заменили ситцы с рисунками «Комсомол за работой», «Участие красноармейцев в уборке хлопка», «Коллективизация», «Военно-морской флот». Женщины вынуждены были шить одежду из тканей с изображением заводов, аэростатов, сеялок, электрических лампочек и т.д.
В большинстве традиционных культур ткани, процесс их создания и способы употребления насыщаются глубоким семантико-семиотическим смыслом. Материи приписываются определенные ритуальные функции: оберега или включения в новое пространство, соединения различных сфер существования, священного дара, маркера социального статуса, признака богатства. Эти функции, трансформировавшиеся в условиях модернизации, проявлялись и в советском культурно-бытовом пространстве. В условиях нормированной системы распределения на рубеже 1920–1930-х годов укрепилась роль ткани как некоего дара власти в отношении своего народа: отрезы материи население могло получать по карточкам и ордерам. В годы первых пятилеток на промышленных предприятиях было введено материальное стимулирование рабочих-рационализаторов. За каждое принятое рацпредложение они получали талон с номером. В назначенный день, по воспоминаниям ветеранов одной из ленинградских фабрик, эти талоны разыгрывались в лотерее. «Каждый выигрывал на свой талон какую-нибудь дефицитную в то время вещь: костюм, пальто, ботинки, отрез материала»393. Ткани использовались в качестве вещественного премирования. В романе В.К. Кетлинской «Мужество» (1936–1938) «синяя, в полоску, как на матрасы» полушерстянка выдается ударникам строительства Комсомольска-на-Амуре394. По данным дневника московского учителя И.И. Шитца, делегаты XVI съезда ВКП(б) получили подарок – «розовую квитанцию в особый магазин ОГПУ, где в числе прочих предметов (пары обуви, двух пар белья, трех кусков мыла) фигурировали отрез на костюм – три метра и 10 метров бумазеи»395.
Нормированное распределение первых пятилеток, безусловно, носило дисциплинирующий характер. Благодаря ранжированной системе снабжения оно способствовало появлению вещей-маркеров, доступных социально значимым слоям городского населения. Однако в отличие от эпохи военного коммунизма они не носили выраженного «революционного» характера, как, например, кожанка. В стране начали формироваться новые элитные слои, во внешнем облике которых стали появляться черты своеобразной советской роскоши.
Наряд для «девушки с веслом»
К середине 1930-х годов в контексте политики большого стиля нормализующие суждения властных и идеологических структур о капризах моды стали более лояльными. Стремление хорошо одеваться даже поощрялось. Многие партийные активистки, ярые гонительницы мещанок в 1920-е годы, стали в 1930-х годах вполне соответствовать требованиям западной моды. Подобная метаморфоза произошла, например, с женой главы управления НКВД по Ленинграду Ф.Д. Медведя Раисой Копылянской. Максималистка-революционерка, по воспоминаниям современников, превратилась «в гранд-даму», ходила «раскрашенная, располневшая, разодетая»396.
Избавлялись от заблуждения социалистического аскетизма и комсомольские активисты. В 1934 году на комсомольской конференции завода «Красный путиловец» секретарь одной из цеховых организаций ВЛКСМ резко выступил против гонений на девушек, любивших принарядиться. «Приходит на вечер комсомолка в крепдешиновом платье и над ней смеются, – с возмущением говорил комсомолец. – В каком уставе записано, что комсомолка не может явиться в крепдешиновом платье? Надо нам следить, чтобы комсомолец ходил опрятно и чисто одетым, следил бы за собой. От прежнего типа комсомольца пора отвыкать»397. «Комсомольская правда», еще пять лет назад громившая любительниц лакированных туфель, в 1933 году открыла рубрику «Мы хотим хорошо одеваться!». Здесь печатались письма примерно такого содержания: «Три года замечаю, что есть и у меня охота одеться получше. Не то жениться собираюсь, не то от товарищей в цехе отстать нельзя». Автор письма жаловался на плохое качество тканей, критиковал пошив костюмов: «Надоел это чучело-фасон – неизменная тройка англезе с гаврилкой (костюм с жилетом и галстуком. – Н.Л.)»398.
Репортеры комсомольских газет и журналов к середине 1930-х годов, уловив общую тенденцию, стали «бороться» за хорошую одежду. Перемены во властных суждениях, касающиеся норм в сфере одежды, были мгновенно подхвачены социалистическим искусством в целом. По многим театральным сценам в середине 1930-х годов прошла пьеса ленинградского драматурга В.А. Соловьева «Личная жизнь». Отрицательные герои пьесы, носители явно «несоциалистической идеологии», одевались неряшливо и безвкусно. В качестве же образца для подражания выдвигался человек, который синтезировал «красивую жизнь» и «мировую революцию».
Ко второй половине 1930-х годов сложились основные черты властного дискурса и в отношении ткани. Это в первую очередь нашло выражение в гонениях на агиттекстиль. Сотрудник журнала «Юный пролетарий» вспоминал: «Один раз сделали налет “легкой кавалерии” на Ленодежду и швейную фабрику имени Володарского, а затем высмеяли неуклюжую, серую по расцветке стандартную одежду и модели женских платьев, таких как “гитара”, “косоворотка”, “трактористка”. Сшитые из ситца, на подолах и рукавах они были украшены изображениями тракторов, колосьев, гаек, шестеренок и разводных ключей»399. Осенью 1933 года в «Правде» появился фельетон Г.Е. Рыклина «Спереди трактор, сзади комбайн». Автор писал: «Вот свеженький весело окрашенный ситчик… На нем нарисованы большие трактора и большие комбайны. Идешь по улице, и твои формы плотно облегает этакий колхозный сельскохозяйственный мотивчик. Встретишь на улице одетого в такое платье – спереди трактор, сзади комбайн – сразу мобилизуешь себя на уборку и борьбу с потерями. А вот неплохой ситец для нижнего белья. Тоже не беспредметная раскраска. Не какая-нибудь идеалистическая чушь. А целая картина – Турксиб. По желтоватому песку идет караван верблюдов. Вдали чернеется стадо баранов. А в центре несется паровоз. Как приятно спать в таких подштанниках. Ты спишь, а по тебе несется паровоз. Перевернешься на другой бок – пасутся бараны. Ляжешь на живот, а сверху шествуют верблюды. Лежишь и даром времени не теряешь – знакомишься с окраинами, некогда порабощенными царизмом. Такой научно-популярный сон»400. Подобное нормализующее суждение вскоре преобразовалось в нормативное. 8 декабря 1933 года СНК СССР принял специальное постановление «Об ответственности за выпуск недоброкачественной продукции». Его основные положения получили развитие в постановлении СНК СССР «О работе хлопчато-бумажной промышленности» от 17 декабря 1933 года, где прямо говорилось о «недопустимости выработки рядом предприятий тканей с плохими и неуместными рисунками под видом введения новой тематики»401. Истолкованное и как осуждение выпуска тканей с рисунками, вульгаризирующими идеи социализма, постановление помогло покончить с максималистскими устремлениями последних российских авангардистов402. В конце 1930-х годов агитационный текстиль вообще подвергся осмеянию в кинокомедии Г.В. Александрова «Светлый путь». Там была сцена обсуждения новых тканей, участники которой, набрасывая на манекен материалы, обменивались следующими репликами: «Вот образец, – произносит один из собеседников. – Дамская ткань. Сельскохозяйственная тема: трактора». – «А нет ли у вас там чего-нибудь поиндустриальнее?» – интересуется другой. «Поиндустриальнее? Вот есть нефтяные вышки. По талии можно фабрики пустить, заводы…»403
