Во имя Науки! Убийства, пытки, шпионаж и многое другое - Сэм Кин
Знаменитый первый электрический стул в тюрьме города Оберн, штат Нью-Йорк (с разрешения Library of Congress).
Благодаря Эдисону Кеммлер утратил шанс избежать электрического стула. Через два дня, 11 октября 1889 года, мир получил возможность увидеть «превью» того, что ожидало его. Около полудня один электромонтер запутался в паутине проводов, протянутых над улицей в центре Манхэттена, и случайно задел провод под напряжением. Скорее всего, он умер в считаные секунды, но, поскольку тело соприкасалось с проводами, ток продолжал идти через него. Изо рта, как у какого-то библейского демона, вылетали синие сполохи, ботинки искрили. Тысячи прохожих с воплями глазели на происходящее, не обращая внимания на летящие сверху брызги крови. Но инцидент, скорее всего, ни у кого не пошатнул веру в то, что смерть Кеммлера не будет жестокой. В конце концов, сам Томас Эдисон обещал.
Казнь Кеммлера должна была состояться на рассвете 6 августа 1890 года. Он вошел в камеру неестественно спокойным и произнес несколько добрых слов в адрес собравшихся свидетелей и репортеров. Ради столь важного дня он подстригся, но тюремные охранники испортили прическу, выбрив макушку, чтобы закрепить электрод на черепе. Они также разрезали рубашку и закрепили второй электрод на позвоночнике. Затем Кеммлер уселся на стул. (Вопреки очевидности, стул, как говорят, был весьма удобным.) Когда один из тюремщиков начал путаться с кожаными ремнями, которыми надо было привязать руки, Кеммлер проворковал: «Не волнуйся, Джо. Я хочу, чтобы ты все сделал как надо». В последний момент ему на лицо надели кожаную маску. Затем надзиратель постучал в дверь. Это был знак электрику, сидевшему в соседнем помещении, включить рубильник.
Когда пошел ток, Кеммлера бросило вперед. Губы скривились в подобии усмешки, а один ноготь так глубоко врезался в ладонь, что потекла кровь. Через семнадцать секунд все было кончено. Электрик отключил ток, и Кеммлер рухнул без признаков жизни, как до него множество собак. Присутствующие врачи пальцами надавливали на лицо и указывали на крапчатые красно-белые следовые реакции – безошибочный признак смерти, как они говорили. Среди свидетелей находился и Альфред Саутвик, дантист из Баффало, который умерщвлял собак из приюта. «Это – кульминация десяти лет работы и исследований, – заявил он. – Мы теперь живем в более высокой цивилизации».
Единственной проблемой оказалось то, что Кеммлер не умер. Ладонь продолжала кровоточить, и один из присутствующих заметил, что кровь пульсирует – явный признак работы сердца. «О боже, он жив!» – воскликнул кто-то. Как будто услышав, Кеммлер застонал, как раненый боров, тело содрогнулось в конвульсиях, из-под маски показалась кровавая пена.
В помещении началась паника. «Включите рубильник!» – закричал кто-то. К сожалению, никто не учел необходимость повторного импульса, и электрик потратил несколько минут, чтобы заново активизировать генератор. Тем временем Кеммлер продолжал стонать и содрогаться.
В конце концов ток пошел снова. Во всем этом хаосе никто не запомнил, сколько времени длился второй импульс, – оценки варьировались от шестидесяти секунд до четырех с половиной минут. Но этого оказалось достаточно, чтобы убить Кеммлера[28], а после него – и других. Запах паленого волоса и горелой кожи заполнил помещение. Одного из присутствующих вырвало. Другой упал в обморок. Третий не мог сдержать слез.
Тело Кеммлера настолько окоченело, что оставалось в сидячем положении и во время аутопсии. Врачи обнаружили, что электрод прожег спину до позвоночника, а большая часть мозга обуглилась до черноты. Тем не менее врачам пришлось ждать три часа, прежде чем объявить Кеммлера мертвым. В те времена юридическим фактом наступления смерти считался момент, когда тело перестает излучать собственное тепло. Но труп Кеммлера оказался настолько горячим после вестингаузирования, что остыл только ближе к полудню.
Газетные репортеры в качестве благодарности за разрешение присутствовать обещали не сообщать ничего про обстоятельства смерти, кроме голых фактов. Но к черту все обещания! Это стало самой горячей сенсацией года, и газетные заголовки стремились перещеголять друг друга. Саутвик пытался заявлять, что все прошло хорошо. Смерть оказалась настолько милосердной, что, по его словам, «в этом помещении могли бы присутствовать дамы». Другие свидетели оказались более откровенны. «Вид этой связанной фигуры и звуки, которые я слышал, будут преследовать меня до конца жизни», – сказал один из них. Вестингауз не видел эту смерть, но прокомментировал соответствующе: «Они бы лучше справились топором».
Томас Эдисон признал, что следует устранить некоторые недочеты, но заявил, что следующая казнь «будет произведена мгновенно и без таких сцен, какие были сегодня в Оберне». Он не был жестоким человеком – он не наслаждался страданиями Кеммлера. Но на войне все справедливо. Кроме того, чего ждать от таких опасных технологий, как переменный ток?
Есть искушение извинить поведение Эдисона и Брауна на основании того, что они жили в другую эпоху – во времена, когда обществу еще не было знакомо такое понятие, как гуманное отношение к животным. Но и тогда многие возражали против жестоких научных экспериментов, причем это началось задолго до Эдисона. Вольтер возмущался «варварами ‹…› которые пригвоздили [собаку] к столу и режут ее заживо». Ему вторил Сэмюэл Джонсон, добавляя: «Тот, кто учится ‹…› за счет гуманности, несомненно, приобретает знание дорогой ценой». Зачастую объектом таких нападок становился анатом Джон Хантер, поскольку нередко осваивал новые хирургические практики на живых визжащих собаках и свиньях; еще он, например, делал инъекции уксуса в вену беременной собаке, чтобы выяснить, не случится ли выкидыш. (Случился.) Некоторые энтомологи насаживали на булавки живых насекомых, и они трепыхались в агонии порой по несколько дней. Звучали не только отдельные голоса протеста. Сеть газет влиятельной компании Херста в открытую проклинала «вивисекторов» за издевательства над животными. Защитники Эдисона в наши дни не могут утверждать, что он ничего не знал.
Со времен Эдисона условия, конечно, заметно изменились, но эксперименты с участием животных по-прежнему вызывают противоречивое отношение даже среди ученых. Отчасти просто из-за количества гибнущих животных. Во второй половине двадцатого века резко возрос масштаб исследований в области медицины, и к 2000 году только американские ученые использовали ежегодно по полмиллиона мышей, крыс и птиц, не считая собак, кошек и обезьян. Цифры потрясают.
Очевидное возражение – исследования на животных спасают человеческие жизни благодаря разработке новых лекарственных препаратов и методов лечения. Это, безусловно, правда, но есть нюансы. Сколь бы полезными ни были исследования на животных в прошлом, они зачастую не оправдывают ожидания в
