Ольга Батлер - Моя маленькая Британия
А лондонский Успенский собор уже возведен, его можно увидеть по пути из аэропорта Хитроу. Лазурь и золото его купола вызывают воспоминания о российской северной глубинке. Сначала балы проводились, чтобы собрать деньги для этого строительства. В 1997 году был заложен первый камень, а в следующем — поднят купол. Служба велась в верхнем храме собора, потом удалось построить и освятить нижний храм.
Некоторые из гостей бала — потомки эмигрантов. Русский в их устах звучит с акцентом. В тот вечер в зале можно было видеть Анну Барклай-де-Толли, Ксению Воеводскую из США, бывшую несколько лет подряд исполнительным директором Толстовского фонда, а ныне занимающую пост президента международного фонда «Жар-птица».
Андрей Толстой-Милославский привел с собой сыновей. В своем историческом костюме устроитель бала был похож на Пьера Безухова, каким его сыграл Бондарчук. Граф, которому за шестьдесят, не так давно получил долгожданное российское гражданство. Родители Андрея Дмитриевича тоже принадлежали к первой волне эмиграции. Отец был вывезен из послереволюционной России няней-англичанкой, выдавшей его за своего внебрачного ребенка. Англия, в отличие от Франции, не распахнула двери для всех беженцев. Лондонская русская община в те времен а была малочисленной.
Присутствовала на балу также особая категория гостей из Западной Европы и США — не русские эмигранты, но русофилы наверняка.
Перед торжественным обедом в стиле а-ля рюс с рассольником, бефстрогановом и пирожками прозвучали гимны Великобритании «Боже, храни короля» и старый российский «Боже, царя храни». Программа и меню были составлены по образцам 1812 года, хотя двадцать первый век никуда не делся — пела Людмила Николаева со своей «Русской душой», вкрадчиво проходили мимо столиков модели фешн-шоу в шляпах от кутюр. На предыдущих балах выступали балерина Людмила Семеняка, Ирек Мухамедов, моисеевский ансамбль, Дмитрий Харитонов.
Заиграл Королевский оркестр и пары закружились в танце. Можно было поразиться их слаженности, если бы не знать, что за день до бала они отрабатывали эти мазурки и галопы под руководством английского хореографа. В программе было 24 классических танца под музыку Чайковского, Штрауса, Глинки, Легара. Я спросила Андрея Толстого, насколько этот бал отличается от самого первого, состоявшегося в 1989 году. «На том были одни старые эмигранты. На сегодняшнем — много гостей из России и Украины, они прилетели всего на несколько дней, — ответил он. — Это не олигархи, просто состоятельные люди, их становится все больше».
Граф Толстой считает новоприбывающих очень активной группой. Они, как правило, сравнительно молоды, хорошо образованны, проявляют живой интерес к культурной и общественной жизни. Мне типичным представителем новой волны показалась владелица одной швейцарской фирмы. Легко было разговаривать с ней, ровесницей, москвичкой. Она родилась на Бауманке, свободно говорит на нескольких языках, летает по миру, обожает водить свой «мерседес», дает первоклассное образование дочке и в то же время, по ее словам, работает на износ.
А для сидевшей рядом со мной компании молодых россиян это был первый бал «Война и мир», но далеко не первый бал в их жизни. Потому что петербурженка Индиана, организовавшая поездку для своих друзей, оказалась непросто красавицей с экзотическим именем, но и устроителем исторических балов.
Я узнала, что ее Центр творческих инициатив успешно провел бал-маскарад в особняке Спиридоновой, вечер в стиле эпохи модерн во дворце на Английской набережной, костюмированный бал в Мраморном зале Этнографического музея. Индиана мечтала возродить петербургские сезоны, и спустя несколько лет я отмечу, что она не отступила от своих планов. Недавно я увидела ее имя среди официальных представителей очередного, юбилейного, бала «Война и мир», впервые проходившего в России, в Константиновском дворце Стрельны. Так в 2010 году было отмечено двухсотлетие со дня проведения знаменитого на весь мир петербургского бала, описанного в романе Льва Толстого «Война и мир».
А в тот вечер в Лондоне мне удивительно было наблюдать, как легко объединились у Андрея Толстого старые непримиримые монархисты и люди, выросшие при советской власти. Годы классовых противостояний кажутся в такие моменты загогулиной истории.
На русском вечере «Гелоса» в Лондоне
Записки любопытного дилетанта.
— Какой прорыв, уже аукционы в Лондоне свои проводим, — говорили друг другу прилетевшие из Лос-Анджелеса американские русские. Их очень интересовала ваза с подглазурной росписью, за семь с лишним тысяч фунтов.
Трое английских дедушек извлекали из своих инструментов неназойливую музыку, красивая вышколенная мисс ходила с подносиком и каждые пять минут предлагала новую разновидность пальчиковых закусок. Я сидела в гостинице Westbury Mayfair, на дорогой и модной улице Бонд-стрит.
Аукционный дом «Гелос» проводил свой русский аукцион «Москва-Лондон-Париж», выставив на продажу 97 лотов. Только что в Лондоне прошел Sotheby’s, на котором сенсацию произвели картины Кончаловского, предложенные его внуком Андроном, но «Гелос» выставил коллекцию не менее значительную, чем Sotheby’s на «Русских торгах».
Советские сатирические рисунки расходились хорошо. Сразу вспомнились желтоватые страницы «Крокодила» семидесятых годов — западная военщина, реваншисты, маленький человек в жестоком мире капитализма. Известный график Крылов весь был раскуплен.
— Париж, что скажете? Москва, Манеж, не слышу вас!
Париж был очень активен — забрасывал новыми ставками Москву и нас в Лондоне. Москва жалась-жалась, а потом вдруг перебивала все цены. Бывало, вещица с виду ерундовая, просто с изюминкой: как фарфоровая композиция, где сельская тетушка своего мужика на тележке везет. Но народ сражался за нее, она ушла за 220 фунтов, это при начальной цене всего в 10. А картину Никаса Сафронова с длинным названием «Молчаливое утопическое представление о Вавилоне в поднебесной» — не смогли продать даже по зарезервированной цене.
Большие вибрации в этом аукционном треугольнике вызвал Анатолий Зверев. Вот гений. Нарисовал небрежно свою «Обнаженную с голубыми цветами» в 1966 году, кажется — в коротком перерыве между пьянками, и в 2005 коллекционеры за нее бьются. «Нечему здесь удивляться, Зверева хотят все», — сказал президент «Гепоса» Олег Стецюра.
Потом пошли совсем старые мастера — «Портрет композитора Артура Лурье» Сорина, «Дорога» Васильева, «Прошлая слава» Анисфельда — за них были заплачены пятизначные суммы. За двухметровый, в красных тонах, «Поцелуйный обряд» Маковского, со сценой по мотивам «Князя Серебряного», боролись два собирателя, из Лондона и из Москвы. Ведь многие лоты уже находились в Европе, проблем с их перемещением не предвиделось. Лондонец посылал предложения через Интернет, москвич — по телефону.
Отдельно, на благотворительные цепи, шли акварели школы Сергея Андрияки. Ученики Андрияки, сами дети, отдали свои работы в пользу российских детдомов. Через два часа многое было распродано, и все согласились, что аукцион получается успешным.
Разговоры стали громче. Искусствовед из Москвы Дмитрий, мой проводник в этом тесном аукционном мире, без остановки знакомил меня с профессионалами. В Лондон приехали и профессор МГУ, и владельцы московских антикварных салонов и арт-центров. Эстеты с деловым прищуром, эти директора выглядели как русские купцы, присмотревшие в свое время в Париже Матисса.
Нов этот раз Париж и Лондон стремятся обладать русскими картинами. Поэтому неплохо идет бизнес и у англичан, торгующих нашим искусством: улучшились продажи у Уильяма Макдауэлла, владельца галереи MacDougall’s, и у Мэтью Бауна, арт-дилера и владельца Matthew Bown Gallery. Мэтью хорошо известен в России с 80-х годов, особенно своими книгами о социалистическом реализме. В его галерею, которая была за углом, мы пошли дружной ватагой прямо с аукцион а.
Жители этого района на нас косились, но они потихоньку привыкают к русским. Владельцы местных пабов, думаю, еще вспоминали позавчерашнюю ночь, когда русские приглашали всех праздновать выход «Челси» в лидеры национальной футбольной лиги.
В галерее у Мэтью оказались русские картины — Ильи Табенкина, и живые русские художники.
— Танюша Назаренко, — обрадовался Дима женщине у окна.
— Какая Танюша? — переспросив, я почувствовала, как из румяных дилетантов сей момент перехожу в категорию темноты дремучей.
Тонкий профиль за черными волосами, стройная девичья нога — неужели та Назаренко, которая давно уже академик. Потом вспомнилось — ЦДХ, выставка фанерных обманок «Переход» с персонажами постперестроечной Москвы, наделавшая столько шума…
Встретили у Мэтью мы и другую русскую художницу — Таню Антошину. Она пришла с романтической внешности спутником. Антошина уверена, что женщина может воспевать мужскую красоту. Ее работы считают выражением мягкого русского феминизма. Говорили о пани Броне, которая недавно умерла.
