Алла Демидова - Письма к Тому
Года три назад, в один из приездов в Париж я опять с ним встретилась, мы куда-то пошли, и он мне вдруг говорит: «Алла! Я хочу открыть тебе тайну, о которой никто не знает: за мной следит разведка». Я, из-за наших советских дел, сначала приняла это всерьез, тем более что он физик, атомщик. Но когда он стал мне об этом рассказывать, я подумала, что у него началось раздвоение личности. «Однажды, – говорил он, – я шел по Нью-Йорку и вдруг увидел, что на меня надвигается огромная женщина. Я понял: спастись могу только, если разденусь догола. Я разделся, и меня забрали. Месяц я провел в камере. Это были самые счастливые дни в моей жизни…» Он рассказал, как жил в тюрьме, играл в какие-то игры с одним негром и т. д. Я поняла, что он болен, и сказала об этом Жанне. Она ответила: «Да». Его стали лечить.
Через полгода я узнала, что он покончил с собой – принял снотворное. Мне очень его не хватает, и без него мой рассказ о парижских друзьях и подругах был бы неполным.
Как-то моя подруга Неля Бельски со своим другом Джоном Берже приехали ко мне на дачу на Икшу. Джон – англичанин, пишет философские книжки и живет в альпийской деревне, где ведет жизнь Руссо – косит траву, доит коров. Естественно, левых взглядов, ну и т. д.
Это было еще в далекие советские времена.
И вот мы едем на Икшу, и по дороге попадается сельпо – магазин, где наряду с хлебом и дробью продаются ведра и одежда. Джон просит остановиться. Я говорю: «Вы можете покупать все, что угодно, потому что у меня есть гонорар за фильм, но не называйте вслух, а показывайте». Тогда нельзя было возить иностранцев за Москву, тем более что Икша по дороге на Дубну – город атомщиков-физиков. Он скупил в этом сельпо все, от чугунов до стеганых штанов и телогреек, которые покупал и для себя, и в подарок альпийским пейзанам. В мясном отделе продавалась дикая утка, мы купили и ее, потому что Неля сказала, что умеет ее вкусно готовить. Когда я расплачивалась, кассирша спросила: «А почему он не говорит?» Я отвечаю: «Глухонемой – что поделаешь». Она: «Такой красивый – и глухонемой?!» Мы поехали дальше.
Около железнодорожной станции Икша всегда был ларек «Соки – воды», там продавали, между делом, и водку. Время от времени этот ларек горел – поджигали, очевидно, чтобы скрыть недостачи… В данный момент там было написано «Квас». А Джон квас очень полюбил. Однажды в Москве, когда у нас были гости, он исчез, а потом вернулся с огромной хрустальной ладьей, наполненной квасом – сбегал на угол и купил квас из бочки. Потом мне звонила лифтерша и узнавала, не украли ли из квартиры вазу. По тому что, когда она спрашивала, зачем он несет ее из квартиры, Джон молча продирался к выходу – я ведь ему запретила общаться с незнакомыми русскими.
И вот, на Икше, мы вдруг увидели авТомат с надписью «Квас» – надо было опустить 50 копеек и подставить посуду. Мы удивились этому европейскому новшеству и опустили 50 копеек. Никакого кваса не полилось. Тогда Неля, вспомнив свою советскую юность, стала стучать по авТомату. Оттуда раздался спокойный голос: «Ну, че стучишь? Сейчас налью…» Мы перевели это Джону, он был в восторге.
В общем, можно сказать, что все мои заграничные друзья, которыми я постепенно обрастала, воспринимали Россию через мою форточку.
Как-то издательство «Гомон» попросило Нелю Бельски и Виктора Некрасова поехать к молодому автору Джемме Салем, которая написала роман про жизнь Михаила Булгакова. Она жила в деревне, недалеко от Авиньона, но приехать в Париж не могла – у нее было двое маленьких детей. Некрасов отказался, он плохо себя чувствовал. Поехали Неля, Джон Берже и я.
В деревне, в очень красивом доме жила Джемма Салем. Ее судьба стоит отдельного рассказа. Она была актрисой, жила в Лозанне с детьми и мужем – летчиком. Его самолет разбился. Джемме заплатили страховку – миллион долларов. Она бросила театр, дом, взяла детей и переехала в Париж. Они стали жить, бездумно тратя этот миллион. Чего только не покупали, жили в роскошных гостиницах… Когда от миллиона осталась половина, приехал швейцарский приятель Джеммы, пианист Рене Ботланд, и заставил ее купить дом.
«Мы купили участок земли с огромной конюшней и перестроили ее», – рассказывала Джемма. Действительно, в гостиной был огромный камин – такой мог быть только в конюшне. На месте бывшего водопоя был сделан фонтан из сухих роз. Дом был очень артистичный.
В этот дом мы приехали с Нелей и Джоном. Они на следующий день уехали, а я осталась и прожила у Джеммы целый месяц. Я стала читать ее рукопись. В начале все время повторялось: Мишка, Мишка, отец позвал: «Мишка!..» Я спросила, кто такой Мишка. «Михаил Булгаков, отец его звал Мишкой». Я говорю: «Не может этого быть, не та семья». Потом читаю описание завтрака: икра, водка… – весь русский «набор». Я говорю: «Этого тоже не может быть». – «Ну почему, Алла, это же русская еда!» В конце Мишка умирал на руках Сережки. Я спросила: «А кто такой Сережка?» – «Сергей Ермолинский». Я сказала, что, когда умирал Булгаков, Ермолинский действительно был рядом, но умирал он на руках Елены Сергевны, что Сергей Александрович Ермолинский жив и вообще это мой друг. «Как жив?! Не может быть, я приеду!..» Так постепенно мы «прочищали» всю рукопись.
Рядом с домом была гора, на которую ни Джемма, ни Рене никогда не поднимались. Из-за моего вечного любопытства я полезла на эту гору и увидела, что там – раскопки древнеримского города. А на самом верху – плато, с которого открывается вид на всю провинцию. Я и их заставила подняться на гору, они упирались, но когда наконец поднялись, восхитились, и я им сказала: «Вот это, дети мои, ваша Франция…» Они потом часто ходили на эту гору и назвали ее «Ала́».
Однажды под Новый год, вечером, минуя гостиницу, ко мне в московскую квартиру с огромным чемоданом приехали Джемма Салем и Рене Ботланд. В чемодане, помимо подарков, было: коробка стирального порошка, потому что они читали, что в России его нет (и действительно, не было), и огромная копченая баранья нога, которую мы потом строгали целый год, пока она окончательно не засохла. Так они первый раз приехали в Россию. Наступила ночь, я говорю: «Поехали в вашу гостиницу». Мы сели в машину, шел крупный снег, я подумала: «Повезу их на Патриаршие». Приехали, я сказала: «Выходите». Они: «Это гостиница?» Я: «Нет. Выходите». – «Ой, холодно! Мы устали». – «Выходите!» Они вышли. Каре Патриарших, ни души, все бело. Джемма смотрит и говорит: «Алла! Патриаршие!» Она «узнала»…
Потом я, конечно, свозила их к Ермолинским, потом – на Икшу, потом мы устроили Новый год с переодеваниями, костюмы взяли напрокат в «Мостеакостюме». Рене Ботланд был военным, Володя был Пьером Безуховым и т. д. Потом они уехали. Через некоторое время Джемма прислала мне книжку – впечатления от России. Там главы – «У Ермолинских», «Пирожки у Аллы», «Нея. На Икше».
Я долго не видела Джемму, но недавно, когда я была в Париже, она неожиданно меня нашла. Она живет теперь в Вене, сыновья выросли и стали музыкантами. Джемма написала пьесу по булгаковскому «Бегу», которая прошла в Германии и в Австрии. С Рене Ботландом они расстались.
Письмо
31 марта 1994 года
Том!
Отчитываюсь.
Наконец, я 22 марта полетела в Нью-Йорк. Репетиция с Клер у нее дома. 29-го самолет в Сан-Франциско – тюлени, старый город, трамвай, фуникулер, красный мост, «Остров мертвых». На следующий день концерт. Цветаева хорошо. Ахматова – посадили по ритму. Особенно новая певица. Много пауз и излишней многозначительности.
Меня опекает Дэвид Иден – наш продюсер. Оказался очень хорошим человеком. Вместе гуляем, обедаем. Я вам постараюсь позвонить. Жаль, что не повидались в Нью-Йорке. Но мне надо было заранее догадаться, что Вы тоже иногда путешествуете. А Ваша Юлия по телефону старалась сказать мне несколько русских слов. Но мы, по-моему, поняли друг друга. Кланяйтесь ей.
Итак – сейчас сижу в самолете, который летит в Лос-Анджелес. Вчера был концерт в Сан-Франциско. В прекрасном театре. Зал огромный. Публики много. Концерт, по моим ощущениям, прошел неплохо. Клер читает лучше, чем раньше, но немножко «по-английски» – ровно. На концерте была Наталья Макарова (балерина), после концерта она меня не отпускала – выпытывала, как я играла Раневскую. Собирается играть ее в «Вишневом саде» или Наталью Петровну в «Месяце в деревне» Тургенева, что по ролям практически одно и то же. По средствам выражения. Я Макарову, кстати, видела в одном драматическом спектакле – она играла в Москве американскую пьесу «Двое на качелях». Ставил Роман Виктюк (тот, что ставил нашу «Федру»). Играла она слабо: голоса практически нет, и даже микрофончик около уха не помогал, но ножки поднимала высоко и часто. Вообще эта нынешняя манера звезд играть драматические роли ни к чему хорошему не ведет, только к шуму вокруг. Галина Вишневская, например, в феврале сыграла на сцене МХАТа Екатерину Великую. Правда, неплохо. Совпали характеры. Может быть, мне станцевать в «Лебедином озере» или спеть в «Тоске»? Как Вы думаете?
