Николай Прокудин - Бой под Талуканом
– Идите к Берендею, он остатки не сдал еще, а я никому ничем не обязан.
– К Берендею нельзя, мы ему и Соловью чуть физиономию в Гардезене намяли. Они сейчас в обиде – ничего не дадут.
– Правильно сделают, не плюйте в колодец, где водицы еще пригодится напиться. Ладно, заходите, так и быть, чего-нибудь соберем, – прекратил сопротивление и смилостивился кладовщик.
В ангаре стоял полумрак, и только у стойки с документами светила ночная лампа. Возле нее скакала в тельняшке и с ошейником на шее небольшая обезьяна, привязанная цепочкой к стене.
– Это что за чучело? – удивился я.
– Сам ты чучело. Это Аркашка! Макак! Настоящий мужик! На, сволочь, успокойся, – и Василий засунул окурок в пасть животному.
Обезьяна судорожно сделала две затяжки, быстро успокоилась и принялась курить с наслаждением, что-то по-своему бормоча себе под нос.
– Ни х… себе, – крякнул Ветишин.
– Это что, сейчас спектакль будет, специально для вас. Аркадий Михалыч, пить будешь? – поинтересовался прапорщик.
– Угу-уху, – запрыгало и заверещало, обрадовавшись, животное.
– Вот ведь, скотина, все понимает, водку обожает больше, чем фрукты, а коньяк почему-то не любит, не пьет, – заулыбался Васька и погладил зверя по голове.
– Откуда он у тебя? – спросил Володя.
– Полгода назад разведчики привезли из Джелалабада. Поначалу трескал только апельсины, яблоки и бананы, а теперь все подряд, голод не тетка, где я ему бананов наберу. Пьяница стал ужасный. Если выпиваем и ему не наливаем, драться лезет, а как напьется, песни свои горланит. Курить научился, окурки ворует.
– Прямо как человек, наверное, Дарвин был прав, мы с обезьянами имеем общего предка, – засмеялся Володя.
– А почему Аркаша? – удивленно поинтересовался я. – Что-то очень знакомое имя, есть ассоциации с кем-то.
– Так ведь начпо – Севастьянов Аркадий Михайлович! Он как-то проверять склад заявился, увидал его и гладить полез. Аркадий этого не любит, тяпнул за палец. Начальник спрашивает: как зовут? Я ляпнул, что Аркаша, и чуть язык не проглотил. Шеф сморщился: как-как, почему так назвали? Не понравилось… Мы стали его убеждать, что не Аркаша, а Алкаша. Созвучно, мол, послышалось. Все равно не понравилось полковнику. В итоге объявил выговор за курение в помещении на рабочем месте, говорит, что какой-то приказ был министра обороны пару лет назад.
– Инфаркт не хватил моего шефа, когда макак за палец укусил? – спросил я.
– Вроде живехонький уехал, да еще коробку тушенки и сгущенки с собой прихватил. Но выговор записал в карточку. Ребята, давайте бахнем по сто граммов за вашу удачу, за твое, Вовка, возвращение!
Василий разлил по французским стаканам спирт, достал банку огурцов и произнес:
– За замену! Чтоб вернуться всем живыми!
– Вздрогнули! – выдохнул Вовка и громко крякнул. – Чего даешь на закуску?
– Банку тушенки, банку килек и банку лосося, сало в банках, огурцов вон в бочке набирайте и пару банок салатов.
– Вот так, да? Начальству – целую коробку, а нам – по банке… Не густо на десять ртов.
– Всем давать, так на халяву весь полк сбежится, мне что прикажете, склад настежь распахнуть? Скромнее будьте. Меньше ешьте, больше пейте, скорее свалитесь, тогда точно на всех хватит. Сейчас еще кто-то от комбата Папанова должен подойти, он тоже Звезду получил, и Скворцов-танкист звонил. Бери, что дают, и уносите ноги. Считаю до трех.
В этот момент обезьяна допила из чьего-то стакана остатки спирта и пришла в необычайное возбуждение. Она принялась швырять вилки, стаканы, перевернула пепельницу.
– Аркашка, скотина, алкаш проклятый, пошел вон, – заорал прапорщик и дал макаку звучную затрещину.
Макак обиделся, заскочил на жердочку и принялся оттуда плеваться, корчить рожи и пронзительно орать.
– Заткнись, скотина, больше не налью! – рявкнул Василий и кинул обезьяне банан.
Тот схватил его и моментально сжевал.
– Больше корми зверя, а то, не закусывая, сдохнет, – сказал на прощание Володя. – До свидания, Василий, пока, Аркаша!
– Уа-ха-ха! – заверещал зверь и бросил в нас от избытка чувств пустую банку.
* * *Три бутылки водки и бутылка коньяка, купленные по дешевке по двадцать чеков в дукане, быстро подняли настроение. На огонек заглянул Бронежилет, оставшийся за убывшего в отпуск комбата. Лонгинов плавно перемещался по всем ротам. В третьей был его кабинет, и он начал движение оттуда. Там орден отмечал старшина, а во второй – взводный. Теперь добрался, наконец, и до нас. Язык у него уже сильно заплетался, щеки пылали, но держался зам. комбата еще довольно бодро.
– Товарищи офицеры, хочу поздравить в-вас от себя лично, от лица комбата и лиц у-управления батальона, в-вообщем, от всех нас вас! – выдал он многосложную фразу.
– Ура! – радостно прокричал Ветишин и полез обнимать нас с Острогиным.
– Сережка, оставь свои телячьи нежности для женского модуля! – отстранился Острогин. – Тебе, по-моему, пора отчаливать, ступай, а то совсем налижешься и будешь не боеготовен.
– А вам не пора составить мне компанию туда? – засмеялся Ветишин.
– Нам не пора, мы еще не готовы, – ухмыльнулся Острогин. – Да и вообще, я завтра вас покину, к морю Черному отправляюсь, там девки сами в очередь ко мне будут стоять, и за бесплатно.
– А я когда же поеду отдыхать? – вопросительно посмотрел я на ротного.
– Понимаешь, Никифор, комбат приказал оставить максимум офицеров, мы ведь на полтора месяца уходим в сторону Файзабада, это почти к границе с Таджикистаном. А у нас уже отдыхать отправляются Острогин и Грымов, они все ж на месяц раньше тебя прибыли в Афган. Марасканов останется заменщика ждать, с кем мне идти в горы? С одним офицером? Два взвода мне и один Ветишину?
– А после Файзабада отпустишь? – уточнил я.
– Обязательно! Август будет твой. Замолчали все! Третий тост! – произнес Сбитнев, мы встали и молча выпили за павших в боях.
Лонгинов после этого распрощался, призвав к умеренности, и удалился.
– Теперь, парни, предлагаю тост за коллектив, за бойцов, которые пашут, как в поле трактора, и в принципе у нас отличная рота! – произнес я, и все залпом выпили.
Курящие закурили, некурящие закашляли, понеслась музыка из магнитофона, и началась неофициальная часть с байками и анекдотами. За сдвинутыми в бытовке столами сидели уже не только офицеры роты – Сбитнев, Острогин, Ветишин, Марасканов, зашли на огонек разведчик Пыж и связист Хмурцев. Плечом к плечу теснились рядышком оба старшины (старый Гога и новый Резван Халитов), технарь Федарович и крепыш Бодунов. Отличная подобралась компания.
– Как один из виновников торжества беру бразды правления в свои руки, и первая байка моя! Всем тихо! Прекратите орать! Слушайте! Острогин, что у тебя в служебной карточке? – спросил я Сергея. – Помнишь свой послужной список?
– Пять выговоров и один строгий выговор, и все от комбата и Грымова.
– Молодец! А поощрения? – продолжил я допрос.
– Одно. Орден! Но это не поощрение ведь, а награда Родины! – ответил Серж.
– Точно! У меня ситуация аналогичная: четыре взыскания, из них одно «за попытку срыва партийной конференции» от секретаря парткомиссии.
– Ни хрена себе! – удивился Марасканов. – Как это умудрился? Клуб поджег?
– Да так, чепуха! А еще в тетради у комбата пять или шесть резервных, не перенесенных в карточку. И ни одного поощрения.
– Выпьем за орденоносцев – расп…ев! Таких золотых мужиков сгноить пытаются, – рассмеялся Сбитнев. – Может, теперь в вас нормальных офицеров разглядят.
– Вообще к каждому можно подойти предвзято и растоптать, – усмехнулся Бодунов. – Вот объявил меня комбат пьяницей, и хотя я уже два месяца не пью, он мнение свое не меняет.
– Два месяца? Ты бы еще сказал, что два дня назад бросил, – саркастически улыбнулся ротный.
– Ребята, наши проступки – это чепуха, семечки. Слушайте о том, что на днях узнал в штабе, когда помощником дежурного по полку стоял, – начал я свой рассказ.
– Тихо! Слушать рассказ замполита, – прекратил застольный шум ротный.
– Кто помнит прошлогоднюю историю о том, как штабные перепутали покойников? – поинтересовался я. – Не слышали? Ну, даете! Дело было так. Служили два узбека в третьем батальоне в одной роте, по фамилии, ну, скажем, Эргашев, оба рядовые. Однофамильцы. Обоих звали, предположим, Мурат, но отчества имели разные. Одного по папе именовали Махмудович, а другого – Махамедович. Из одной области Узбекистана. Но служили парни на разных заставах, в разных взводах. И вот случилась беда: подорвался один на фугасе. В полк сообщили, но связь, как всегда, плохая, не поймешь, какое отчество. Вот капитан Шалавин взял штатно-должностную книгу полка и двинулся по списку, натыкается на одного из Эргашевых, и принимаются оформлять на этого Мурата «груз-200» по этому адресу. Тело истерзано, поэтому «цинк» закрытый, без отверстия у лица. Сопровождающий привез гроб согласно предписанию. Все чин по чину: военкоматовцы, почетный караул, салют, оркестр, венки, цветы, представители власти, родственники. Мать убивалась, сестры рыдали. Оба бойца были старослужащие, а дембеля обычно перед увольнением письма не пишут.
