Гилберт Честертон - Человек с золотым ключом
Обычно считают, что нашу современную историю перерезала англо — бурская война. Мне кажется, почти так же важно и дело Маркони. Пока его обсуждали, обычный англичанин утратил свое несокрушимое невежество или, если хотите, свою невинность. В спорах мне пришлось играть второстепенную, но вполне определенную роль, а все, что касается брата, тесно со мною связано, и потому мы здесь немного задержимся, тем более, что дело Маркони представляли неправильно и теперь его, большей частью, неправильно понимают. Наверное, пройдут века, прежде чем его увидят, как нужно, и поймут, что оно было поворотным пунктом в истории Англии, а может — в истории мира.
Сложилось несколько легенд. Одна гласит, что мы обличали каких‑то министров, игравших на бирже. Наверное, мы шутили как‑то над кем‑нибудь вроде Ллойд — Джорджа, который считал себя совестью нонконформистов и призывал возродить старый пуританский дух, исключительно походя при этом на азартного игрока, как шутили бы над поборником трезвости, который упивается шампанским, но не за шампанское, а за проповедь трезвости. Точно так же мы могли бранить пуританина — министра, играющего на бирже, но не за то, что он играет, а за то, что он негодует, когда играют другие. Надо ли говорить, что брата не шокировали игры или пари, хотя он посоветовал бы играть на бегах. Словом, все это выдумка, а выдумали ее политики, чтобы скрыть правду. Мы обвиняли министров в том, что они получили взятку через государственного агента, договор с которым государство официально рассмотрело и приняло. Судя по всему, тут было «секретное поручение». Можно спорить о том, повлияла ли взятка на контракт, но речь шла о взятке и контракте. Главное же в том, что контракт заключил брат одного министра. Исключительная монополия, которую государство предоставило компании Маркони, на самом деле была дана ее директору, Годфри Айзексу, а Руфус Айзекс входил тогда в кабинет как министр юстиции. Это одно оправдывает расследование, а политики прежде всего хотели расследование предотвратить.
Пока один из редакторов «Уитнеса» не вынудил их приоткрыть хоть что‑то, они утверждали, что открывать нечего. Ллойд — Джордж говорил о «беспочвенных слухах, переходящих с одних нечистых уст на другие». Некий Сэмюэл, работавший в министерстве, утверждал, что никто из его коллег не имеет финансовых связей с компанией, имея в виду, по — видимому, компанию Маркони. Сэр Руфус сказал, в сущности, то же, почти такими же словами, и сдержанно описал далекие, если не холодные отношения с братом, прибавив, что как‑то на семейном празднестве слышал что‑то о его контракте. Тем временем мой брат, который уже стал редактором газеты и переименовал ее в «Нью — Уитнес», продолжал заведомо яростную, даже оскорбительную атаку на обоих Айзексов, подчеркивая, что Годфри основывал раньше эфемерные компании. В конце концов, он обвинил моего брата в клевете, к большому его восторгу. Заметим, что в тот самый день, когда мой брат сообщил, что будет защищать свои утверждения, политики начали хоть как‑то приоткрывать правду. Шаг их на первый взгляд может показаться странным, поскольку они обвинили в клевете французскую газету «Ле Матэн».
Казалось бы, можно обвинить английские газеты. «Нью- Уитнес» громыхал неделю за неделей. Газета «Морнинг Пост» почти не отставала; «Нэшенел Ревью» тоже не стеснялось в выражениях. Меня настолько умилила такая непоследовательность, что я опубликовал в «Уитнесе» стишки:
Ах, я безгласен, словно труп,Меня так просто ранить!Но если кто со мною груб,Ответит иностранец.Когда газета «Морнинг Джайл»Меня разогорчила,Немедленно ответ держалЭльзасский воротила.А если говорили всем,Что я убил кого‑то,То неизменно вслед за темЛовили киприота.Да, для английских воротилВсегда найдут замену,Ведь в мире нет страшнее сил,Чем ярость джентльмена.Теперь этот метод общеизвестен.
Нападают на дурака, исказившего факты, а не на серьезного человека, представившего их правильно. Претензии к «Ле Матэн» дали министрам возможность предложить, пока не поздно, свою версию. К удивлению и огорчению многих, они признали, опровергая свои же успокоительные замечания в парламенте, что получали немалую долю прибылей от американской ветви компании. Почти все лояльные либералы, верившие им, были потрясены, но в обычной партийной прессе это как‑то замазали. Конечно, пресса консерваторов замазала бы точно так же свой скандал, и скандалов у них было не меньше. Сейчас я хочу вспомнить и почтить покойного Мэссингема, редактора «Нейшн», поскольку только он, верный кредо радикалов, говорил и действовал как мужчина. Он не меньше других был предан «партии мира и реформ», но преданность эта выразилась в том, что он понял, в какой опасности его партия. Разбирательства с «Ле Матэн» потрясли его и ужаснули; и он написал в своей газете: «Политическая коррупция — ахиллесова пята либерализма».
Позже пытались оправдать все эти несоответствия и противоречия, объясняя, что акции были куплены в американском отделении, а в парламенте речь шла только «об этой компании». Признаюсь, я больше сочувствовал бы выдумке, если бы не объяснения. Нетрудно понять и простить, особенно — когда прошли годы, признание, что ты врал, как школьник, из верности классу или клубу; я даже мог бы подумать, что эта условная верность — не бесчестье, а искаженная честь. Но когда политики говорят, что не врали, поскольку никто не сказал «вся компания», я, как ни прискорбно, заподозрю, что они ничего не знают о правде. Проверить это легко. Если бы они прямо сказали: «У министров есть только американские акции», все были бы потрясены, а этого они избегали и избежали. Иначе говоря, они хотели обмануть — и обманули. То, что воспользовались неясностью слов «эта компания», — не лучше, а хуже. Как бы то ни было, их мысли о нравственности настолько сбивчивы, что нам и не нужно верить в то, как объясняются они и оправдываются. Может быть, истинная причина лучше фальшивых оправданий, и ложь их пристойнее, чем они решились признать.
Другая легенда, скрывающая суть, словно туча, гласит, что моего брата оштрафовали на сто фунтов за то, что он влез в дело Маркони. Судья Филлимор, исключительно строгий к нам, был тем не менее очень честным и хорошим юристом. Вынося приговор, он подчеркнул, что речь идет не о связях министров с компанией и вообще не о политике, а только о том, что частное лицо по имени Сесил Честертон неверно осветило прежнюю деятельность другого частного лица по имени Годфри Айзекс. Присяжным строго предписали найти ошибки, и они их нашли; но не нашли и не думали искать, да и не смогли бы, никаких оправданий министрам.
Каким бы ни был Годфри Айзекс, теперь он уже умер, и я не стану разгребать его прошлое. Однако прибавлю два, на мой взгляд — необходимых, сведения. Мой брат обличал своих противников со всей яростью Коббета, но не питал к ним не злости, ни ненависти. В частных беседах он говорил об Айзексах с юмором и сочувствием, относя многое за счет еврейских добродетелей, прежде всего — самоуверенности. Находил он оправдания и другим, хотя, обвиняемый, как вся наша группа, в отъявленном антисемитизме, прощал иудеев легче, чем эллинов. Еще одна легенда гласит, что дело Маркони — просто атака на евреев. Как сказал в суде свидетель Беллок, трудно представить себе человека, менее похожего на еврея, чем Ллойд — Джордж.
К этому ироническому выводу прибавлю серьезный. Через много лет после того, как мой брат получил последнее помазание во французском госпитале, его старый недруг стал членом той же Церкви. Никто не порадовался бы больше брата, так просто, как он, без злорадства. Вот оно, единственное примирение. Requiescat in расе[9].
Может быть, стоит сказать еще об одной легенде, что брат и Беллок разошлись, потому что Беллок свалил все на брата, назвав его в суде ответственным за последние номера газеты. Я участвовал во всем; если предубежден, то в пользу Сесила, и засвидетельствую, что он взялся сам отвечать на любые вопросы. Не знаю, так ли уж это мудро (скорее — нет), но такое решение он принял, посоветовавшись с Беллоком, и по моему совету потом объяснил это в примечании. Результат был прост и поразителен — парламентская комиссия так и не решилась его вызвать. Вообще же к политическому Скандалу отнеслись, как к ним всегда относятся: назначили комиссию; она сообщила, что все в порядке; комиссия меньшинства возразила, что в порядке не все; и политическая жизнь (если это жизнь) покатилась дальше. Смешно подумать, что сбитые с толку, честные, гневные тори читали дебаты в «Морнинг Пост», представляя, как рыцари первоцвета атакуют порочных радикалов. Особенно трогали их слова Артура Бальфура о том, что таких, как Ллойд — Джордж (которого они знали и любили), надо судить мягче, чем посторонних. Должно быть, бедные консерваторы были озадачены кротостью передних скамей. Разгадку они нашли бы в «Партийной системе».
