Борис Тененбаум - Тюдоры. «Золотой век»
После подавления восстания Эдвард Куртене попал под расследование, однако за ним ничего особенного не нашли – он даже сообщил Стивену Гардинеру о планах заговорщиков. В общем, казнить его было не за что, в мужья королеве он тоже не пригодился – и его просто выслали на континент, подальше от дома и от неприятностей. В итоге остался только один возможный жених – дон Филипп, наследный принц Испании. Переговоры о браке провел с английской стороны как раз тот человек, который против брака возражал, – Стивен Гардинер. И он выговорил очень выгодные для Англии условия – дети Марии и Филиппа должны были получить во владение не только Англию, но и владения дона Филиппа в Нидерландах.
А в случае, если у его сына от первого брака с португальской принцессой не окажется потомства, то и испанское наследие дона Филиппа перейдет его детям от брака с королевой Марией.
Так что слухи об «…испанском браке королевы Марии…» были верны – ее советники посчитали, что дон Филипп, сын императора Карла Пятого, отпрыск гордой династии Габсбургов, действительно будет наилучшим кандидатом на роль супруга их новой повелительницы.
На эти соображения накладывались и внутренние обстоятельства – после того как был казнен лорд Генри Грей, королева Мария казнила и его дочь, леди Джейн Грей, и ее мужа, Гилфорда Дадли. Они были невиновны в восстании, но могли стать его знаменем, так что их физическое устранение было признано делом государственной необходимости, политическим актом.
В сущности, если королева Мария и хотела чего-то как политик, то сводилось это только к «…восстановлению старой веры…». По натуре она особой жестокостью не отличалась – из 480 человек, схваченных и судимых за участие в восстании, казнили не больше чем одного из пяти, а остальных выпустили, иной раз даже без наложения штрафа.
Но в случае с 16-летней леди Джейн Грей и ее столь же юным супругом королева посчитала необходимым устранить возможное «…знамя будущих мятежей…».
Однако еще одним таким знаменем могла бы при случае послужить и ее сводная сестра, принцесса Елизавета. Согласно завещанию их общего отца, в случае отсутствия детей у самой Марии престол должен был перейти его второй по старшинству дочери, Елизавете.
В общем, неудивительно, что сразу после подавления восстания Томаса Уайетта в ее отношении было немедленно организовано самое строгое формальное следствие. Ничего не нашли – принцесса Елизавета держалась твердо, отрицала все обвинения и клялась, что она верная подданная своей дорогой сестры королевы Марии.
Посол Карла Пятого в Лондоне тем не менее настаивал на ее казни, но ни канцлер Гардинер, ни королева на это не согласились, и Елизавету просто выслали под надзор в одну из королевских резиденций, Вудсток.
В Лондоне же начали готовиться к прибытию нареченного супруга Марии Тюдор, дона Филиппа.
III
Он прибыл в Англию 19 июля 1554 года и сразу показал, как много значит хорошая подготовка. С кораблей на виду у всех сгружали огромные сундуки, предположительно наполненные сокровищами. Принц Филипп известил Тайный Совет, что «…намерен поддерживать честь своего дома за свой счет…» – от королевы ему ничего не надо, кроме ее любви. И он действительно устроил свою резиденцию на широкую ногу и принимал английских вельмож с роскошью, вежливостью и гостеприимством, достойным сына и предполагаемого наследника императора Карла Пятого. И действительно, не просил денег ни у Парламента, ни у Тайного Совета. И действительно, своей любезностью и обхождением завоевал немало симпатий при английском дворе.
Это не могло его не радовать – и он, и его окружение очень хорошо знали, насколько непопулярен в стране брак королевы Марии и с каким огромным подозрением смотрят в Англии на него самого.
Но дон Филипп, несмотря на свои 26 лет, был уже опытным правителем, и он был хорошим сыном. Если из политических соображений его отцу, императору Карлу V, желательно приобрести дружбу и союз с Англией и если это надо скрепить браком, то дон Филипп без жалоб и возражений отправился на далекий и холодный остров для того, чтобы делить постель с влюбленной в него немолодой женщиной, к которой он привык относиться скорее как к тетушке, кузине отца, чем как к супруге. И деньги, которые он так щедро рассыпал в Англии, были оторваны от других нужд, часто неотложных, и их не хватало – но самой важной целью в данный момент было решить политическую проблему передачи власти.
Император Карл не очень надеялся закрепить Англию за собой как возможное наследие Габсбургов.
Но он устал, бремя отвественности тяготило его плечи, он собирался отречься и уйти на покой, оставив Филиппу всю тяжесть государственных дел в пределах своей необъятной державы, – и его очень тревожили Нидерланды. В свое время, когда сам Карл Пятый только вступил в свои наследственные права в Испании, там его встретили мятежом. Его там не любили – он не говорил по-испански, и считалось, что он и его фламандские советники разорят страну. Сейчас ситуация оказалась вывернутой наизнанку – наследник Карла Пятого, дон Филипп, вырос в Испании, и теперь на него с подозрением смотрели во Фламандии и в Брабанте, как и в других его наследственных владениях в Нидерландах. Правление Габсбургов становилось там все более и более непопулярным. Шерсть на сукновальные мануфактуры городов Фландрии и Фламандии поступала из Англии во все возрастающих количествах, король Франции, целившийся на испанские Брюссель и Антверпен, изо всех сил старался обрести английский союз – в общем, для того, чтобы со спокойной душой передать корону Филиппу, Карлу V надо было сделать его как можно более приемлемым государем в глазах его нидерландских подданных.
Это стоило многого – в том числе и брака с перезрелой старой девой, которая увяла, так никогда и не успев расцвести. На ней надо было не только формально жениться, но даже и произвести с ней ребенка. Это было неприятно, конечно, но дон Филипп смотрел на себя как на солдата – человека, во что бы то ни стало исполняющего свой долг.
Он попытался.
IV
Парламент отказал дону Филиппу в коронации. Но поскольку Карл Пятый сделал со своей стороны все, что мог, и формально назначил своего сына королем Неаполитанского Королевства, и передал ему оставшийся со времен крестовых походов пустой, но звонкий титул короля иерусалимского, дона Филиппа в Англии все-таки именовали королем, а не консортом королевы.
И он оказался королем не только в титуловании, но и на деле – его супруга обрушила на него всю силу своей неистраченной любви и привязанности и следовала его совету куда охотнее, чем советам своих приближенных. Что странно, так это то, что и министры Короны предпочитали иметь дело с ним, а не с королевой – им так было удобнее и спокойнее.
В подчинении женщине как суверену они видели что-то неестественное…
Первой заботой дона Филиппа было выхлопотать у папы буллу, согласно которой Церковь отказывалась от всех притязаний на владение конфискованными у нее в царствование Генриха VIII землями. И такая булла была действительно дарована. С точки зрения папы, важнее всего было не возвращение утраченной собственности, а возврат Королевства Англия в лоно истинной Церкви. С точки зрения дона Филиппа, шаг этот был абсолютно необходим политически. Комбинация антицерковной политики Томаса Кромвеля, в ходе которой у монастырей в пользу Короны были изъяты огромные земельные владения, и безумной практики Генриха VIII, продавшего все это в частные руки и размотавшего приобретенное, привела к тому, что конфискация стала необратимой. Очень и очень многие люди вложили средства в покупку монастырских земель и малейшую попытку требования их возврата восприняли бы как покушение на их кровную собственность.
Второй важной задачей дон Филипп считал необходимость как-то притормозить религиозный пыл английских католиков. Вот с этим справиться было труднее, хотя Папа Римский и поддержал благоразумные и осторожные меры супруга английской королевы. В этом смысле проблемой для него было сопротивление со стороны кардинала Реджинальда Поула. Репутация кардинала была высока, он считался «…человеком святой жизни…» и даже «…сыном мученицы…». Король Генрих, каравший родственников «…изменника…», посадил мать Реджинальда Поула, леди Маргарет, в Тауэр, продержал там два года в тяжелых условиях, а потом ему припала охота ее казнить.
68-летнюю старуху притащили на эшафот, чтобы казнить за государственную измену. Она вырывалась, отказывалась лечь на плаху, как прочие обреченные, и в результате палач промахнулся со своим первым ударом и не отсек ей голову, а только поранил плечо. Поэтому после этого ему пришлось буквально гоняться за ней с топором, что поразило даже ко всему привычную лондонскую толпу.
