Нюрнбергский процесс - Нечаев Сергей Юрьевич

Понятно, что Геринг не мог не волноваться, но он еще чувствовал себя в форме. По крайней мере, в достаточной, чтобы до конца поступать по-своему.

А еще им двигало честолюбие. Сейчас, когда Гитлера не было в живых, на историческом Международном военном трибунале, именно он, Герман Геринг, был наконец уже не «номером два». Он автоматически поднялся до «наци № 1».

Пока шел суд, тактика Геринга была, пожалуй, самым увлекательным зрелищем. Он то откровенно издевался над обвинениями, то лгал, то провоцировал других участников заседания. Он как бы играл роль на Великой Исторической Сцене. Так ему казалось. Но кончилось все просто и буднично.

В день оглашения приговора сначала говорили о других, а после перерыва на обед, в 14:50, наконец, сказали: «Международный военный трибунал приговаривает вас к смерти через повешение». Судья добавил: «Вина этого человека беспрецедентна, а преступления настолько чудовищны, что им не может быть никакого оправдания».

Последние речи уже были произнесены, письма написаны. Уинстон Черчилль, естественно, ничего не ответил.

Оставалось стать мучеником. И у Германа Геринга, боевого летчика, лично сбившего в Первой мировой войне 22 самолета противника и награжденного Железным крестом 1-го и 2-го класса, хватило бы характера пойти на виселицу ради такой перспективы. Но, похоже, он в какой-то момент перестал верить в свое грядущее мученичество. А может быть, гордыня подсказала ему иной путь: сделать все по-своему и не сдаться на милость победителей.

Поведение Германа Геринга на Нюрнбергском процессе, его реакции, особенности общения с другими подсудимыми подробно фиксировали тюремный психолог Густав Марк Гилберт, впоследствии написавший об этом книгу, и психиатр Дуглас Келли.

В своей книге Гилберт описывал регулярные беседы с Герингом, сопровождая их своими наблюдениями. По его словам, Геринг резко отличался от других фигурантов: ему была свойственна цельность взглядов, пересматривать которые он категорически не желал. Показатель его IQ был впечатляющим — 138.

Кстати, к большому удивлению Гилберта и Келли, результаты всех пройденных тестов IQ были выше среднего значения. Самый низкий, но все равно в пределах среднего значения результат был у Штрейхера. Самый высокий — 143 балла — у главного финансиста нацистской партии Ялмара Шахта (именно он фактически создал экономику Третьего Рейха). Средний показатель для 21 проверенного нациста равнялся 128. Геринг оказался по этому показателю третьим и тут же попросил его протестировать еще раз — хотел быть первым.

Доктор Дуглас Келли был высококвалифицированным врачом-психиатром, и он был допущен к заключенным в любое время дня и ночи. Он следил за их состоянием, измерял пульс и давление. Для специалиста его уровня это было простой задачей, но Дуглас Келли задумал другое — он хотел понять, обладали ли заключенные нацисты какими-либо общими психическими отклонениями или заболеваниями, по причине которых они и совершили свои ужасные преступления?

По сути, Дуглас Келли искал некий «вирус нацизма». Он, конечно, подозревал, что это упрощение, но в то же время был убежден, что обвиняемые просто не могут быть нормальными. Ведь здоровый человек на такое не способен.

Его коллега по работе в Нюрнберге Густав Марк Гилберт полагал обратное — у всех нацистов имеются лишь некоторые психологические особенности личности, не более того.

Каждый день Келли и Гилберт проводили в разговорах с обвиняемыми. Нацисты сотрудничали с американскими специалистами, которые предлагали им психологические тесты и постоянно задавали вопросы. Им это нравилось. Им было скучно, они находились в изоляции, им явно хотелось выговориться. Они желали, чтобы их поняли!

Для Дугласа Келли это все закончилось очень плохо. Вернувшись из Нюрнберга, он ушел из психиатрии и полностью сменил сферу деятельности. А 1 января 1958 года он покончил с собой в своем доме в Северном Беркли (Калифорния). Его последними словами были: «Я больше не могу. Мне это больше не по силам…»

Похоже, он так и не смог освободиться от пут обаяния своего главного пациента — Германа Геринга. А вот доктор Гилберт дожил до конца 70-х гг., написал несколько книг о Нюрнбергском процессе и о психологии нацистов. И ушел из жизни достаточно уверенным в себе человеком, увенчанным лаврами.

Что же касается Геринга, то Гилберт обсуждал с ним самоубийство Гитлера, и Геринг ответил, что считает его естественным и закономерным. Он своими ушами слышал, как Ева Браун еще 22 апреля 1945 года сказала Шпееру, что они с Гитлером намерены добровольно уйти из жизни. Самоубийство Гитлера Геринг трусостью не считал. По свидетельству Густава Марка Гилберта, он сказал:

— Ведь он был фюрером Германского Рейха. И для меня совершенно немыслимо представить себе Гитлера вот в такой же камере в ожидании суда над ним, как над военным преступником, вершить который будут зарубежные судьи. И пусть он даже возненавидел меня перед самым концом, это ничего не меняет. Он был символом Германии. Это все равно, что после завершения прошлой войны устроить процесс над кайзером. Даже японцы добились того, что их император не был отдан под суд. Неважно, пусть это будет для меня тяжелее, я готов взять все на себя, лишь бы не видеть живого Гитлера перед судом, нет, нет, такое совершенно немыслимо для меня. Вот Гиммлер — дело другое. Тому следовало бы ответить хотя бы за себя и за своих подручных. Он смог бы своим словом очень многих избавить от обвинения в соучастии в массовых убийствах. Никогда мне не понять, как он творил такое, оставаясь в ясном уме.

В своей книге Густав Марк Гилберт пишет:

«Во время наших с ним бесед в его камере Геринг пытался произвести впечатление неунывающего реалиста, поставившего все на карту и вчистую проигравшегося, но воспринимавшего свой проигрыш как искушенный спортсмен, привыкший не только к победам, но и к поражениям. Все обвинения неизменно отметались им одним и тем же циничным доводом о пресловутом „праве победителя“. Геринг приводил массу весьма правдоподобных отговорок, ничего, по его мнению, не знал и не ведал о массовых преступлениях нацистов, постоянно пытаясь „уличить“ союзные державы. Его юмор, вероятно, должен был служить одним из средств убедить собеседника, что тот имеет дело с человеком, по природе своей добродушным и не способным ни на какие зверства. Однако то и дело прорывавшееся нескрываемое презрение Геринга к остальным нацистским предводителям свидетельствовало о его патологическом тщеславии».

Вечером перед казнью Геринг обратился к тюремному капеллану с просьбой об отпущении грехов. Капеллан Тереке, ожидавший очередного спектакля, отказался дать ему отпущение, мотивировав это тем, что не станет потворствовать желанию тех, кто ни во что не верит и желает устроить очередное шоу. Геринг ни словом, ни жестом не дал понять, что раскаивается в содеянном.

Густав Марк Гилберт уверенно писал: «Геринг отправился в мир иной так же, как и жил, как психопат, измывавшийся над всеми общечеловеческими ценностями, непрерывно пытавшийся одурачить всех своими актерскими выходками».

Казнь назначили на 2 часа утра 16 октября 1946 года. Надо сказать, что дату и время держали в строжайшем секрете от всех, включая приговоренных. Но очевидно, что кто-то из осведомленных оказался излишне разговорчивым.

Тюрьма Нюрнберга. 1947 год

15 октября начальник тюрьмы полковник Бертон Эндрюс сообщил приговоренным, что их прошения о помиловании отклонены. В 21:30 к Герингу, который содержался в камере № 5, пришел тюремный врач, доктор Людвиг Пфлюкер, в сопровождении сотрудника охраны тюрьмы лейтенанта Артура Маклиндена. Маклинден не понял, о чем говорили Пфлюкер и Геринг, поскольку не знал немецкого языка. Доктор Пфлюкер передал заключенному пилюлю снотворного, которую тот принял в присутствии Маклиндена.