Спиной к Западу. Новая геополитика Путина - Уолтер Лакер
Здесь есть некоторое подобие с нынешней ситуацией в России, за тем исключением, что политические взгляды современных правителей России и их отношение к демократии были сформированы не в восемнадцатом веке, а в те времена, когда Советский Союз все еще существовал. Поэтому важный вопрос состоит в том, будет ли отличаться позиция последующего поколения и до какой степени.
Часто утверждают, что Россия стала очень консервативной, патриотичной и религиозной. Согласно социологическим исследованиям, вроде проведенных Владимиром Петуховым из Российской академии наук, нет сомнений в том, что рост патриотизма действительно имел место, и что удовлетворение от того, что часть потерянной территории (такая как Крым) была возвращена, широко распространилось. Однако, как только был задан вопрос относительно жертв, которые нужно будет принести для дальнейшего восстановления старой славы, результаты оказались вовсе не такими уж поразительными. Подавляющее большинство россиян не мотивированы идеологией; их психология и стремления являются, в первую очередь, психологией и стремлениями членов потребительского общества.
При этом, те, кто правит Россией сегодня, силовики, описываются как новое дворянство, самоотверженные патриоты. Это благородное видение, но насколько оно правильно? В 1980-х годах возникла странная ситуация: КГБ тратило большую часть своего времени, беспокоя и преследуя диссидентов, но сами сотрудники КГБ так же мало верили в коммунизм и советскую систему, как и их жертвы. Они делали то, что они делали, потому что им сверху давали приказы. Что известно об их реальных убеждениях? В глубине души многие из них были, вероятно, циниками, готовыми, очевидно, служить любой системе, пока она сохраняла их привилегированное положение. Что можно сказать о нынешней ситуации? Насколько важна идеология, и каково соотношение веса власти и денег? Было бы неправильно отмахиваться от важности патриотизма и других компонентов новой идеологии в целом как от просто дымовой завесы; часть новой элиты может глубоко верить в это, некоторые верят только немного, а некоторые не верят совсем.
* * *
Роль российской интеллигенции – это печальная история в этом общем контексте. В прошлом столетии эта самая привлекательная и творческая часть российского общества, которая внесла такой большой вклад в нашу культуру, подверглась бесчисленным кровопролитиям. В результате эмиграции и «ликвидации» мало что от нее осталось; стандарты и уровни снизились. Российских демократов обвиняли в том, что они потерпели крах в своих попытках реформ после распада Советского Союза. Это правильно, но мог ли бы кто-то другой добиться успеха на их месте, с учетом недемократического мышления российского общества в целом, желания сильной руки, которая должна управлять страной?
Новый средний класс еще мог бы появиться, но пока есть мало признаков, которые объявили бы о появлении новой интеллигенции. Из ее остатков некоторые заключили мир с новым режимом и поддерживают его, но другие подумали, что мудрее было бы уйти из политики и из общественной жизни вообще.
В своей культурной истории Россия прошла Золотой и Серебряный век, но теперь у нее есть мало перспектив даже для бронзового века. Вспоминается реакция Пушкина, после того как он выслушал Николая Гоголя, читающего свои «Мертвые души»: «Боже мой, как грустна наша Россия».
Опоры новой русской идеи
Евразийство
Согласно некоторым источникам, термин «Евразийство» был впервые использован немецким эрудитом и путешественником Александром фон Гумбольдтом в начале девятнадцатого века. Наряду с геополитикой, это единственный самый важный компонент новой российской доктрины. Его происхождение может быть прослежено до далекого прошлого, но его обновленная версия, а именно неоевразийство – очень отличается от старого евразийства по своему характеру.
Современные сторонники евразийства одобряют интерпретацию Николая Данилевского в его классическом труде «Европа и Россия», где в большей или меньшей степени развивается идея, что нет никакой всемирной, универсальной человеческой культуры, нет никаких общих ценностей, и что между германским и славянским миром в особенности есть пропасть. Данилевский оказал значительное влияние на Константина Леонтьева и некоторых других. Но его пригодность для неоевразийцев ограничена, потому что они озабочены преимущественно Америкой, хотят сделать Германию партнером, и размышляют о будущей Евразии, простирающейся от Дублина до Владивостока. Данилевский пришел бы в ужас. Ранние евразийцы были обеспокоены «европеизацией»; сегодняшние боятся американизации.
Евразийство первоначально возникло среди русских эмигрантов в начале 1920-х годов; его первым главным доктринальным заявлением стал сборник эссе 1921 года под названием «Исход к Востоку», который повторяет тезис о непреодолимом различии между Россией и Западом и даже об ожесточенной вражде между ними. Но там нет ничего об Америке и атлантизме, о либерализме и демократии, обо всех тех темах, которые представляют собой первостепенную важность для сегодняшних неоевразийцев.
Лучшее резюме его целей можно найти в статье Каспара Мейера, названной «Ростовцев и классическое происхождение евразийства», опубликованной в 2009 году в журнале, посвященном древней истории и археологии:
«Их программа рассматривала большевистский режим как временный, но необходимый катаклизм, прокладывающий путь к идеократическому паневразийскому государству. Обширная экологическая зона Евразии приучила своих рассредоточенных жителей сплачиваться под центральной властью и периодически заново восстанавливать бесконечную империю степи с изменяющимися историческими обликами. Российская империя была естественным преемником Монгольской империи Чингисхана и склонялась, как и ее предшественник, к антагонизму с «романо-германским» Западом. Постбольшевистская Россия стала бы окончательным проявлением евразийской «геополитической судьбы», и руководство ею логично должно было быть поручено тем, кто осознал сущность страны и ее предопределенную роль».
1920-е годы были расцветом евразийства; после 1929 года движение распалось. Многие продолжали думать, что Россия была уникальной страной и культурой, но были менее восторженными по поводу чисто азиатских истоков и влияний. Некоторые евразийцы, особенно более молодые, перешли на просоветские и даже прокоммунистические позиции, больше по сентиментальным, нежели по идеологическим причинам. Некоторые даже превратились в советских агентов влияния в Западной Европе или сотрудничали с ГПУ/НКВД, что не спасло их от казни или Гулага после того, как они возвратились в Советский Союз. История Сергея Эфрона, не известная во всех деталях по сей день, является, возможно, одной из самых печальных. Молодой офицер в Белой армии (еврейского происхождения), он встретил Марину Цветаеву, великую русскую поэтессу, в имении Максимилиана Волошина в Крыму и влюбился в нее. Они позже поженились. Эфрон помог советской разведке похитить в Париже русского белого генерала Миллера. Он вынужден был сбежать в Советский Союз, но был арестован там и казнен после того, как один член его семьи заявил на допросе (после пыток), что Эфрон был шпионом троцкистов. Цветаева вскоре после этого совершила самоубийство.
Князь Мирский (Дмитрий Петрович Святополк-Мирский), который был в эмиграции
