ОставШИЕСя - Анастасия Дмитриевна Яковлева
Никто уже не думал о земле. Я бессильно опустился и лег на нее: теперь мы вместе переживали весь ужас происходящего. Сквозь пелену шума до нас изредка долетало: «Разве ж так можно?». Эта фраза повторялась всё громче и громче, она шла к нам до тех пор, пока вдруг не упала рядом.
«Разве ж так можно?» – произнес человек, упавший к нам, и закрыл глаза. В это время раздался треск. Я увидел, как экскаватор, гусеницы которого тряслись в конвульсиях, замер. Сломанное пополам дерево зажало его мертвой хваткой так, что капот испустил последний вздох, наполнив воздух тяжестью горелого масла. Грузовики не двигались. Выпучив немигающие фары, они смотрели на то, как из открывшейся кабины экскаватора падал – сначала медленно, а потом совсем быстро – водитель.
Меня помутило от резкого запаха алкоголя, когда я приблизился к нему. Едва ли он почувствовал боль: спиртное стало хорошим анестетиком, но плохим помощником в вождении. Я отошел от него, стараясь мелкой поземкой очистить себя от этого запаха. Нашего активиста окружили люди, я с трудом протиснулся к нему. Он был в сознании, но едва ли ему было лучше от этого.
Из грузовиков повыпрыгивали водители. Шатаясь, они подошли к своему коллеге. Постояли. Помолчали. Наклонились. Я отвернулся от них: противно смотреть. Через несколько часов приехала скорая. Не помню, что творилось в это время. Я был измотан. Медленно добрались мы до поста, где я, спрятавшись под вагончик, совсем стих, замолчал, прислушиваясь к разговорам людей.
Я не сразу понял, что не все голоса, которые я слышу, знакомы мне. Где-то (или это были галлюцинации?) хмурились малознакомые мне бранные слова. Я вылетел из-под фургончика, в панике затушил костёр и устремился в лес. Мне не пришлось долго искать: по одной из тропинок шли закутанные в каски и бронежилеты военные. Они приближались – специально или случайно – к нам.
Я выхватил у них несколько слов, грубых и колючих (других у них не имелось), и понес их к Костру. Я ворвался на пост и неаккуратно, торопливо бросил их прямо в воздух. Слова порезали чей-то слух.
«Аййй, бестолковый», – я закрутился на месте, досадуя на себя и свою неосторожность, но люди, кажется, были рады узнать о приближении военных до того, как те окажутся на посту. Если, конечно, такой новости можно обрадоваться. Среди активистов распространялось напряженное и вместе с тем приятно-взволнованное настроение: зачем они идут сюда? Может, в этот раз скажут что-то хорошее?
– Говорим вам по-хорошему, – обращался к активистам полицейский, скручивая за спиной руки одному из наших, – все эти палатки, вагончики нужно убрать. Они стоят на земле, которая вам не принадлежит.
– А что она, мусору принадлежит? – парень, только что стоявший с руками за спиной, вдруг вывернулся и теперь вызывающе смотрел полицейскому прямо в глаза. На его вопрос ответили дубинкой. У других активистов желание спрашивать отбили тем же способом. А полицейский тем временем продолжал:
– Вы совершаете административное правонарушение, располагая все эти объекты на территории, принадлежащей ООО «Технопарк». Либо вы сами демонтируете ваши сооружения, либо тут прибираемся мы. Всё равно на этом месте скоро будет свалка, так почему бы не приступить к выбрасыванию ваших палаток прямо сейчас?
– Этот участок находится в безвозмездном пользовании!
– Вы не имеете права!
– Только по решению суда!
Я чувствовал, как слова бросают прямо на меня. Пытался поймать каждое и вложить в уши всех собравшихся, но разве будет слышен смысл, когда все вокруг кричат? Воздух стал плотным, терпким от напряжения, слова застревали в нем и растворялись, как в серной кислоте.
Не знаю, что вдруг нашло на меня, но это казалось мне единственным выходом. Я поднимался, подбирая с земли колючие снежинки, а затем с размаху стал кидать их в лица собравшихся. Без разбора, где свои, где чужие. Им стало трудно говорить, люди смолкли.
– Значит, так, – начал полицейский с покрасневшим от моей атаки лицом, – вагончик этот мы опечатаем. Действуем в соответствии с законом и вам советуем.
В воздухе повисла отчаянная, безнадежная тишина. Отряд полицейских опечатал вагончик, составил какие-то протоколы на присутствующих. Кажется, про моего Ивана Иваныча они у себя ничего не написали. И тут только я опомнился: а где же он? Дорогой мой товарищ?
Его тулупа не было видно. Может, он ушел куда, а я не заметил? Вряд ли. Я принялся заглядывать в лица людей, надеясь разглядеть знакомые черты. Вдруг его просто переодели? Пока я тихо лежал под вагончиком и… а выходил ли он из вагончика?
Я обернулся. На секунду мне показалось, что это обман зрения, галлюцинация. Над опечатанным вагончиком дрожал серый перепуганный воздух. Нет, не воздух. Дым. Он шел из печной трубы, значит… Иван Иваныч мог быть там!
Я долетел до вагончика, чуть ли не сбивая с ног активистов. Заглянул в окно и увидел знакомые шерстяные носки. Он тихо спал после ночного дежурства. Казалось, что там, внутри, место полного душевного спокойствия. Только теперь оно запрещено. Об этом беззвучно кричала яркая пломба на дверях.
Где-то, кажется, щелкнул затвор. Этот щелчок отозвался у меня мыслью: «Он же может задохнуться там». Я сгреб в охапку весь дымок, пытаясь донести его до активистов; растерял по дороге.
Еще несколько секунд на возвращение к вагончику, еще одна попытка доставить запах дыма. Безуспешно. Его было слишком мало, чтобы донести до людей, но слишком много, чтобы не навредить моему Иван Иванычу.
Я пытался проникнуть через щели – не вышло: слишком узкие. Забрался прямо в трубу, обжегся горячим тяжёлым запахом, но всё же вытащил его на улицу и бросил под нос первому попавшемуся активисту. Я увидел, как он обернулся, заметил мелкие вибрации в воздухе – сообщение об опасности – а затем направился прямо к дежурным, охранявшим вход в вагончик.
– А вы проверили, не осталось ли кого внутри? – мягкий вопрос-просьба.
– С чего бы там кому-то оставаться? – грубый, недоверчивый голос в ответ.
– Дым из трубы идёт. Дайте осмотреть вагончик? – те же спокойные интонации.
– Не положено. – фраза разрезала пространство между дежурным и активистом.
Следующие три часа мы убеждали полицейских открыть дверь. Нам не нужны были вещи, средства связи, сам вагончик – только Иван Иваныч, которого заметили и остальные. Я пытался самостоятельно сорвать пломбу, мне-то за это ничего не будет. Но эта маленькая клякса крепко вцепилась в дверь и заодно в жизнь моего Иван Иваныча. Время от времени я заглядывал к нему через щель. Он лежал неподвижно, так,
