ОставШИЕСя - Анастасия Дмитриевна Яковлева
Я помогал этим людям изо всех сил, как мог. Моей основной обязанностью было поддержание костра, чтобы он горел и днем, и ночью. Я сам взялся за это дело. Не скажу, что у меня всегда хорошо получалось. Особенно сложно было дежурить ночью: огонь потухал, и я уже не мог развести его самостоятельно. Приходилось пробираться к людям и будить их. Мне не нравилась эта часть моей работы, но нравилось быть полезным здесь, на Костре – так назывался наш пост, наш второй дом.
Я заглядывал к Иван Иванычу в перерывах между дежурствами. Когда люди садились у костра варить обед или ужин, я убегал вглубь леса, к нему. С собой у меня всегда были гостинцы: треск горящих сухих веток, аромат походного супа, смех активистов. Правда, мне редко удавалось донести всё это в целости и сохранности: что-то непременно терялось на том отрезке пути, который я проделывал, пусть он и был небольшой. Иван Иванычу не нужны были мои подарки. Он запирался в избе, задёргивал шторы и не обращал внимания на мои попытки пробраться к нему. Те обрывки запахов и звуков, которые я приносил, застревали в нескольких слоях утеплителя.
Обычно я безмолвно уходил прочь. Ему не нужны были новости от меня, для него больше не существовало Шиеса. Я понимал его и не понимал одновременно. Буквально под его носом (будь он чуть более восприимчив!) творилось нечто незаконное, вопиющее в своей безгласности, а он – делал вид, что ничего не знает!
Я метался вокруг его дома, не желая в этот раз уходить ни с чем. Ведь он мог бы помочь им – тем людям, которые дежурят на посту; он бы мог помочь мне – мы знакомы столько лет – поддерживать этот костёр! Я прервал вихрь мыслей, резко ударив в дверь, вдруг прорвавшись внутрь дома.
– Аййй, что б тебя… – послышалось от Ивана Иваныча. Судя по звукам, он поднялся с кресла и пошел прямо ко мне. Я затаился у самого выхода, чтобы не спугнуть его. И когда он оказался рядом со мной, набросился на него со спины, схватил и вытолкал на улицу. Там валялись брошенные мною гостинцы. Я силой дотащил его до того места, где лежали, сваленные в кучу треск веток, аромат супа и обрывки смеха.
– Холод собачий, что б вас всех… – выругался он, распинав всё, что было приготовлено для него, и развернулся обратно к дому.
Этого я не мог вынести: я буквально налетел на него, чуть не сбил с ног, испугался своей же силы и уже аккуратно, легко подтолкнул его вперед. Иван Иваныч замер. Я заметил, как дрогнули его уши, уловившие смех и голоса людей; как сморщился нос, не веря, что ощущает запах костра; как тонкой влажной пленкой затянулись глаза, еще не видя, но уже – предвидя.
– Я вернусь, – прошептал он мне, медленно, но решительно поворачивая к дому. Не прошло и 15 минут, как он появился на пороге одетый, готовый идти в путь.
Костёр встретил его горячим пламенем и теплыми объятиями, разговорами: кто таков, откуда родом и, самое волнительное, думаешь, отстоим Шиес?
«Отстоим-отстоим» – говорил то ли мне, то ли себе Иван Иваныч, собираясь на очередное ночное дежурство. Мы хорошо сработались за прошедшие полгода: выходили на разведку всегда вместе. Я старался держаться чуть впереди, чтобы передавать ему звуки, запахи – все важные сведения. Но иногда мне нечего было сообщать. Мутная, зернистая темнота ночи создавала помехи: в черно-белой ряби вдруг начинали мерещиться фары подъезжающих машин с топливом, а между голыми, прикрытыми лишь снегом ветвями деревьев пробегал шепот охранников. Чаще всего мы дежурили на насыпи около станции Шиес: оттуда было видно стройку и наш лагерь. Там меня одолевало настоящее безумие. Я крутился вокруг Ивана Иваныча, желая в этом зернистом сумраке найти хоть крупицу правды; забирался под его тулуп, ощущая своё бессилие.
– Тише-тише, – успокаивал он меня, и я затихал на минуту, а потом вновь уносился к железной дороге.
Я нес двойную вахту: дежурил с каждым активистом и приглядывал за Иван Иванычем: здоровье-то у него не очень. С последним мне помогали волонтёры. Сейчас, стоя за окном вагончика, я видел, как ему наливают горячий, свежезаваренный иван-чай, и безмолвно радовался их находке. Ведь разве может быть что-то лучшее для Иван Иваныча, чем иван-чай? Тёплое стёганое одеяло укрыло его от меня, и я отправился к посту с новыми активистами.
Той ночью их было несколько. Они шли по лесной дороге, молча смотрели по сторонам и лишь иногда, с улыбкой кивая друг другу, шепотом говорили: «Шиес наш». Я видел их глаза – они единственные не были закрыты от морозов – и по ним догадывался, что в этой фразе нет ни капли собственничества, но есть безграничное уважение к той земле, по которой они ступали, которую называли родиной.
Я притих, заслушался их тихим перешептыванием друг с другом и с природой: та отвечала покачиванием деревьев: «Наш, наш». Вдруг – вспышка. Сразу за ней – гром. Я устремился вперед и тут же налетел на экскаватор. За ним тянулась вереница грузовиков с гипнотически-зелеными фарами, которые то и дело мигали в темноте. Я метнулся назад – лишь бы успеть предупредить людей – но они уже знали.
– Скорее, назад! Я задержу! – Я устремился к экскаватору, уперся в ковш и принялся толкать его в обратную сторону. Из-под скрипевших гусениц осколками вылетала промерзшая земля, разрезала чистый лесной воздух, и в эти порезы вливался запах выхлопных газов.
Техника не слушалась меня. Я обернулся и с ужасом обнаружил, что меня не послушались и люди. Они шли прямо на экскаватор. Сначала они ступали медленно, затаив дыхание. Мягкие подошвы валенок будто успокаивали землю, практически не оставляя следов на ней. Но уже здесь, под ногами у активистов, она начала дрожать, испугавшись приближающейся машины.
Вдруг экскаватор остановился: заглох двигатель. Мне показалось, что всё закончилось. Но закончилось всё лишь на секунду и только для того, чтобы возобновиться с удвоенной силой. Зарычала техника, ей в ответ – люди.
