Павел Маленёв - Тайна, похороненная в бетоне
— Гляди, чтоб почистились, а то разит от них, так твою! Там приличная публика нужна. — Он достал из кармана карты. — А ну, бичевки, бомжи, бобики и
другие господа! Рассаживайтесь поудобнее, на интерес играть будем!
— Какой интерес? — спросила Шавка, которая уже забыла о своей обиде и за–кусывала бутербродом с салом.
— На минет! — захохотал Стеша. — Кто проиграет, тот и делает!
При этих словах Маруся бочком–бочком, чтобы ее не заметили, попыталась отойти от стола.
— Ты куда, а ну, сядь! — рявкнул «Аляска».
— Ты не тронь меня, Бога ради! Стара я для ваших забав. А не то вовсе уйду от вас! — И она пошла на свою койку мимо ящика, где затаился Сортирщик. — Опять на вокзал уйду!
— Что за чистюля? — спросил парень.
— Да ладно! — примирительно ответил Бородатый. — Недавно она у нас, Стылый привел.
— Откуда?
— На бану[20] ночевала. А до того «зайцев» в автобусах ловила. Ну, тасуй стиры[21], сдавай!
ЕСЛИ бы Маруся услышала этот разговор, то восприняла бы его почти равнодушно. А в начале несчастной жизни слезы брызгали из глаз, едва заходила речь о том, как партийные и советские власти выкинули ее на эту помойку.
Действительно, она была контролером. 30 лет ловила «зайцев» на автобусных маршрутах. Никакой пощады им от нее не было! И если выполнялся план, то в этом всегда была и ее заслуга. Безбилетники боялись её как огня! Все 30 лет портрет Марии Васильевны висел на доске «Передовики социалистического соревнования». На профсоюзных собраниях ее всегда выбирали в президиум. И она любила говорить так: «Как тебе не стыдно, Иванов! Весь прогрессивный мир защищает доктора Хайдера и поддерживает его справедливую голодовку в Америке, а ты делаешь «левые» рейсы! У тебя же нет никакой пролетарской сознательности!».
***Но время подобной говорильни проходило, наступала «перестройка», все чаще стали на предприятии оборачиваться на Запад, и надобность в штатных передовиках социалистического соревнования отпадала сама собой. И тут вспомнили, что Мария Васильевна занимает комнатку на вокзале, а прописана для проформы в чьем–то общежитии. Её комнатку тут же сдали в аренду предпринимателю, а контролера общественного транспорта в числе многих других уволили по сокращению штатов.
И превратилась передовица труда в бомжиху. Весь ее скарб умещался в двух сумках, которые она с утра до вечера носила с собой повсюду. Питалась остатками пищи, которые оставались в кафе после посетителей. И хотя это приходилось делать каждый день, она так и не отвыкла стыдиться: когда ела, закрывала пол–лица платком и краснела так, как в те редкие моменты, когда на производстве ей делали вдруг замечание.
Её знакомые уборщицы на вокзале разрешали ночевать на диванчике в закрываемом на ночь зале ожидания, даже пускали в душевую комнату потихоньку от начальства, где она делала постирушки, и потому выглядела опрятной.
Нельзя сказать, чтобы Маруся примирилась с такой несправедливостью в жизни. Ходила к бывшему начальнику — тот и слушать не хочет: «По судам ходишь, на меня жалуешься — вот туда и иди!». А что ей оставалось делать? Пока еще госпошлина в суд была не столь велика, насобирала бутылок — заплатила, обратилась в суд. Судья Ресницын все очень умно ей объяснил: рыночные отношения оправдывают ее бывшего начальника, тем более, она не имеет в городе жилья. В Симферополе, в суде и прокуратуре, все закончилось тем же.
Уборщицы на вокзале сочувствовали и советовали: «Запишись на прием к пред–седателю Иваненко, говорят по радио, что он «чуткий и внимательный!»
И, правда, чуткий. Спросил: «А в бюро по трудоустройству обращалась?» — «Обращалась, но, как узнали, что жилья нет, так сказали: «Нет для вас работы!»
Даже посочувствовал Иваненко: «Говорите, два года до пенсии осталось? Проверим, как вы живете, и обязательно поможем!»
Обрадовалась Маруся, когда на вокзал комиссия пришла в лице лысого, в очках, пожилого худощавого человечка, похожего на сифилитика.
— Я депутат горсовета Пасленков, — представился он ей. — Это безобразие! Так жить нельзя человеку! — восклицал он при людях. — Мы этих коммуняк–партократов выведем на чистую воду! Не позволим так обращаться с трудящимися!
Депутат тогда рассердился и предложил:
— Вы приходите в наш политклуб «Солидарность», который я возглавляю.
— А там и ночевать можно? — обрадовалась Маруся.
— М-м, нет, — замялся депутат. — Там мы вам откроем глаза на тоталитаризм, на бюрократов и вообще…
— А без клуба нельзя помочь?
— Поможем–поможем! Я устрою вас работать на овощную базу, скажу пред–седателю, что надо помочь с жильем. Только в клуб приходите. Обещаю вам на сто процентов!
— Я приду, приду, — торопливо сказала обрадованная Маруся. — Только бы помог–ли!
Целый месяц в ожидании обещанного Маруся жила в радости. По субботам ходила в клуб «Солидарность». Там, у задней стенки, слушая доклады депутата Пасленкова о том, как он борется с местной мафией и помогает обездоленным при распределении гуманитарной помощи из Израиля, она тихо подремывала. Но когда сагитированные Пасленковым пенсионеры, наполнявшие клуб, начинали оратору бурно аплодировать за его «непримиримую борьбу с партаппаратчиками», она начинала хлопать вместе со всеми и про себя восхищаться: «Если бы все были такими смелыми и бескорыстными!»
А потом в сердце закралась тревога: «Почему это Пасленков меня не замечает? Почему в исполком не зовут, не сообщают ничего?»
Пошла сама в исполком. Секретарша ее помнила, доложила председателю. А когда вышла из кабинета, заявила: «Вас, таких бомжей, в городе много, всем не поможешь!».
«Да, правда, всем не поможешь! — качала головой Мария Васильевна, когда пришла на Пасху в церковь на всенощную и увидела председателя со всей его исполкомовской свитой, стоящего высоко, на хоральной галерке, с горящими свечами. «Потому вы и пришли у Иисуса Христа прощения просить! Только вот почему же все братья и сестры внизу, в тесноте стоят, а вы наверх забрались, подальше от прихожан?» — размышляла она, а потом догадалась: «А-а, это чтобы их молитвы быстрее до Всевышнего доходили!»
Ей ли в душевной простоте можно было догадаться, что у руководителей входила в моду традиция демонстрировать близость к народу своим присутствием на церковных праздниках?
Встретила потом Маруся на вокзале Стылого, с мешком моркови. «Покараулишь мешок, — попросил он, — я в туалет сбегаю?» Разговорились. Он и привел ее в подвал. Теперь, как–никак, она бывает сыта. Даже койка своя есть! И любовь к Богу, которой она прониклась, регулярно посещая церковь.
ВОТ и сейчас Маруся, отойдя от «стола» в подвале, перекрестилась: «Хлеб наш на–сущный даждь нам днесь…» Ей очень хотелось чего–нибудь мясного, и она с тайной завистью наблюдала, как Бородатый, Стылый, этот парень в «Аляске», Шавка, Ляпуха и другие ели с хлебом сало и колбасу. Но игру в карты она считала грехом, а, тем более, ту забаву, которую предложил этот молодой пришелец.
— А как сдавать? Ваши жмурики в стос[22] или терц* играть умеют? Нет, не умеете, бобики! Это игры не для марехи[23]. Банкую в трынку!
— Шавке не сдавать! — сказал Бородатый.
— Я решаю! — возразил парень.
— Танька, чеши отсюда, ну, быстро! — скомандовал Бородатый.
Парень грохнул кулаком по краю импровизированного стола — чашки, стаканы, бутылки, закуска — подскочили, посыпались со звоном на бетонный пол.
— Ты, фрайер[24] дешевый, против Стеши прешь? Забыл, как я тебя, фуганка[25], в зоне от правилки спас?! — Он ударил Бородатого в лицо. Из разбитой губы засочилась кровь.
ТАК его били и в зоне, когда узнали, что он залимонивает[26] у зэков в раздатке сахар. Но били умело, способом, называемым «моргушкой», который на лице не оставляет синяков. А потом и «правилку» заработал…
В зоне свои законы, причем подавляющее большинство — неписаные. На нарушение писаных могут закрыть глаза, но если преступил вторые, то, по молчаливому сговору, нарушитель подвергается жестокому преследованию как со стороны зэков, так и лагерного начальства. А правит бал круговая порука. И еще неизвестно, кто от кого больше зависим. Головка[27] на воле постоянно подпитывает из общака попавших в тюрьмы и исправительно–трудовые лагеря — через начальство, через вольнонаемных, работающих вместе с зэками. Пачками присылают наркотики, вкус которых знают даже часовые, стоящие на вышках. Деньги, рубли, СКВ идут несчитанными. Профессионалы–мастера (чеканщики, ювелиры, резчики), отбывающие срок, изготовляют и сбывают на волю продукцию такого качества, что порой ставят в тупик таможенников–искусствоведов на границе, когда ее вывозят. Конечно, ни в ту, ни в другую сторону, ничего не может попасть без «навара» для посредников.
