Лев Квин - Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени
— О-о! И вместо того, чтобы нести это в банк, ты приносишь их в ЦК и обращаешься к товарищу Ракоши с просьбой уложить твой персональный чемодан в его личный сейф? Или это надо понимать как подарок товарищу Ракоши?
Теперь настала моя очередь рассмеяться. Настроение скакнуло резко вверх. Кажется, повезло. Ракоши сегодня, на мое счастье, совсем в другом настроении.
И я, упуская подробности, рассказал ему все. И про издание книг для венгерской молодежи, и как это неожиданно вдруг повернулось реальной возможностью больших финансовых потерь для «Эстеррайхише цайтунг», взявшей на себя труд перевести, напечатать, доставить сюда книги, сотни тысяч книг. А теперь газета до зарезу нуждается в шиллингах. И, кроме того...
Если я преувеличивал, то только самую-самую малость.
Но перехитрить его трудно было и в самой-самой малости.
— Смотри, какие благодетели — сотни тысяч книг! Но ведь они сначала согласились на форинты?
— У них были расчеты приобрести в Венгрии что-то нужное для газеты. Кажется, типографскую краску, — нашло на меня вдохновение.
— Краску! — он фыркнул. — Мы сами покупаем ее за границей. И, между прочим, именно в Австрии... Но книги они действительно издали. Так что на их счету доброе дело.
Он полистал изящную удлиненного формата записную книжку с телефонными номерами.
— Слушай, Эндре, — сказал он в трубку. — Как у нас на сегодняшний день дела с шиллингами? Трубка забормотала что-то.
— Сколько у тебя форинтов? — Ракоши прикрыл трубку своей огромной ладонью.
— Четыре миллиона восемьсот тысяч.
Опять я не разобрал, что ответил его собеседник.
— Много? Сам знаю, что много. Но надо. Какой сейчас курс?.. Два к одному? Значит, два миллиона четыреста тысяч шиллингов?
Трубка что-то возбужденно верещала. Ракоши сморщился и, прервав собеседника, рявкнул:
— Ты оглох, что ли, Эндре? Слышал, что я сказал? Сейчас к тебе — да-да, прямо к тебе! — явится старший лейтенант Красной Армии с чемоданчиком, забитым форинтами. Обменяешь все по курсу... Снова ухо заложило?.. Лечиться надо, лечиться, Эндре! Или уходить в отставку... Словом, обменяешь поскорее и доложишь мне лично, — и положил трубку. — Пойдешь сейчас в Госбанк. К первому заместителю управляющего, — он назвал фамилию. — Он сделает все, что надо. Но только так: в первый и последний раз. Это для нас чересчур дорогое удовольствие — принимать такие подарки.
— Спасибо, товарищ Ракоши, большое спасибо!
Он снова пожал мне руку, Даже потряс.
— А Гуркина увидишь — передай от меня привет. Умный он человек, Даже слишком. И вот результат...
Я насторожил уши. Но он тут же оборвал эту щекотливую тему.
— Насколько я помню, провожатого тебе не надо — ты в здании ЦК разбираешься лучше меня... Ну, будет время... у меня, я имею в виду, и желание... это у тебя — забегай. Как это по-русски говорят: побалалайкаем!
— Побалакаем, товарищ Ракоши.
— Вот-вот...
Конечно же, это неожиданное приглашение «побалакать» можно было понимать только как шутку.
И он тут же, позабыв про меня, повернулся в кресле и, обхватив руками большую овальную голову, углубился в свои бумаги...
Из Госбанка, который помещался тут же неподалеку, я вышел с наполовину полегчавшим, но здорово прибавившим в ценности чемоданчиком.
И снова вернулся в ЦК. Не к Ракоши. Разумеется, это было бы уже слишком. В отдел по делам молодежи.
Эрвин Холлош, заведующий отделом, мой хороший товарищ, совсем еще молодой, но прошедший боевую школу антифашистского подполья во время войны, встретил меня, расставив руки и широко улыбаясь:
— Опять в доме на улице Королевы Вильгельмины появились прежние хозяева?
— Нет, Эрвин, они ушли оттуда навсегда. (Между прочим, из меня получился никудышный провидец. После событий октября пятьдесят шестого года отделение по работе среди венгерского населения было восстановлено в несколько видоизмененном виде и размещено на своем прежнем месте. А Федор Алексеевич Гуркин, теперь уже в звании полковника, стал заместителем советского коменданта Будапешта по политчасти и одновременно руководил работой отделения.)
— Скажи, Эрвин, в вашем отделе сохранились еще книги, изданные в Вене?
— А как же! Оставили по несколько пачек каждого названия. Для подарков, премирования. А что?
— Я тебя прошу: собери по одному экземпляру, всего ведь их семь, и передай товарищу Ракоши.
— От твоего имени?
— Нет. Ничего не говори, только передай. И по возможности быстрее, лучше всего сегодня. Сможешь?
— Что за вопрос! Не сам, так через Дьюри. Он заступает на дежурство после обеда.
— Ну, спасибо, дружище! И извини, что не посидел у тебя, не потолковали с тобой о том о сем, Срочно надо возвращаться, боюсь опоздать на поезд в Вену... Ничего, в следующий раз наговоримся.
Сбегал по-быстрому в «Континенталь», собрал в номере свои нехитрые пожитки. Довольно громоздкую легковую машину — игрушку для Толяна — с силой ввинтил в пачки шиллингов, даже крышка чемоданчика выперла горбом, и на трамвай к Восточному вокзалу.
В последний момент, после свистка, заскочил в тронувшийся уже поезд на Хедьешхалом — пограничную с Австрией станцию.
В купе, кроме меня, никого не оказалось, Тем не менее я снял чемоданчик с полки для ручной клади, куда сначала по привычке бездумно его закинул. Поставил рядом с собой со стороны двери. Не понравилось. Переместил к стенке у окна, прочно прижав туловищем, Расстегнул кобуру так, чтобы пистолет был под рукой в полной готовности...
Чемоданчик, постоянный спутник в поездках, на который я раньше не обращал никакого внимания, бесцеремонно зашвыривая в ящик стола в гостинице или даже под кровать, теперь беспокоил меня все больше и больше. А если в купе сядет попутчик или, еще хуже, двое? А если я засну, укачиваемый перестуком рельсов и равномерным поскрипыванием вагона?
Но все обошлось. В Хедьешхаломе я даже успел перекусить в столовой, наяривая ярко-красный гуляш, острый, будто в него сыпанули мелкое битое стекло. Одной рукой. Другая мертвой хваткой держала рукоятку драгоценного чемоданчика.
Когда подошел скорый, я забрался на верхнюю полку в середине вагона, прижал чемоданчик пружинистым подлокотником и чутко продремал три часа до самой Вены.
По дороге в редакцию забежал на минутку домой. Зои, конечно, не было. Ее, бедную, задавили бесконечными перепечатками в Контрольной комиссии, Уходила утром раньше меня, а возвращалась лишь к ночи, Толя после дневного сна таскал за собой домработницу где-нибудь поблизости. Скорее всего, по аллеям городского парка, где ему ужасно нравился памятник Иоганну Штраусу,
Порылся в бумагах, обнаружил свою «утерянную» чековую книжку, сунул в чемодан, одновременно выложив из него на видное место у входной двери шикарный легковой автомобиль, и помчался в редакцию. Было четыре часа, самый разгар работы над завтрашним номером.
Из лифта прямиком к Лазаку. Нарочито небрежно бросил чемоданчик на письменный стол, щелкнул обеими застежками замков.
— Принимайте, товарищ полковник!
— Что именно? — Лазак настороженно приглядывался к газете, которой были укрыты пачки.
— Так, мелочишко на молочишко. Два миллиона четыреста тысяч шиллингов. Сгодятся в хозяйстве?
— Еще спрашивает! — обрадовался Лазак. — Люся! — оглушительно крикнул он. — Батракова ко мне, бегом!.. Как тебе удалось, старшой?
— Да вот так! Не смог мне отказать товарищ Ракоши, учитывая наши сердечные с ним отношения.
— Ты у него самого был? — заахал Лазак. — Ну, молодец, ну, герой! А мы тут каждый грош считаем. Жесточайший режим экономии!
Вбежал встревоженный начфин редакции старший лейтенант интендантской службы Батраков, пожилой угрюмый финансист с тонкими кривоватыми ногами, будто навечно упакованными в перешитые для него трофейные яловые немецкие сапоги. Своей скрупулезностью и придирчивостью он доводил сотрудников редакции до белого каления.
— Звали, товарищ полковник?
— Гляди! — Лазак перевернул чемоданчик, шумно высыпал на стол горку пачек с шиллингами. — Два миллиона четыреста тысяч! Ликуй, начфин!
Но Батраков не ликовал, даже, по-моему, испугался изрядно:
— От-откуда?
— Да вот Венгрия долг за книги вернула. Старший лейтенант привез.
— Как привез? — все еще не мог прийти в себя Батраков.
— Ну, как привозят? В данном случае поездом, разумеется. Это ты из Бадена на машине возишь, благодаря доброй душе своего редактора.
— Без конвоя сопровождения? — у Батракова округлились глаза. — Да небось еще без надлежащего оформления?
— Что еще тебе там за оформление, бумажная душа! Сам ведь знаешь, какой был договор! Словом, принимай деньги, запихивай в несгораемый свой сейф, а старшему лейтенанту выдай расписку на всю сумму. И завтра же начинай выплату по долгам. Только не сразу — по частям. Завтра за бумагу, дня через два — за печать, ну и так далее.
