Юрий Корнилов - Горячее сердце
— Мной подчеркнуто, Оскар Янович, «ввиду… данных им обширных показаний», — щеки Добоша покрылись нездоровым румянцем, он волновался, он помнил слова отца о беспощадности к тем, кто предает революцию. — Листайте дальше… Там найденные в архиве жандармские дела.
Ногин прочитал вслух:
— «Из дела № 272, том второй. 1899 год. Департамент полиции. 4-ое делопроизводство. Протокол № 134… декабря 11 дня… В городе Златоусте.
«Я, отдельного корпуса жандармов ротмистр Восняцкий, на основании статьи 10357 Уст. Уголовного судопроизводства в присутствии товарища прокурора окружного суда, допрашивая обвиняемого, который в дополнение своих объяснений, данных ранее, показал следующее: «Зовут меня Вячеслав Доменов. Я действительно признаюсь, что…»…
Ногин замолк, шелестя страницами. Потом закрыл папку и передал ее Добошу:
— Придется заниматься Доменовым. Видимо, нынешнее Доменова неразрывно связано с его прошлым.
Глава десятая
Доменов
Доменов не любил вспоминать о своем прошлом.
Ему хотелось, чтобы оно принадлежало другому человеку. Но наше прошлое остается на земле в документах и письмах, в памяти друзей и врагов, родных и просто случайно встреченных людей.
И пусть тех, с кем ты шел одной дорогой, нет на белом свете — пережитое не исчезает, оно остается в нас.
О нем можно попытаться забыть, но избавиться полностью невозможно! Оно — как фундамент, на котором растет здание жизни.
Бывает минувшее — как горы, возвышающие человека над настоящим, но иное былое — как трясина: чем больше бьешься, чтобы выбраться из него, тем глубже оно засасывает.
«Береги честь смолоду!» — не раз говаривал отец. Ох, как не любил Доменов поучений покойного батюшки. Больной, худой, изверившийся, что он выкарабкается из нужды, отец ему казался неудачником. Прописные истины, страх перед богом и царем и непосредственным начальством сковывали отца, не давали ему возможности легко дышать, жить радостно, безоглядно и широко.
Но сейчас, когда тоска внезапно повисала кандалами на ногах и руках, заставляя сидеть иногда неподвижно часами, в ушах возникало хрипловатое отцовское: «Вячеслав, береги честь смолоду!» — вначале тихо, как бы издалека, а потом нарастая, превращаясь в грохочущее: «Смолоду! Смолоду! Смолоду!»
Лучше уж настоящие кандалы в юности, чем кандалы прошлого! Настоящие давно бы сбило Время!
И Доменов помимо воли возвращался в свою молодость.
После смерти отца он два года потел в конторах, усердно сгибая спину над казенными бумагами. Надо помогать семье.
Приходил домой потускневший и раздраженный.
Мама встречала его виноватым взглядом:
— Устал, сыночка? Ты прости меня. Учиться тебе надо, ты же у меня умница.
— Ах, мама, перестань! — отмахивался Доменов. — Зачем ты мне это твердишь каждый божий день?
— Это не я, сыночка, не я. Это соседи говорят, начальство твое. Сыночка, милый, в Екатеринбурге, рассказывают, училище есть. Горное… Туда принимают детей рабочих, мастеров, служащих. Со всего Урала нашего… А самых прилежных и смышленых за счет казны учат. Ты бы попробовал поступить.
«Мамы остаются мамами, — нежность захлестывала Вячеслава, — буду прилично зарабатывать, сделаю так, чтобы она ни в чем не нуждалась. Но разве счетовод хорошо зарабатывает? Действительно, учиться надо. А если послушать маму и махнуть в Екатеринбургское горное?»
И он махнул. На удивление легко сдал экзамены.
— У вас блестящие способности, молодой человек, острый ум, похвально, похвально, — сказал ему один из экзаменаторов, — такие ученики нам нужны.
Доменова зачислили на полный казенный пансион.
Доменов приглядывался к своим товарищам.
Студенчество бурлило, читало нелегальную литературу, спорило — страшно тогда было подумать! — о будущем без царя и частной собственности!
Через год Вячеслав познакомился с Федором Сыромолотовым, который учился на два курса старше.
Кто бы мог предположить, что Сыромолотов станет одним из виднейших совработников — комиссаром финансов, председателем Совнархоза Урала, председателем Горного совета.
Тогда — в студенческие годы — Сыромолотов создал кружок по самообразованию. Кружок был марксистским. Если бы об этом узнала преподавательская верхушка училища — Доменов вместе со всеми сыромолотовцами без промедления вылетел бы из горного! Но как увлекательно читать запрещенные книжки, проносить их за пазухой мимо ничего не подозревающих городовых, задорно заглядывать в их сытые рожи.
— Эге-гей! — кричала душа. — А вы и не знаете, что рядом с вами — революционер! Эге-гей, черти полосатые!
Доменов чувствовал себя героем. Он нарочно подходил к городовому и, делая вид, что приезжий, интересовался:
— Как пройти на Крестовоздвиженскую улицу?.. На Покровский проспект выйти? А потом?.. Спасибо.
И уходил, ощущая под поясом книги Маркса. И смеясь над полицейскими.
Но мальчишеское прошло, занятия в кружке приняли другой характер, когда в Екатеринбурге появилась Гессен… Мария Моисеевна, Мария… Маша… Машенька…
Привел ее в кружок семинарист Дима Кремлев.
Походка ровная, плавная, разговор серьезный, но с улыбкой в глазах. Революционерка, а платье — со стоячим воротничком, с пуговками по три в ряд, наискосок, до самого пояса, Стрижка короткая, легкая, волосы вьющиеся, мягкие-мягкие… Так и хотелось дотронуться до них. Нос прямой, аккуратный, глаза распахнутые, с какой-то вечно искрящейся задоринкой, притягивающей к себе…
Вячеслав поймал себя на том, что всё ему в Марии Моисеевне нравится; что он готов смотреть на нее неотрывно… Была она лет на семь старше его… Но выглядела ровесницей. Даже не верилось, что она уже профессиональная революционерка, что с двумя товарищами приехала на Урал по поручению петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», чтобы наладить революционную работу.
Не верилось, что эта обаятельная, с виду хрупкая женщина тащила набитые типографскими шрифтами чемоданы, делая вид, что ей легко.
Мария каждую ночь стала приходить в его сны, брала за руку, уводила гулять за город… Вячеслав чувствовал, как дрожь пробегала по телу от прикосновения миниатюрной, но сильной руки. Это было настолько реально, что, просыпаясь, он недоуменно смотрел: где Мария?
Он вскакивал, торопливо одевался, приводил себя в порядок, бежал туда, где мог ее увидеть. Он готов был сделать все, что она ни попросила бы!
Радость распирала его сердце, когда ему выпало в первомайскую ночь вместе с Марией расклеивать в Екатеринбурге первые листовки, напечатанные на гектографе.
Другие группы ушли на Верх-Исетский завод, к фабрикам. А им с Марией достался центр города. На пустынных улицах было жутковато. Дома спали, как люди, закрыв окна-глаза ставнями. Редкий прохожий казался злодеем, спрятавшим в кармане нож. Иногда из подворотни выскакивала ошалело кошка, за ней устремлялся грозный собачий рык. Где-то жутко подвывал пес. Видно, в доме лежал покойник или ожидался. Псы, говорят, предчувствуют кончину хозяина.
Доменов озирался по сторонам, за каждым деревом ему мерещился спрятавшийся шпик или полицейский. Но рядом постукивали каблучки Марии, а с Марией он сам себе казался сильнее.
Мария указала на фонарные столбы:
— На этом наклей… И на этом… Чуть повыше… Удобней будет читать… Слушай, — вдруг шепнула она, — давай наклеим листовку на полицейском участке! Пусть люди видят, что мы не боимся ничего!
И на стене полицейского участка появились слова:
«Долой самодержавие и да здравствует социал-демократическая рабочая партия!»
Где-то невдалеке слышался плеск исетских волн. Но их заглушили торопливые шаги. Неужели заметили? Точно. Кто-то пытается их нагнать.
Мария схватила Вячеслава за руку, увлекла под высокий тополь:
— Делай вид, что мы влюбленные!
«Влюбленные! Влюбленные!» — Доменову почудилось, что стук его сердца разбудит город.
— Да обними ты меня! — Мария положила на его плечи руки. — Ты что дрожишь? Никогда не обнимал женщин?
И он сжал ее, да так, что хрустнули косточки.
— Ой, — засмеялась Мария, — осторожней, медведь ты этакий! Раздавишь!
И они замерли, прижавшись друг к другу.
— Не оглядывайся, — провела ладошкой по его щеке Мария, — не оглядывайся.
Шаги на секунду смолкли. Наверно, прохожий заметил их. Потом так же торопливо удалились.
Вячеслав закрыл глаза и губами отыскал губы Марии. Ему показалось, что Мария отвечает ему.
— С ума сошел! — оттолкнула его Мария и смущенно поправила прическу. — Пойдем дальше. Нам еще так много нужно сделать!.. А скоро уже будет светать.
Наутро жандармы лихорадочно соскабливали листовки… В рабочих кварталах начались повальные обыски и аресты. Искали коротко стриженную Анну Ивановну. Под таким именем рабочие знали Марию. Она приходила к ним читать книги Маркса, беседовать о жизни, декламировала Горького… Как застывали люди, когда она нараспев произносила слова из «Песни о Соколе»:
