Всеволод Овчинников - Ветка сакуры
Мало кому из приезжих раскрывает Япония свое другое лицо. Существует представление, что необжитые просторы остались лишь на Хоккайдо – самом северном из Японских островов, где на пятую часть территории страны приходится лишь двадцатая часть ее населения. На Хоккайдо японцы смотрят так же, как русские на Дальний Восток или американцы на Дальний Запад.
Хмурый берег Охотского моря. Будто кости на поле брани, белеют выброшенные волнами коряги плавника. Уходят к горизонту пологие взгорья, над которыми тяжело громоздятся облака. На бескрайних пустошах желтеют одуванчики и лениво пасутся коровы. Овраги, поросшие лопухом. Березовые рощицы. Стога сена. Молочные бидоны на дощатых помостах. Редко разбросанные усадьбы с силосными башнями и длинными крытыми поленницами. Таков Хоккайдо.
Но японская Сибирь не только там. Она всюду. Чтобы увидеть ее, достаточно лишь отклониться от традиционного туристского маршрута. Вслед за Токио он обычно пролегает через семь японских городов, население каждого из которых перевалило за миллион, – это Иокогама, Нагоя, Киото, Осака, Кобе, Китакюсю и Фукуока. (Напомним для сравнения, что во Франции, кроме Парижа, нет ни одного города с миллионным населением.)
Эта цепочка перенаселенных человеческих муравейников, беспорядочно разросшихся вокруг портов, образует так называемый Тихоокеанский промышленный пояс.
Но стоит лишь свернуть в сторона от этого продымленного скопища машин и людей, как глазам откроются лесистые горы, реки с пенящимися водопадами, альпийские луга, тихие вулканические озера, дремлющие среди вековых елей. Такова северо-восточная и центральная часть Хонсю, таков юг Сикоку и юг Кюсю.
Однако границы этой малознакомой нам Японии очень запутаны и извилисты. В отличие от Италии с ее четким разделением на индустриальный север и аграрный юг экономические зоны в Японии как бы перемешаны, создавая своеобразный контраст скученности и простора.
Плотность населения в Японии лишь немногим больше, чем в Германии или Англии, и меньше, чем в Бельгии или Голландии. Теснота здесь бросается в глаза прежде всего потому, что половина населения страны сгрудилась менее чем на полутора процентах ее территории.
Когда в 1868 году Япония вступила на путь промышленного развития, она насчитывала тридцать миллионов жителей. Затем население ее выросло до сорока миллионов в 1891 году, до пятидесяти – в 1912, до шестидесяти – в 1926, до семидесяти – в 1937, до восьмидесяти – в 1948 году, до девяноста – в 1960 и до ста миллионов – в 1967 году. Ныне Япония уступает по числу жителей лишь шести государствам мира: Китаю, Индии, СССР, США, Пакистану и Индонезии.
Территория Японии не так уж мала – триста семьдесят тысяч квадратных километров. Это полторы Англии. Однако японская земля на шесть седьмых состоит из почти не освоенных человеком горных склонов. При рельефе, подобном швейцарскому, плотность населения здесь в пять раз выше.
В Японии по сей день наблюдаешь поразительное соседство безлюдной нетронутой природы и перенаселенных равнин, где города и заводские здания теснят и без того крохотные пашни.
Казалось бы, бурное индустриальное развитие после-военных десятилетий должно было привести к более равномерному размещению производительных сил, к освоению необжитых мест. Однако произошло обратное. Там, где людей много, население растет быстрее всего. Там, где их мало, оно уменьшается.
Из пятидесяти миллионов человек, сбившихся ныне на площади в четыре с половиной тысячи квадратных километров, то есть на полутора процентах японской земли, двадцать пять миллионов приходится на долю Токио, Осаки и Нагои с их болезненно разбухшими предместьями.
Таково новое для Японии стихийное бедствие, именуемое словом «перекос». Промышленное развитие однобоко тяготеет к тихоокеанскому побережью. И это стало в современной Японии причиной многих зол. Редкая фирма отваживается проникать в глубинные районы. Нужны крупные капиталовложения, нужно время, чтобы их окупить. Большинство новых предприятий предпочитает тесниться вблизи портов – сырье ведь поступает из-за морей. Рабочая же сила придет к нанимателю куда угодно. А где будут селиться, как будут жить эти люди, промышленнику нет дела.
Тот же пресловутый закон тяготения расщепляет молекулу крестьянской семьи. Земледелец сознает, что и в родных местах многое можно сделать, чтобы поднять доходы.
Но чтобы осваивать горные склоны, создавать сады, -виноградники, парниковые хозяйства, разводить свиней или птицу, нужны деньги. А когда весь капитал состоит из пары мозолистых рук, приходится исходить из того, что в цехе или на стройке этими руками можно заработать вчетверо больше, чем на поле. Высадив рассаду или убрав рис, из деревень почти на полгода уходят вереницы сезонников. И оттого, что малообжитые районы находятся в каких-нибудь четырех-шести часах езды от Токио, они становятся еще более безлюдными.
Низкие доходы – отток населения – сокращение урожайности – новое падение доходов: вот заколдованный круг, в котором оказалась японская деревня. Наряду с немыслимой теснотой Тихоокеанского пояса в глубинных районах, на которые приходится около трети сельскохозяйственных ресурсов страны, все больше обостряется проблема недонаселенности.
Хотя на хозяйство в среднем приходится лишь по гектару пашни, японское крестьянство почти не осваивает новых земель. Мало того, даже возделанные поколениями предков поля часто оказываются заброшенными.
Женщины надрывают здоровье, пытаясь заменить ушедших в города мужей. Приходят в упадок оросительные и паводкозащитные сооружения – их некому ремонтировать. Органы местного самоуправления не могут свести концы с концами из-за сокращения налоговых поступлений. Они не в силах удержать врачей, учителей, и в глубинных районах учащаются заболевания, становится все больше школ, где несколько классов размещаются в одной комнате и слушают одного учителя. Даже сельские пожарные дружины приходится, как в годы войны, формировать из пожилых крестьянок.
Японская деревня – это шесть миллионов гектаров пашни на шесть миллионов крестьянских дворов. В старину здесь говорили: горы да море теснят земледельца. Теперь к этому следует добавить еще одно слово: город.
Бывало, заберешься подальше в глушь с фотоаппаратом и все время чувствуешь, будто что-то мешает взять в кадр подлинный сельский колорит: то яркие пластмассовые ведра на пороге дома, то штабель бумажных пакетов с химическими удобрениями, то мотороллер, прислоненный к бамбуковой изгороди.
Все кажется, что ты еще не выбрался из пригорода, – так много в облике села инородного, купленного, фабричного, – пока не начинаешь понимать, что это и есть характерная черта современной японской деревни.
Внешние приметы отражают суть. Здесь нелегко найти нетронутый сельский пейзаж, но еще труднее найти семью, которая была бы на сто процентов крестьянской. Восемь десятых земледельцев не могут прокормиться со своего надела и подрабатывают на стороне. Если взять крестьянство в целом, то земледелие дает нынче менее половины его доходов.
Японским крестьянам издавна вбивали в голову, что растить рис – занятие более почетное, чем быть ремесленником или торговцем. Из поколения в поколение здесь передавался завет предков: «Земледелие – основа государства». Сам император считается первым из земледельцев и по традиции каждый год собственноручно засевает крохотное рисовое поле возле своего дворца.
И вот оказалось, что две трети этого «почетного сословия» – лишние люди. Мучительный процесс расслоения крестьянства в Японии уже не назовешь стихийным. Он подхлестывается искусственно, он стал правительственным курсом. Суть этой политики состоит в том, чтобы сократить сельское население на две трети – с 36 до 12 миллионов человек.
– Это позволило бы, как говорят у нас в Японии, «одним камнем убить двух птиц», – поясняют чиновники министерства земледелия. – С одной стороны, дало бы индустрии необходимую ей рабочую силу, а с другой – помогло бы укрупнить хозяйства, сделать их более товарными, переместить упор с зерновых культур на животноводство, выращивание овощей и фруктов. Словом, речь идет о рационализации сельской экономики, которая все больше отстает от промышленного развития Японии.
Кто станет оспаривать преимущества крупного хозяйства? Они очевидны. Как бесспорно разумен, особенно в условиях Японии, переход от зерна к высокодоходным товарным отраслям. (При этом имеется в виду, что рис будет закупаться в азиатских странах взамен на японские промышленные товары.)
Дело в том, что суть процесса, который сам по себе отвечает развитию производительных сил, находится в противоречии с формами его осуществления.
Сельское население хотят сократить на две трети. Такая цифра взялась не случайно. Это не что иное, как удельный вес бедноты среди крестьян. Курс, следовательно, взят на то, чтобы дать простор для роста кулацких хозяйств за счет ускоренного разорения их маломощных соседей, которые частью пошли бы к ним в батраки, а частью вовсе покинули деревню.
