Литерное дело «Ключ» - Гелий Трофимович Рябов
– Кло, если я сначала подниму гирю, тебе останется тряпочка. Если же потом… Я ведь не Геракл.
– Пошел вон. Я вообще не понимаю, что в тебе нашла.
Слез с тренажера, вздохнул и развел руками:
– Налей нам вина, виночерпий. Всему приходит конец. Я надеюсь, что ты осталась довольна хотя бы прошлым…
Сунув ему в руки брюки, рубашку и пиджак, толкнула к выходу:
– Ничтожество!
«Еще в Тобольске, – сообщала Москва, – Татьяна Евгеньевна Боткина сочеталась законным браком с подпоручиком Мельником, Константином Семеновичем. Брак – со стороны Мельника, во всяком случае, – был заключен по расчету. Мельник надеялся на возвращение ситуации в первоначальное состояние и выбрал в жены девушку из числа приближенных императрицы. Вряд ли этот брак обещал быть счастливым, однако уже в эмиграции у четы родились дети. Стало быть, и в настоящее время имеются наследники. Искомый предмет традиционно является семейной реликвией. Поэтому есть все основания полагать, что наследники хранят его в память о родителях, не догадываясь об истинном предназначении. Эти предположения наших аналитиков достаточно вероятны. Следы T. Е. теряются в Южной Америке – там окончил свои дни великий князь Николай Михайлович, двоюродный брат царя. Нас уведомили, что некто Д. Мельник проживает в настоящее время в Лондоне. Дабы не передавать исполнение даже частностей в другие руки – просим вас отбыть в Лондон и проверить сообщение. Действуйте по обстановке». Сбивчивое и, в общем, пустое сообщение. Информация умещается в одной строке. А накрутили, накрутили… Имитаторы. Мысли полковника в последнее время носили традиционно критическое направление. В Лондоне бывать приходилось, в тот же день Абашидзе сел в самолет и направился в столицу Соединенного Королевства, захватив с собой – на всякий случай – ящик с коллекцией ключей.
В мягком кресле было удобно, мысли приняли устойчиво-спокойный, аналитический характер; под крылом быстробегущие тени облаков и безнадежно погрязшая в накоплении и разврате Европа, а также и НАТО, Бундеснахрихтендинст, МИ-5 и МИ-6, о том, что сам не безгрешен, – это мимо, мимо, не о полковнике Абашидзе речь. Они внизу сейчас, прогнившие демократии, на почве которых вырос Шикльгрубер и вырастет еще бог знает что… «Бедный я, бедный… – скребло в мозгу, не без некоторой самоиронии, – совсем запутался между демократией и «направляющей силой». А чего? Критерий прост: где живут лучше – там и лучше. Но ведь это взгляд коровы? Не хлебом единым жив человек. Как быть? Кто осознает себя столпом веры и преданности на грани измены? Сумасшедший. А с другой стороны? Зачем измена?»
Вдруг подумалось: голубоглазая, нежная Катя и так не откажет. Голубые глаза, в вас горит бирюза… Н-да. Ведь есть тревожное, печальное, возвышенное чувство. Есть непроизвольные слезы ночью, когда просыпаешься. Есть бесконечный поток мыслей, и все о ней. Ведь это любовь, полковник. Она затмила бывшее чувство к далекой жене, детям – они потеряны навсегда, чего уж… Ну? Так стоит ли? Бог даст, руководство поможет, операция завершится с блеском, ответственные товарищи – «эй, кто там, наверху?» – получат долгожданные деньги, все будут счастливы, прекратится нелегальная работа, дадут следующее звание – уж курносенький в очочках постарается, чтобы Генеральный подписал, и тогда… Легальный резидент, генерал-майор Абашидзе, с большим аппаратом обслуги, сотрудников станет щелкать задания как скорлупу от орешков, а Нина и дети будут рядом, детей можно будет отдать в Оксфорд, например, получат образование, и Генеральный, узнав о нашей такой дружбе, пожалует нас в председатели. Или председателем? Неважно…»
Рассмеялся: маниловщина, глупость. Ничего этого не будет. Никогда. Но ведь это недостаточное основание для измены? И чувство к Кате – тоже? Трезвая голова, чистые руки, сердце опять же… Добыть вклад Романовых – это значит войти в историю разведки. Войти в общечеловеческую историю. Не это ли зовет и манит каждого? Любовь, жена, дети – это все ценности на уровне земли. А вот когда твой портрет и несколько (пусть всего несколько, ради бога!) строк в учебнике – вот триумф! Вот итог! Вот наслаждение самим собой и всем, что вокруг! Подошла стюардесса, мило-дежурно улыбнулась:
– Что будете пить, месье?
Мгновенно определила в нем француза, опытная девочка… Только откуда ей знать?
– Бокал шампанского, мадемуазель, «Вдову», если не трудно.
Налила и подала, мелькнул из-под густых ресниц небезразличный взгляд – он распознавал такие взгляды моментально. И сразу вспомнилось – с некоторым стыдом, увы, что близости с женщиной у него не было давно-давно.
– Выпьете со мной? – Этого нельзя было, знал и все же спровоцировал, в надежде. А почему бы и нет? Правила, штучки-дрючки, всякое-разное, одно глупее другого, а человек живет и должен жить…
– О, месье… – опустила ресницы. – Вы знаете, нельзя.
– Глупости. Вы такая… такая… – сделал вид, что с трудом справляется с вдруг нахлынувшими чувствами. – Здесь есть… какое-нибудь местечко, где мы могли бы… поболтать?
– У меня отдых на пять минут… – Взглянула на часы: – Через две минуты. В хвосте самолета – занавеска и табличка, «Вход воспрещен». Заходите смело. – И удалилась, покачивая узкими плывущими бедрами. Полковнику стало дурно от вдруг нахлынувшего желания. «Кобел, ты, братец… – пробормотал горестно. – Коблом и помрешь». Встал, мило улыбнулся соседке лет пятидесяти (ты уже бабушка, дорогая, тебя ждет твой дедушка) и направился в указанном дивой направлении. Здесь и в самом деле была занавеска, отодвинул и… словно лбом налетел на дверь. Табличка «ОО» ударила в лоб словно хоккейная клюшка. «Надо же… – думал смущенно-возбужденно, – такого еще не было. Как будто вернулись девятнадцать лет». Ни в девятнадцать, ни позже ничего подобного не случалось, просто сил и остроты, безнравственности было несколько больше. «A-а… Была не была!» И толкнул двери, они разъехались, девица ждала, медленно расстегивая лифчик. «Как же мы
