Илья Габай - Письма из заключения (1970–1972)
Твоя мысль о музыке мне понятна. Но мне кажется (прости за нескромность), что, в общем-то, для меня и не очень большая сложность версификационная ловкость. Я старался ловить нерв в поэме, адекватный теперешнему душевному состоянию. У меня есть глава, где я убирал уже имеющуюся рифму, переводил стихи на прозу – наивная, но попытка передать ощущение собственной неясности и разброда. Впрочем, абстрактный разговор маловразумителен, буду ждать возможности поговорить о вещи в целом.
Первый номер «Иностранной литературы» я получил, но прочел пока только этот как раз «Круглый стол». Дискуссия, по мне, идет пока пустовато ‹…› Я, конечно, запамятовал и искал в первом номере не твой перевод, а твою статью. Перевод же ничего нового принципиально в тебе мне не открыл: я не сомневался в тебе – стилисте[105].
Сам лейтмотив беллевской речи огорошил меня совершенно: наверное, у меня просто иссякают какие-то жизненные запасы и я не готов к такой безнадежности. Я поначалу думал, что святотатство – это вообще роль живописца перед горящим зданием. Нечто вроде, знаешь ли, «Шепота, робкого дыханья» и пр. в момент лиссабонского землетрясения (помнишь в «Дневниках») или истории с собором у самого Белля в «Биллиарде». А оказалось вона как! Пепел – это, наверное, символ, что-то есть, наверное, в нем и не высказанное самим писателем – но ведь это уж такая трагическая необратимость, такое распоследнее слово, что я хочу верить просто в отчаянную минуту самого писателя – и только. Что касается еще одного перевода – фон дер Грюн – то, как я могу понять, это как раз то, о чем ты писал мне в начале нашей переписки: о писателях, близких по (мысли?) к злополучным студентам (коих ты еще раз вспомнил, о чем ниже). М-да, убого, и тупик, куда он так знакомо ведет, наверное, не меньшая, чем пепел, безнадежность.
Ты пишешь о своем выявившемся, конечном пристрастии к «маленьким людям». Что ж тебе сказать. Только: и я, и у меня. Быть может, во всей мешанине современных литературных перипетий это самая надежная, если не единственная пристань гуманизма – при скомпрометированности «героической симфонии». Ну и благо нам, если мы всамделишно не только вышли из, но и вросли в гоголевскую шинель. В поэме у меня есть глава с условным названием «Диккенс» (там, в начале, мне понадобился единственный раз эпический кусочек – и как я ни бился, получилось плохо. Рассказ в стихах, досадно, – но никак не моя стихия). Ну, а в этой главе я, по-моему, как раз об этом же почти и говорю. Рад, что мы с тобой оказались в конце концов при одном истоке. Ежели это даже и разбитое корыто – ну и пусть: стало быть, все прочие дары государыни-рыбки следует почтительно вернуть людям с иной кожей: не по нас.
Тошка[106] замышлял свою работу при мне, я уже многих просил пересказать мне ее. Ты первый открыл кусочек завесы. Блока понять все же можно: он ведь наблюдал не программу либерала (тут и я «либерал» и только, и на том очень упорно стою), а т. н. его «трагедию» конформизма, сотоварищество в «пергаментных речах» (Щедрин это гротескно выразил «применительно к подлости» – в жизни это зачастую, в конечном счете, действительно драматично, но объективно «применительности» не снимает). Да и вообще, как п о э т может кому-либо повредить своей публицистикой: она ведь вне его, к нему мало причастна; ее не следует принимать во внимание. Впрочем, у Толи это все, наверное, написано густо и остро – так он пишет, сколько я могу судить, и мне, как и со многим другим, остается только ждать лета 1972 года.
Статью Сучкова я читал. Более всего досадно за очередной финт Сартра. Это уже какой-то маразм. Они там все, наверно, объелись гуманизмом, демократией – вот их и тошнит, и ты, кажется, в результате все-таки кругом прав. Интересно, как скоро скажется в этих студентах немудреный, но точный веховский прогноз? То есть как скоро они впадут в «земство» на западный манер и «поклонятся тому, что сжигали»? Вот ведь как легко, оказывается, найти возвышенную основу для жажды кровопролитьев. Но смотри, как все осложняется, Академик Сахаров в известной тебе книге пишет о такой парадоксальной ситуации: поборниками расизма в США, едва ли не самыми упорными, являются белые рабочие – для них негр – конкурент, сбивающий цену на рабочие руки. Как бы там ни было в частностях, борьба за равенство рас и наций – одно из самых заветных наследий прошлых веков. Я логически делал вывод, что раз так, как у Сахарова, то кроме негра остается еще белый интеллигент, в том числе студент, – ему-то больше под силу хотя бы участие в известных маршах. Словом, все запутанно: напалм, Сонгми – человечность – человечность – велосипедные цепи! Черт ногу сломит.
Галя Гладкова писала мне о выдающихся способностях в живописи твоего Алешки. Пущай он мне сделает к моему приезду экслибрис, раз уж Галке и тебе это в голову не приходит. И на этой обнадеживающей нотке я тебя, твою жену и детей очень сердечно обнимаю. Успехов тебе, друг мой!
Илья.
Семье Зиман
19.2.71
Здравствуйте, дорогие друзья мои!
(Торжественно я начал, верно?)
Ну чего ты, Леня, сетуешь! Что я, виноват, что ли, ежели от природы телепатичен. Я знаю, например, что сейчас, когда ты, Леня, читаешь мое письмо, ты поглаживаешь бороду. Ну, а это уж никуда не годится! Леня, перестань ковырять в носу, тебе уже скоро 33 года, Христа в этом возрасте уже распяли и Магомет чувствовал, что он уже не жилец на этом свете. Кстати, с этим «скоро» я тебя, дружище, сердечно поздравляю. Многих тебе лет и совпадений намерений и их воплощений.
Кинулся я сейчас жадно на журнальчики – хотя идут они пока лениво. Должен тебе, друг мой, польстить от всего сердца: из всего полученного мной пока «Театр» оказался самым интересным ‹…›
Представляю себе, как вы будете разрываться скоро между Детским театром и кафе «Садко». И можно, я думаю, ждать скоро, что на одну из наших встреч вместо почтальона нагрянет индийский или варяжский гость.
Я очень рад, Аллочка, что ты не сердишься на меня за мой доктринерский тон. Я очень жалею об этом, потому что к серьезному разговору примешал тогда малость скоморошества. Это инерция стиля и настроения. Отвечаю на твою анкету.
1 Иллюзия – это, по-моему, любовь к мечте (БСЭ – т. 18, стр. 79, 19-я строчка снизу). И любовь тоже есть. А как же. К ближнему, например, или к трем Апельсинам (хотя последняя попахивает многоженством. Да и имя неизячное: Апельсина!).
2 Счастье – сущ., ср. рода, неодушевленное, нарицательное, 2-е склонение, ед. число, им. падеж.
3. Ученье – при свете, конечно, удобнее. Но и во тьме тоже неплохо. Смотря что считать учением, конечно. (См. Пушкин: «И после ей наедине Давал уроки в тишине».) ‹…›
Крепко вас всех целую и всех приветствую ‹…›
Ваш Илья.
Галине Габай
19.2.71
‹…› Зима, по календарю, идет к концу, и была она по здешним условиям мягкая. Очень морозных дней было немного, да и те аборигены считают пустяковыми. Осталась еще одна зимушка, остальное не в счет, остальное – только ожидание без особых, мне кажется, тягот.
В прошлом письме я тебе писал о новых соображениях по поводу предстоящего свидания, обязательно напиши, получила ли ты его, это уж очень важно – важнее некуда ‹…›
Ты мне не пишешь, получила ли ты, и – еще важнее – Алешка мои деньрожденные поздравления. Я пишу, что Алешка, потому что Алешка должен как-то издали чувствовать, что мне памятна дата его явления в мир. Очень мне приятно, что он провел этот день в кругу сверстников. То, что ты недооценивала порой, – умение с детства, не теряя себя, жить среди людей – качество жизненно нужное. Мне оно в течение 21 месяца, по-моему, очень до сих пор помогало, и при этом я не ловлю себя все-таки на воспоминаниях о каких-нибудь принципиальных компромиссах, тем паче – серьезной неискренности. Накопилось ли у Алеши достаточное множество собственных книг? Если да, то надо думать о фундаментальном книжном угле (со временем стенке) для него. По мере его возрастания часть книг (классика в первую очередь) сможет перейти в его владение. Мне как-то мечтается, чтобы он заразился моим азартом тратиться на книги, ловил их. Только внушать это бесполезно, хорошо, если это будет органично ‹…›
Алине Ким
23.2.71
Дорогая Алинька, поздравляю тебя с теплым семейным праздником сухопутных сил и военно-морского флота. А себя – с приходом двух твоих писем.
Мне очень тепло от описаний тезоименитства моего сына. Мне как-то всегда хотелось, чтобы ему было весело и раскованно в кругу своих достопочтенных сверстников. В твоем описании он (внешне) какой-то мне незнакомый. Но письма у него сейчас стали интересными, я чувствую духовную близость, а иногда мне хочется снять почтительно шляпу. То Блока процитирует, то, знаешь ли, порассуждает о картине неизвестного мне художника Рождественского – ужас как быстро растут люди. Представляю себе, как далеко ушел Марат. Подожду немного – и начну набрасывать тезисы предстоящей беседы с ним ‹…›
