Николай Балашов - Сергей Фудель
Фудель, деливший со Свенцицким бутырскую камеру, запомнил его как человека «большого и трудного», духовного борца, еще не достигшего покоя, но всегда устремленного ко Христу. И трудно найденное отцом Валентином разрешение мучительного вопроса о зле, обретающемся в церковной ограде, запечатлелось в сердце Сергея в виде краткой и, по его убеждению, благодатной формулы: «Всякий грех в Церкви есть грех не Церкви, но против Церкви»[328]. О том же говорил еще в 1922 году епископ Афанасий (Сахаров) в проповеди, текст которой вскоре был изъят при его аресте: если в вечно живой Церкви и есть члены, омертвевшие от греха, то эти члены отсекаются от нее; «говорить же об оживлении Церкви нельзя, потому что она жива вечно»[329].
Поэтому когда в 1945 году владыка Афанасий признал патриарха Алексия I законно избранным главой Русской Церкви и призвал своих духовных чад к воссоединению с Московским Патриархатом, Сергей Иосифович сердцем принял правоту такого решения, тем более что еще раньше, в 1943 году, его убеждал не отходить от «легальной» Церкви почитаемый им подвижник молитвы и бывший узник епископ Тихон, затворнически живший в Ярославле сын Л. А. Тихомирова[330].
Фудель никогда не осуждал тех, кто, в отличие от него самого и большинства его друзей, до конца своих дней оставался в иссякающих кружках «непоминающих» или просто отошел от церковной жизни, что стало уделом многих. Но сам Сергей Иосифович был твердо убежден, что уход в раскол из‑за упадка верности в среде верных есть религиозное недомыслие. Надо хранить единство церковной общины «даже и в том случае, если она все больше наполняется духом, чуждым ее апостольской чистоте»[331]. Самому не участвовать в «бесплодных делах тьмы» (Еф. 5, 11), испытывать и судить себя, а не других, не принимать за Церковь ее «темного двойника» и, идя по завещанной Отцами дороге веры и любви, подвига и постоянного искания благодати Царства, — не терять из виду, что Церковь Христова «по — прежнему живет и действует в современных святых» — даже в самое страшное время «иссякания христианства в истории».
«Благодатная формула» Свенцицкого отнюдь не была для Фуделя интеллектуальной уловкой, позволяющей унять тревог
«Однодельцы» 1946 года
Отец Димитрий Крючков. Фотография из следственного дела. 1932
А. П. Арцыбушев. Портрет работы С. А. Тутунова. 1980
Отец Владимир Криволуцкий. 1930–е гг.
Отец Владимир Криволуцкий. 1950–е гг.
Л. Е. Андреева
Н. С. Романовский
М. А. Закатова
М. В. Тепнина
И. А. Корнеев
М. А. Тыминская
В. А. Корнеева «Однодельцы» 1946 года. Фотографии из следственных дела
С. И. Фудель в сибирской ссылке. Красноярский край 1947
1946–1950
Маша Фудель, дочь С. И. Фуделя. Загорск. 1940–1944
Мария, Варвара, Николай — дети С. И. Фуделя.
Матрона Лучкина, няня детей С. И. Фуделя Загорск. 1948
С. И. Фудель с сыном Николаем. Москва. 2–я половина 1950–х гг.
С. И. Фудель и В. М. Сытина с внучкой Машей. Москва. Около 1957–195
С. И. Фудель. Покров (?). Начало 1960–х гг.
В. М. Сытина, С. И. Фудель с В. Н. Воробьевым и членами семьи.
Покров. 1970–е гг. С. И. Фудель
С. И. Фудель. Покров. 1970–е гг.
в последние годы жизни. Москва. 2–я половина 1970–х гг
Погребение С. И. Фуделя. Покров. 9 марта 1977
Могила С. И. Фуделя на городском кладбище в Покрове. Крест работы скульптора Д. М. Шаховского
совести. Нет, то была его путеводная звезда, выстраданное и вымоленное убеждение, дававшее силы жить в Церкви, жить верой в Церковь даже и в те глухие послевоенные годы, когда примеры явного исповедничества были так редки, а признаки компромисса с врагами Церкви и с духом времени можно было найти в каждом номере разрешенного теперь к изданию (хотя и крошечным тиражом) официального церковного журнала. Тема неумирающей святости Церкви станет красной нитью и всех последующих произведений Фуделя, будет ли речь идти об откровениях древних святых или о портретах современных праведников, о творчестве писателей, философов и богословов. А всякая попытка оправдать мнение о возможности греха в самой Церкви породит наиболее беспощадные полемические страницы в работах самиздатского автора[332].
«Что Церковь сейчас умирает, я знаю, но знаю еще и то, что она никогда не умрет. Умирает тленное, а бессмертное умереть не может»[333], — писал Сергей Фудель сыну в период работы над «Церковью верных». В этих словах — краткий итог только что написанной работы.
Так естественно, органически выросла эта новая тетрадка из «Пути Отцов» — как ободрение робкому путнику, смущаемому видимыми проявлениями зла и тьмы, от которых не укрыться и за стенами храма, и вместе с тем как лекарство от окаменения сердца и циничного равнодушия к злу в церковной ограде.
Вслед за напряженным апокалиптическим ожиданием первых послереволюционных лет наступило столь явственно ощущаемое в хрущевские годы время «великого духовного оскудения» христианства и Церкви. В горниле гонений сгорело прежнее, длившееся веками представление о Церкви как прежде всего пышном и великолепном обряде богослужения. Миновала благополучная эпоха, когда за принадлежность к Церкви не приходилось дорого платить. Остались, как драгоценное наследие, слова и записи святых и живое дыхание их учеников и продолжателей, в которых открывается святость Церкви как устремленность к Богу в покаянии и любви. И теперь до познания Церкви человек «доходит собственными слезами», как и до познания Бога[334].
«Церковь есть продолжающееся воплощение Слова Божия через Духа Святого во всем спасаемом человечестве». Но, будучи Святой Церковью непрекращающейся Пятидесятницы, «единством и радостью в Боге облагодатствованных Им людей», Церковь, основанная в ночь Тайной вечери и прощальной беседы на пороге Христовых страданий, навсегда остается и Церковью «великой человеческой скорби в пустыне истории»[335]. На Тайной вечере был Иуда; и во все последующие века самым тяжким искушением остается присутствие внутри церковной ограды неверных и омертвевших членов Церкви, чуждых ее святыне. Действительно, «при этом смешении до краев наполняется чаша церковной Голгофы: видеть “руку предающего на трапезе” и при этом сохранять и мужество веры, и, что еще удивительнее, непобедимость любви — вот где истинная Тайная вечеря Церкви!»[336]
Смешение добра и зла, сосуществование святости с «темным двойником» наперед указано Господом в притчах о плевелах на пшеничном поле, о неводе, наполненном рыбой «всякого рода» (Мф. 13,24–30; 13,47–49). И также наперед известно нам, что «врата ада», борющие Церковь извне и изнутри, «не одолеют» ее (Мф. 16,18). Но сказал Христос и иное: «Когда придет Сын Человеческий, найдет ли Он веру на земле?» (Лк. 18, 8). И потому «беспокойство Церкви о своем духовном бытии до Второго пришествия есть такое же неотъемлемое состояние ее, как и покой в Господе»[337].
Многих соблазнил разрыв между «темной церковной действительностью» и Церковью святых. Но не менее, чем малодушный страх перед этим соблазном, опасна присущая иным церковным людям тенденция не только умалчивать о нем, но даже и отрицать его существование. Негодование Фуделя — в котором он опирается на беспощадные обличения святых отцов — вызывает «бесформенная формула церковного благополучия» или «теория покрытия церковного зла “православным исповеданием”»[338], достаточным будто бы для достижения спасения. Однако спасает «не вообще вера, а святая вера, или вера, действующая любовью.<… >Вот почему апостол сказал такие, казалось бы, удивительные для находящихся в Церкви слова: “Испытывайте самих себя, в вере ли вы? самих себя исследывайте” (2 Кор. 13, 5). В вере ли мы? В Церкви ли мы?»[339]
Давно начался «страшный процесс обмеления великой церковной реки», грозящий Православию подменой живого дыхания Христова на «музей догматов, где под стеклом на бархате лежат догматические отшлифованные истины христианства»[340]. Нравственный упадок и духовное оскудение, подобно ржавчине съедающие всю силу вероучения Церкви, Фудель видит и на Востоке, и на Западе. Отрыв веры от любви, от подвига жизни и стал причиной страшного факта разделения Церквей, который невозможно обсуждать «академически спокойно».
