Коллектив авторов - Буденновск: семь дней ада

Ведь стоит пойти лишь один раз на уступку террористам и потом избавиться от них будет чрезвычайно тяжело! Как бы гуманизм российского Правительства, пожелавшего спасти человеческие жизни, не был воспринят людьми Дудаева и Басаева как слабость, неуверенность в своих силах. Для того и существуют спецчасти, чтобы избавить политиков от диалога с убийцами. Государство не должно верить террористам ни на йоту! Нельзя принимать их страшную игру! Они могут носить на лбах зеленые повязки с изречениями из Корана, могут кричать о своих высоких идеалах, на самом же деле они — лишь звероподобные существа, не имеющие ни веры, ни сердца.

Раиса Николаевна ГОНЧАРОВА, заведующая родильным отделением буденновской больницы, пять дней провела в настоящем кошмаре. Ей было так же тяжело и страшно, как и другим заложникам. Но она еще должна была выполнять свои прямые обязанности: оказывала помощь больным и раненым, принимала роды, проводила операции. Мы встретились с ней после всего случившегося в Буденновске. Застать дома ее было очень тяжело — все эти дни она искала подходящее место для нового роддома. Встретила меня усталая, но не сломленная духом женщина. Вот ее рассказ:

— Ко мне в отделение позвонила акушерка Иванова — она в центре города живет. По-моему, около часа дня было: «На улицах чеченцы, убивают. Закрывайте роддом, а то придут, и позвоните куда-нибудь». Я, честно скажу, не поверила. Выстрелов мы не слышали. Думаю, наверное, кто-то пальнул, и началась паника. Про чеченцев у нас с самого начала войны говорили: мол, они в любой момент могут войти и устроят террор. А в том, что Буденновск не обойдут, не сомневались. Хотя бы из-за предприятия «Полимер».

Бросилась я в административный корпус — он на втором этаже. Секретарь успокаивает — ничего не знаю. Возвращаюсь через реанимацию, слышу, что хирургов вызывают в приемный покой. Обычно зовут анестезиологов. А тут… Значит, действительно что-то случилось. Хирурги уже бегут по коридору, я за ними. В приемном покое — раненые. Наши, буденновцы. Стонут. У кого рука прострелена, у кого ноги перебиты.

Наш замглавного Костюченко Петр Петрович уточняет: «Да, в городе чеченцы, стреляют везде. Готовьте операционную…»

А тут узнала, что в приемный покой три чеченца привезли своего раненого. Позвонила домой старшей акушерке Ольге Надеиной. Она в военном городке живет, где летчики. Дома была соседка. Она дала телефон командира полка. Сообщаю, что в больнице чеченцы: «Будем думать, примем меры».

Мы как думали: через несколько минут вертолеты сядут — за больницей большое поле. Охрану дадут, разберутся с бандитами. Однако ничего подобного не случилось. Где-то через час увидела: в больницу по улице Калинина ведут огромную толпу людей. Чеченцев в охране совсем мало, а людей очень много. Привели их — сначала расставили возле забора по одному, а потом рассадили возле здания. Вскоре подъехали чеченцы на КамАЗах и бензовозе.

Услышала, как во входную дверь застучали. У нас двери всегда закрыты: роддом же — такой порядок. Спустилась, открыла окошко для приема передач. Оказалось, наши медработники: понадобились лекарства заложникам. Рядом два боевика разгружали КамАЗ. Доставали оружие. Какое — не знаю. Много оружия. Разгружали долго. Я их спросила: «Нельзя ли тех, кому плохо, взять в роддом?» Чеченцы прикрикнули: «Уходи, закрой свое окно». Передала я врачам, что было: валокордин, настойку пустырника. Валидола не нашлось.

Поднялась к женщинам — к тем, что после родов, и распорядилась, чтобы каждой матери отдали ее ребенка. Так положено действовать в любой чрезвычайной ситуации. Объяснила все, что произошло. Попросила не поддаваться панике. Собрали матерей, беременных — перевели всех с первого этажа на второй.

В дверь стали бить прикладами, а потом из автоматов. Разбили стекла на первом этаже. Ворвались чеченцы — всего человек десять. А мы женщин спрятали в выписной комнате — она за перегородками, и ее не очень-то видно. Ни один ребенок не пикнул, ни одна женщина не вскрикнула. Представьте себе. А другие женщины стояли со мной. Плакали, причитали: «Мамочка, мама».

Поднялся к нам на этаж чеченец. Вышла навстречу, представилась: «Что вам надо? Не пугайте женщин и детей. Кроме них — никого нет». Попросил ключи от дверей, которые ведут в соседнее отделение. Сказала, что у меня их нет. «Тогда мы так выбьем». Разбежался и… ногой. А навстречу по коридору идут другие чеченцы, которые зашли в гинекологию и кардиологию. Чеченцы стояли по всей лестнице, поняла: захватили всю больницу.

Тут чеченец обратил внимание на выписную комнату. Потребовал ключи. Надо было выкручиваться. Объясняю: мол, комната не закрыта, в ней просто сидят перед процедурами.

Всего у нас было примерно сто человек: 30 детей, 28 родильниц, 16 беременных и 20 сотрудников.

Чеченец успокоил — мы никого не тронем, мы не будем делать то, что делают ваши солдаты. Разместились так: на первом этаже и в подвале — только чеченцы. На втором — беременные. На третьем — родильницы. На втором и третьем — по шесть чеченцев. Один совсем мальчишка — на вид лет десять. У него был автомат, весь заклеенный картинками из-под жвачек. Звали его Малыш. Другой был тоже паренек — лет шестнадцать. Еще двоих женщин видела. Одна — врач.

Чеченцы не сидели на месте. Постоянно ходили. Все двери заставили открыть. Были отдельные палаты, где они ели и спали. Но к нашим женщинам не заходили. Говорили, какие звери ваши сыновья и мужья. Они бы наших в роддоме убили. А требуем мы только одного — прекратить войну. Я спросила, что будет, если это требование не выполнят. Они ответили: «Вас убьют ваши же». «Но вас же, — говорю, — тоже убьют». «Умереть за газават — великая честь для чеченца, — ответили мне. — Ворвутся же солдаты сюда только тогда, когда нас уже не будет». Сказали еще, чтобы в подвал не ходили, не трогали шахту лифта — они заминированы.

Вечером началась стрельба. Это еще до штурма. Снаружи палили по роддому и повредили газовую трубу. В палатах стало невозможно дышать. Пришлось с согласия чеченцев срочно эвакуировать роддом. Перевела беременных в гинекологию — там теснотища, везде на корточках сидят люди. Побежала к Костюченко, стали звонить в город, чтобы перекрыли газ. Не сразу это горгаз сделал. Нам сначала даже отказывали — в городе, мол, жаловаться будут на перебои… Минут 20–30 уговаривали. Мы настаивали, какие жалобы, если в любую секунду может произойти взрыв.

Когда помещения проветрились, нам разрешили перевести женщин обратно. И только своих. Но мы прихватили еще шесть беременных, которые взяты были в заложники на улицах, и женщин с детьми, что по возрасту подходили.

В ту же ночь были роды. А свет не включишь. Стреляли с улицы. Хорошо, луна светила, да еще у хирурга маленькая лампочка имелась. Когда надо было в вену подключить раствор, он на короткое мгновение ее зажигал. Окна чеченцы не разрешали завешивать. Надо рожать — рожайте. Это же ваши будут стрелять. Так и рожала Лариса в темноте.

Роды были сложные, с кровотечением. Потребовалось переливание. А четыре флакона с кровью находились только в приемном покое. Пошла с сопровождающим. В приемном покое чеченцев было много. Они установили там крупнокалиберный пулемет. «Зачем кровь? Заложникам, больному? А… роженице. Тогда возьми».

Сделали переливание, но кровотечение не остановилось. Лариса напугана. И очень боялась за ребенка. А малыш родился отличный. 3.700 — мы его днем взвешивали. Рост — 52 сантиметра… Вынуждены были пойти на операцию. Обратилась к дежурному чеченцу: нужен свет. Он не запрещал. Но предупредил — на свет бьют снайперы. Привела анестезиологов. Еще раз спросила, не станут ли на свет стрелять сами чеченцы? Просила их предупредить.

Зажгли яркий свет. Конечно, страшно и, конечно, не по себе. Длилась операция больше двух часов. Прошла нормально — уже через сутки Лариса могла подниматься.

Следующий день прошел относительно спокойно. В переговорах. Из врачей составили группу: Костюченко, Скворцов, Правдин — они и выходили из больницы. На переговоры. Выстрелы, помню, были редкие. А вот с женщинами начались проблемы. Периодически возникали кровотечения, пропадало молоко, повышалась температура.

Ночью пришлось делать операцию еще одной женщине. У нее очень тяжелая судьба. Муж разбился — она сама беременная. И еще двухлетний малыш в городе у родственников. И она боялась. Плакала. Правда, не паниковала и слезы старалась скрыть. А кровотечение все сильнее.

Опять яркий свет, операция. Мы были, конечно, видны как на ладони. Закончилось все нормально.

Из реанимации врачей выселили: там расположились люди из группы Асланбека, как я поняла, заместителя Шамиля. В моем кабинете тоже чеченцы. Пели песни. Они узнали о том, что подписан договор о перемирии и его проект повезли в Москву. Мы тоже воспряли духом. И даже не сомневались: завтра пойдем домой. Легла отдохнуть. Устала страшно — до того две ночи не спала. Рядом прилегли две акушерки. Дочь Саша — она тоже была со мной. В больнице практику проходила. «Мама, слышишь, кричат „ура!“»? Акушерки подтвердили: действительно, кричат «ура!» Чеченцы спали. Только двое из них дежурили. Начинался штурм. Даже я поняла: кричали как будто специально, чтобы разбудить тех, кто спит. Это было без двух-трех минут пять. И потом — страшная стрельба. Били без перерыва несколько часов подряд. Мы сначала лежали на полу. Крикнули женщинам, чтобы накрылись одеялами или матрацами. Через палату летели пули, осколки от кафеля — могли крепко поранить. Огонь шквальный. Час, второй… Смерть летела к нам. Убило на моих глазах двоих женщин. Подползла к одной, а под ней мальчонка, и он кричит мне: «Тетенька, тетенька, я Сережка Максимов из села Прасковея…» Многих ранило. Мы уже думали о том, чтобы быстрее они атаковали. Чеченцы тоже стреляли и кричали: «Аллах акбар». Патронов не жалели.