Алескендер Рамазанов - Трагедия в ущелье Шаеста

А вот зачем он понадобился «снабженцу» в Белграде, Мадьяр узнал в этот же вечер, в уютном кафе, где так обманчиво благоухал бразильский кофе. В чем обман? Да в том, что кофе пахнет миром и крепкой любовью, ко всему прочему. А вокруг ни того, ни другого. И не только для Мадьяра.

«Снабженец» приподнялся, по-военному приветствуя сухощавого мужчину с явно офицерской выправкой. Представил Мадьяра русским героем Арцаха. Разговор серба и армянина шел на русском, и Мадьяр, внимательно изучавший кофейную гущу, быстро сообразил, что Зоран, так отрекомендовался новый собеседник, – офицер Югославской Народной армии, прикомандированный к войскам боснийских сербов. Суть вопросов, которые они принялись обсуждать в самых общих чертах, тем не менее позволяла сделать вывод о немалых полномочиях Зорана.

– Мне известны ваши затруднения, – внезапно меняя тему разговора, обратился к Мадьяру Зоран, – могу предложить достойное занятие и солидное вознаграждение после выполнения условий нашего договора. Вы мне понравились.

Мадьяр недоуменно посмотрел на него. Ведь между ними не было сказано ни слова. Однако условности были сняты благосклонным кивком «снабженца». И что тут возражать? Белград далек от Москвы…

– Солдат должен быть худым и зае…м, – засмеялся Зоран. – Простите за добрый русский мат – я на нем воспитывался в Москве. Кубинка… Знакомо? Три года. Да… Ты и есть такой солдат. Чтобы меня понял лучше, скажу так: есть одна армия, которой можно подражать в нашем случае – советская. Теперь о деле…

Зоран без обиняков заявил, что хотел бы взять Мадьяра в группу собственных телохранителей, поскольку совершает поездки «куда собака хвост не сует» с исключительно важными документами и не совсем официально. А соплеменникам не доверяет. «Это гражданская война. Сложно. И хорошо, что у тебя здесь нет связей».

Так Мадьяр оказался в компании грека, предусмотрительного беженца из Абхазии, и очень набожного донского казака, бывшего защитника Приднестровья. А что удивляться? Человек может быть хозяином своей судьбы, но не ее изгибов. Насколько мы властны над своими же паразитами, если нет сил их вывести? Только самому помереть?

В очередной раз Мадьяр попытался сопоставить свое внутреннее состояние в момент «объявления войны».

Когда в Фергане объявили про Афганистан, то ослабли ноги, а ведь стоял в первой шеренге. Но сдержал дрожь, которую так неумно называют предательской. Нет, она, скорее, пророческая.

В Карабах он подался, очарованный магией чужого патриотизма, после душевного вакуума «мертвого дома» – тюрьмы.

Сейчас же, как казалось Мадьяру, он принимал решение с холодным расчетом.

Итак, в первый раз – воинский долг.

Во второй – порыв.

В третий – расчет?

В преддверии Афганистана он мысленно рисовал батальные полотна, а действительность борьбы с партизанами быстро разочаровала.

В Карабахе суровая действительность выветрила остатки романтики.

Чем бы могла удивить его третья война?

С этой мыслью он спокойно заснул, затолкав под подушку пистолет Стечкина – оружие весьма им уважаемое. А зря! Это не про пистолет, а про спокойствие.

Первые дни в Боснии погрузили нашего героя в действительность, о которой вещали корифеи сюрреализма Иоанн, Гойя, Кафка, Дали и Булгаков. Сущий «сюр» на славянской крови! Слава богу, поплавок знаний, полученных вне школьной программы, позволял вовремя отчалить от зла и тем сотворить благо. И не только для себя.

Первые две войны, виденные ранее на фоне глинобитных лачуг и диких пространств, не вписывались в картинно прелестные боснийские домики, дороги и лужайки. Боец в заскорузлом от пота и крови камуфляже не смотрелся за столиком в ресторане, да и во всем интерьере отеля. Как и бесшабашные люди с телекамерами, возникающие на поле боя в самые критические моменты, бункеры с ватерклозетами, спутниковым телевидением и другими невоенными удобствами. Миротворцы, больше напоминающие торговых посредников.

Но было и другое: ни с чем до того не сравнимая жестокость пыток и убийств пленных и обывателей. Политика, религия здесь не играли роли. Мадьяр убеждался, что такие категории, как друг, враг, союзник, нейтрал, в этой войне не имеют никакого значения. Каждый воевал за себя. И чем война была злее, тем больше ликовал мир. Балканы стали Колизеем Европы. Поскольку же повесть наша не юмористическая, то не будем здесь говорить о гуманных целях и принуждении к миру.

За что воевал Мадьяр? Не за Родину. Не из любви к военному делу. Не за деньги. (Вот и «армянские» доллары целы.)

За что? Он и сам боялся правды. Война становилась единственным местом, где его считали за человека. А это несколько хуже, чем быть просто пушечным мясом.

Городок Србобран на карте значился как Доньи-Вакуф. Мадьяру объяснили, что два года назад его захватили сербы и, выгнав мусульманское население, патриотически переименовали. Стратегическое назначение Србобрана можно было с натяжкой объяснить перекрестком трех дорог, но скорее для босняков и сербов он был символом боевого ожесточения. Дорог, хороших, вокруг хватало. Желающих повоевать тоже.

Сербы по всем канонам фортификации создали на подступах к городу крепкую линию обороны, насыщенную полковой артиллерией. Босняки, одерживая временный успех благодаря численному перевесу и дерзости, были вынуждены под прицельным артогнем отходить с большими потерями.

Зоран в силу своих задач чаще всего находился на командных пунктах и на передовую не совался. Таким образом, для телохранителей самым безопасным временем были именно активные боевые действия. Экстрим начинался, когда Зоран перемещался в другое соединение. Линии фронта, классической, в Боснии не было. Так, лоскутное одеяло, для прикрытия мест компактного проживания своего этноса. Бои разворачивались на спорных и условно же пограничных территориях. Но регулярных войск у обеих сторон не хватало даже для этой цели, а потому боеспособные подразделения перебрасывались то в один, то в другой район. А в «дыры» немедленно проникал «спецназ» обеих сторон. С одной целью – убивать и разрушать. Таким образом, продвижение по «мирной» территории было небезопасным.

Зоран, предвидя возможные осложнения, экипировал телохранителей, не скупясь. Помимо новенькой, подогнанной по размеру камуфляжной униформы, под которую Мадьяр, не удержавшись, надел тельняшку, средств защиты, радиостанций, автоматов, пистолетов, гранат и даже «РПГ», в машине находился комплект голубых касок, повязок миротворческих сил и эмблем на машину. И еще удостоверения UN (Организация Объединенных Наций. – Прим. авт.), знаки Красного Креста, белые флаги… Конечно, достойно осуждения. Все это понятно. Но задачи на войне выполняются ценой жизни, и ради ее сохранения все средства хороши.

Машину – советский командирский «уазик» родного защитного цвета с открытым верхом – Мадьяр окрестил «Антилопой». Какая военная выгода имелась в виду от спиленной крыши, он так и не понял. Водителем, весьма толковым, был казак. К тому же он хорошо разбирался в саперном деле, особенно в минах и взрывчатке. Грек же, сущий Геракл, мог вытолкнуть «Антилопу» в одиночку из любой ямы. Сила его выручала не раз, а вот знание греческого и грузинского языков осталось невостребованным. В обозримом пространстве не было ни грузин, ни греков. Это давало надежду, что еще не у всех «спилена крыша». А что? Были же там африканцы, пусть и американского происхождения. А Мадьяр-то сам, с его немецко-венгерским произрастанием на советской культурной почве?

Шестьдесят километров пути по карте заняли почти все светлое время суток. Зоран несколько раз останавливал «Антилопу» и подолгу рассматривал в бинокль склоны лесистых холмов на противоположном берегу реки.

Военно-проселочная колея с неизбежными воронками и окопами выматывала душу, но выезжать на шоссе Зоран запретил, будто отрубил. Заканчивался осмотр местности тем, что на карту ложились едва заметные точки и штрихи. Мадьяр не удержался, мельком глянул через плечо офицера, и «кошки заскребли» на душе: они находились на линии наступления босняков, а за рекой простиралась «ничейная» зона. До ближайшего гарнизона сербов оставалось еще километров тридцать. Между тем впереди отчетливо простучала очередь из крупнокалиберного пулемета, а затем пара гранатных разрывов. Казак тут же уверил, что это как минимум «Утес», а грек меланхолично заметил, что для «Антилопы» и обычного пулемета Калашникова хватит. Зоран, однако, не смутился и приказал двигаться именно туда, откуда доносилась стрельба.

У старинного арочного моста сгрудилось полтора десятка легковых машин, между которыми залегли беженцы из соседнего городка с милым названием Завидовичи. Спасаясь от наступающих босняков, они застряли у реки, поскольку с «ничейного» берега решетили из пулеметов всякого, кто пытался ступить на мост. Там уже дымились две легковушки и раненые не пытались отползти назад. Впрочем, пули не миновали и остальную колонну: Мадьяр увидел мальчишку в побуревших бинтах и женщину, залитую кровью.