Анджела Стент - Почему Америка и Россия не слышат друг друга? Взгляд Вашингтона на новейшую историю российско-американских отношений
В декабре 2001 года администрация Буша объявила о выходе из Договора по ПРО 1972 года. Заместитель госсекретаря по контролю над вооружениями и международной безопасности Джон Болтон, который курировал вопросы ПРО, торжествовал: «Теперь, когда президент Буш объявил, что 13 декабря 2001 года США выходят из Договора по ПРО, опасный пережиток холодной войны официально утратил силу»{206}. Напротив, министр обороны РФ Сергей Иванов на встрече со своим американским визави Дональдом Рамсфельдом – который несколькими месяцами ранее заявил, что Россия «активно распространяет» технологии ядерного оружия в Иране и Северной Корее, – заявил, что «это одностороннее решение США не стало для нас сюрпризом. Мы по-прежнему убеждены, что оно ошибочно»{207}.
Реакция Путина на это событие была сдержанной. В официальном ответе он снова озвучил свое мнение, что это решение было ошибкой, но что Россия готова к дальнейшему сотрудничеству с США. В интервью, которое Путин дал в тот же день, он признал, что у Соединенных Штатов есть право выйти из Договора и он не собирается использовать это как повод для нагнетания «антиамериканской истерии». Путин признал также, что Буш с самого начала своего президентства не делал секрета из этого намерения и не обманывал его{208}. Джордж Буш, со своей стороны, заговорил о «новом стратегическом партнерстве» с Россией. В послании Конгрессу «О положении в стране» в 2002 году Буш отметил новую расстановку сил в мире: «В этот момент, когда открываются новые шансы, общая угроза гасит огонь прежних разногласий. И сегодня Америка во имя достижения мира и процветания как никогда раньше сотрудничает с Россией, Китаем и Индией»{209}.
Несмотря на внешнее хладнокровие по поводу выхода США из Договора по ПРО, российская сторона возражала против этого одностороннего шага. Еще и трех месяцев не прошло после 11 сентября, а уже прозвучал первый тревожный звоночек, что администрация Буша намерена проводить свой новый стратегический курс независимо от того, что думают по этому поводу в Москве. Опасаясь, что Белый дом отвергнет и другой столп контроля над вооружениями – Договор СНВ, – Путин еще в октябре 2001 года на саммите АТЭС в Шанхае заявил Бушу: «Мне нужен договор». В ответ Буш, решительно отметая советы тех сотрудников своей администрации, кто крайне скептически относился к идее контроля над вооружениями, дал согласие на новый договор{210}. «Я считаю, что мы должны сделать что-то, что переживет наши президентства. Стратегические отношения с Россией и есть то самое, что сохранит важность в последующие десять лет», – заявил Буш. Он также сказал, что «Путин подвергает себя колоссальному риску, он должен отбиваться от своих собственных троглодитов»{211}.
Следующим шагом администрации Буша с целью умалить значение договоренностей с Россией о контроле над вооружениями стало подписание Договора об ограничении стратегических наступательных потенциалов (СНП), известного также как Московский договор. Это произошло в мае 2002 года во время первого визита Джорджа Буша в Москву. Для Соединенных Штатов Договор об СНП открывал возможность предложить серьезное сокращение ядерных вооружений и при этом снять чрезмерное, как считали в Вашингтоне, регламентирование, которое предусматривали предыдущие соглашения по ОСВ и СНВ. Сам Московский договор представлял собой скупой трехстраничный документ (ряд американских критиков даже прозвали его «хайку»[25]), закрепивший обязательства каждой стороны к 31 декабря 2012 года сократить общее количество стратегических ядерных боеголовок, стоящих на боевом дежурстве, до 1700–2200 единиц{212} – в три раза меньше ограничения на количество боеголовок, установленного договором СНВ-1. Это было крупнейшее за всю историю ограничение на стратегические ядерные вооружения, закрепленное в международном договоре. Однако договор об СНП не обязывал ни одну из сторон уничтожить эти вооружения. Боеголовки можно было хранить и при необходимости снова развернуть. Кроме того, в Московском договоре отсутствовали механизмы постоянных взаимных проверок, содержавшиеся в договорах об СНВ{213}. По словам Евгения Примакова, «Россия подписала этот договор главным образом для того, чтобы положить конец практике односторонних решений США в вопросах безопасности»{214}.
В то же время Московский договор представлял собой одну из высших точек третьей перезагрузки. Буш и Путин дружно провозгласили, что это заря нового стратегического партнерства, сотрудничества на широкой основе по целому спектру глобальных политических и экономических вопросов{215}. В этот момент более масштабная задача Путина – закрепить признание значимости России посредством сотрудничества с США – возобладала над раздражением из-за того, что США последовательно умаляли значение контроля над ядерными вооружениями. Администрация Буша рассчитывала, что российская сторона молча проглотит обиды и примет новую повестку двусторонних отношений, заложенную в документах Московского саммита. На самом деле эта повестка – нераспространение ядерного оружия, противоракетная оборона, борьба с терроризмом, вступление России в ВТО – была все той же повесткой 1990-х, только слегка перелицованной, чтобы подчеркнуть новую ориентацию России после 11 сентября. После первоначальных заявлений о сокращении финансирования программы Нанна – Лугара администрация Буша сдала назад и объявила о выделении дополнительных средств. Более того, хотя администрация Буша в свое время не жалела критики в адрес Комиссии Гор – Черномырдин, США и Россия учредили двустороннюю Российско-американскую консультативную группу по вопросам стратегической безопасности, куда вошли министры иностранных дел и обороны обеих стран. Первое заседание группы состоялось в сентябре 2002 года. Нам нем был рассмотрен широкий круг вопросов, включая проблемы Северной Кореи, Ирака и Афганистана, а также дальнейшие действия в области контроля над вооружениями. Несмотря на это, архитектура североатлантической безопасности по-прежнему представляла главный камень преткновения в отношениях двух стран.
Нато устраивает «Большой взрыв»
Вскоре после прихода в Кремль Путин, как до него Борис Ельцин, высказался о возможности вступления России в НАТО. Помимо обсуждения этого вопроса с Биллом Клинтоном Путин также спросил, когда Россию могли бы принять в НАТО, генерального секретаря альянса Джорджа Робертсона и канцлера Германии Герхарда Шрёдера. Робертсон отвечал, что Россия должна подать заявку{216}. На пресс-конференции в июле 2001 года Путин заявил, что для альянса одна из возможностей состоит в том, чтобы «включить Россию в НАТО. Это позволит создать единую область оборонной безопасности». Российские чиновники высшего ранга полагают, что Путин всерьез изучал возможность членства в НАТО – пусть даже и не был твердо уверен, что это произойдет.
Эти идеи нашли отклик у ряда американских чиновников из команды Буша. Когда в начале его президентства администрация пересматривала политику США на российском направлении, отдел политического планирования Госдепартамента направил госсекретарю Пауэллу докладную записку, где отмечалось, что НАТО зарекомендовало себя как организация гибкая и что в НАТО XXI века может найтись место для России. В записке предлагалось подготовить официальное приглашение России вступить в НАТО вместе с «дорожной картой», расписывающей, как должны проводиться переговоры. Эту тему предлагалось обсудить в ходе дискуссии о дальнейшем расширении НАТО, вместо того чтобы сразу исключить Россию из этого процесса. В заключение говорилось: «В наших же долгосрочных интересах, чтобы Россия была нашим партнером, а не деструктивным фактором»{217}. Директор бюро политического планирования Ричард Хаас был твердо уверен, что это правильно: «Включить Россию в НАТО – великолепная мысль. НАТО уже превратилось в конгломерат разрозненных связей, и приближение России к НАТО совсем не будет противоречить сегодняшней сути этой организации». Впрочем, эта записка дальше стола Пауэлла не пошла. Вспоминая этот эпизод, Хаас отмечает: «По отношению к России мы нарушили принцип Ареты Франклин[26] – не выказали русским достаточно уважения»{218}.
Спустя несколько месяцев экс-госсекретарь Джеймс Бейкер опубликовал статью, где поддерживал идею предложить России в перспективе стать членом НАТО. Бейкер напомнил читателям, что НАТО представляет собой «коалицию бывших противников – а один из печальных уроков ХХ века в том, что отказывать разгромленным противникам в союзах еще опаснее, чем вступать с ними в союзы»{219}. Бейкер как человек, который внес свою личную лепту в окончание холодной войны, явно говорил со знанием дела. Но администрация Буша изъявила столь же мало интереса к этой идее, как и ее предшественники из администрации Клинтона. Всех их тревожили размеры России и тот факт, что она имеет общую границу с Китаем, а также ее вероятные претензии на особую роль в НАТО. А может, свою роль сыграло отсутствие у чиновников воображения и их нежелание творчески подойти к делу, которое обещало стать серьезнейшим вызовом.
