Джон Вествуд - Свидетели Цусимы
В этот момент обилие снарядов, направленных в нас, привело меня к заключению, что по нам стреляют наши же броненосцы, а потому стрельба была прекращена. Чтобы показать, что стреляют по нам, принимая «Аврору» за неприятеля, я приказал замигать нашей отличительной бело-красной сигнализацией, и, кажется, очень скоро стрельба прекратилась.
В это время мне донесли, что во время боя был тяжело ранен наш священник отец Анастасий и более легко — комендор Григорий Шатило. Попавшие на вверенный мне крейсер снаряды были следующие: 1-й снаряд — 47 мм пробил наружный борт с правой стороны и пролетел сквозь каюту судового священника. 2-й снаряд — 75 мм попал в ту же каюту священника. 3-й снаряд 75 мм пробил коечную сетку левого борта. 4-й снаряд 75 мм пробил переднюю дымовую трубу. 5-й снаряд неизвестно какого калибра разорвался у правого борта на баке, осколками этого снаряда ранен легко в ногу комендор, затем перебит брам-штаг, и найдено две-три ссадины в различных местах полубака, поврежден перлинь, разбито несколько стекол и стекло у фонаря Манжена.
Тяжело раненный 9 октября иеромонах отец Анастасий является членом братии небогатого Ростовского Борисоглебского монастыря, Ярославской епархии, в котором проживают всего 30 монахов. С полной потерей одной руки и поранением ноги, он лишен возможности зарабатывать себе пропитание, поэтому я, чтобы не поставить его в тяжелое условие сделаться обузой материально бедным братьям своего монастыря, прошу особого ходатайства Вашего Превосходительства о назначении ему пенсии для обеспечения его дальнейшего существования».
Адмирал Рожественский с его штабом, хотя, конечно, и сожалели о случившемся, очевидно, мало задумывались о его серьезности или о том мировом скандале, который возникнет вокруг него. Вторая эскадра не имела надежного средства связи с Петербургом, кроме наземного телеграфа, к тому же адмирал не считал происшедшее делом достаточно серьезным, чтобы специально для этого отправлять корабль с депешей в ближайший порт. Поэтому рапорт адмирала дошел до столицы не ранее, чем через пять-шесть дней. Эта задержка поставила русское правительство в страшно неуклюжее, даже дурацкое положение: ведь как только гулльские шаланды добрались домой, инцидент стал международным кризисом, а Петербург, чтобы выработать на все это свою дипломатическую реакцию, располагал все той же английской информацией.
Владельцы пострадавших траулеров выказали совершенно необычную солидарность и сострадание к своим рыбакам, а многие влиятельные британцы даже рассматривали инцидент как удачный предлог, чтоб объявить России войну. Большинство газет в последующие дни буквально лезли из кожи вон, чтобы заклеймить и опорочить событие на Доггер-Банке, тем более что как раз в это время британцы отмечали 99-летнюю годовщину Трафальгарской битвы.
Вот фрагмент статьи одной из британских газет: «Ужас этой подлой демонстрации пещерной жестокости и вместе трусости ошеломил весь цивилизованный мир. Однако, несмотря на все это, был момент, когда можно было если не искупить, то хотя бы смягчить дело. Потому что, как только стало ясно, что совершена ужасная ошибка, ни один моряк в мире, к какой бы стране он ни принадлежал и под каким бы флагом ни плавал, не прошел бы мимо не остановившись, чтобы оказать помощь, проявив тем самым гуманность и благородство. Жалкий Рожественский своим поведением и высказываниями сначала в Либаве, а после в Виго показал, какую опасность он несет, если позволить ему продолжить его людоедский рейс».
Это отрывок из передовицы одной небольшой газеты («The Homeward Mail»), цитируемый здесь отчасти потому, что таков был типичный тон тогдашней британской прессы, а больше потому, что газета эта принадлежала члену парламента — консерватору от Центрального Гулля. Не исключено, что статью написал именно он. Кроме того, он отправил короткую, но в том же стиле телеграмму в одну из гулльских газет: «Думаю, от России нужно потребовать немедленной репарации и исчерпывающих глубоких извинений. А если этого не последует, Балтийский флот должен быть потоплен».
Рекомендация потопить русских прозвучала большой иронией, так как именно в тот момент Адмиралтейство вдруг обнаружило, что вследствие текущих перемещений и диспозиций Королевский флот просто не имел в домашних водах достаточно боевых кораблей, чтобы сладить с Рожественским: лучшие британские линкоры оказались в Гибралтаре. Это неприятное открытие привело к тому, что начались постоянные перетасовки основных кораблей Великобритании, вследствие чего большинство броненосцев отныне оставалось дома.
Несмотря на накал страстей и давление, оказываемое со всех сторон, Британское правительство не потеряло контроля над ситуацией: оно не желало войны с Россией (что означало бы вдобавок еще войну с Францией). Это не отменяло, однако, но делало еще более необходимым жесткий дипломатический подход в отношении Русского правительства. Роль потерпевшей Великой Державы, с другой стороны, предоставляла англичанам извинительный повод вносить в британское дипломатическое наступление на Россию элемент сарказма, который просвечивает, например, в телеграмме, отправленной Форин Оффисом британскому послу в Санкт-Петербурге: «Несколько траулеров из Милфорд Хафена и Флитвуда занимаются ловлей рыбы в водах Виго, Финистер и Опорто. Пожалуйста, проинформируйте на сей счет русское правительство».
Рапорт-телеграмма Рожественского, направленный русскому морскому атташе в Лондоне 26 октября (западный календарь):
«Инцидент в Северном море был спровоцирован действием двух миноносцев, которые под покровом темноты, с потушенными огнями на полном ходу приближались к ведущему кораблю нашего отряда. Только при включении прожекторов было замечено, что здесь находятся несколько мелких паровых судов, имеющих сходство с траулерами. Отряд сделал все возможное, чтобы не повредить суда, и прекратил огонь, как только исчезли миноносцы.
Русский отряд не имел в своем составе торпедных кораблей, и ни одного русского судна не оставалось в стороне от событий. Отсюда следует, что судно, которое, как заявляют, оставалось в соседстве с мелкими рыбацкими судами до наступления дня, должно было быть одним из двух вражеских миноносцев, который понес только легкие повреждения, другой был потоплен.
Наши корабли воздержались в оказании помощи рыбакам вследствие их очевидного сообщничества с названными миноносцами, проявлявшегося в их упорном стремлении пересечь нам курс. Некоторые из этих траулеров долгое время не показывали навигационных огней, другие совсем их не имели».
Миноносец, который, якобы, оставался на месте действия до утра, стал «отвлекалкой», за которую Рожественский благодарно и от всей души ухватился. Нетрудно было показать, что все русские торпедные корабли были уже у берегов Франции, когда данный миноносец топтался почему-то на Доггер-Банке, и если это был не русский миноносец, то он мог быть только японским.
Ныне же, по прошествии стольких лет, мир поумнел достаточно, чтобы постичь искусство газетного репортера вставить в уста свидетеля слова, которые хочет услышать его издатель, и теперь кажется предельно ясным, что тот таинственный миноносец был лишь газетной уткой.
Ничего лучшего нельзя было придумать, чтобы заставить вскипеть чувство патриотического негодования англичан, чем история о корабле русской «Эскадры Бешенной Собаки», который отказался спасти тонущих британцев (которые фактически несколькими часами раньше были взяты на борт их товарищами рыбаками).
После оказываемого на него длительного давления русское правительство согласилось на создание в Париже Международной комиссии по расследованию обстоятельств инцидента и определения вины сторон. Петербург с самого начала предложил заплатить компенсацию, но Британия помимо того потребовала, чтобы были наказаны русские офицеры, ответственные за открытие огня. Некоторые офицеры 2-й эскадры были отправлены домой как свидетели. (Никого, кстати, не уволили с «Орла», так как там не нашлось ни одного, кто видел бы миноносцы своими глазами.) В число свидетелей был включен и капитан Кладо.
Включение Кладо его бывшие коллеги объясняли позднее как желанием адмирала от него избавиться, так и нежеланием самого Кладо рисковать своей шкурой на Дальнем Востоке. Поскольку дальнейшие газетные статьи Кладо играли определенную роль в решении отправить эскадру Небогатова на подкрепление Рожественскому, и, поскольку его писания влияли на последующих авторов, здесь стоит упомянуть, что Роджер Кейес (позднее адмирал Кейес), участвовавший с другими британскими офицерами в комиссии, вынес заключение, что Кладо — шарлатан. Очевидно, Кейес вывел это заключение, беседуя с русскими свидетелями, коллегами Кладо по комиссии. А может быть, это была уверенность, с которой он заявил на комиссии, что он «никак не мог принять «Аврору» за японский миноносец!» (по сведениям Кейеса, во время всего инцидента Кладо просидел в своей каюте). Другая возможность, которой пренебрегали критики и комментаторы: Кладо был выбран на эту роль, потому что он в высшей степени подходил для нее. Он служил во французском флоте, обладал даром все логически истолковывать и был напичкан техническими знаниями. Возможно, та неприязнь, с которой относились к нему коллеги по комиссии, объяснялась некоторыми статьями, появившимися в парижской прессе, в которых угадывалась вызывавшая неловкость слишком большая осведомленность в личной жизни русских делегатов; словом, ему ставили в вину, что он слишком много болтал с газетчиками в ходе поездки из Петербурга в Париж.
