Маргарет Макмиллан - Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую
В возрасте 18 лет Вильгельм был призван в гвардейский полк, где, как он позднее утверждал, сразу почувствовал себя как дома. «В течение многих лет робости мою натуру не признавали; я был окружен насмешками над тем, что было для меня более всего дорого и свято, – над Пруссией, над армией и над тем долгом офицера, который я впервые начал исполнять здесь и который наполнил меня счастьем, радостью и удовлетворением»[164]. Он любил армию, ему нравилась компания товарищей-офицеров, которыми он наполнял свой дом, – а особенно ему нравилось то, что в один прекрасный день все это будет принадлежать ему. И день этот настал гораздо раньше, чем кто-либо мог предположить.
Старый король Вильгельм умер в марте 1888 г. Его сын, кронпринц, в это время уже страдал от рака гортани и скончался три месяца спустя. Эти события породили одно из величайших «А что, если?» современной истории. Что было бы, если бы Фридрих с поддержкой Викки правил бы Германией, скажем, еще в течение двадцати лет? Смогли бы они твердой рукой преобразовать Германию, отойдя от абсолютизма в направлении подлинной конституционной монархии? Поставили бы они военное ведомство под гражданский контроль? Удалось бы Германии избрать другой путь в развитии международных отношений и, возможно, укрепить дружбу с Британией или даже вступить с ней в союз? С Вильгельмом II в качестве правителя Германия получила совсем иное руководство и иную судьбу.
Воцарение Вильгельма не сыграло бы такой роли, будь он британским монархом, подобно своей бабушке, дяде или двоюродному брату. Они хоть и обладали влиянием, часто очень значительным, но не имели таких полномочий, как у Вильгельма. Он, например, мог назначать на министерские должности, управлять вооруженными силами и руководить внешней политикой Германии. Английским монархам приходилось иметь дело с премьер-министром и его кабинетом, которые отвечали только перед обладавшим большими полномочиями парламентом, – а Вильгельм назначал и увольнял канцлеров и министров по собственному желанию. Когда ему приходилось обращаться к рейхстагу за финансированием, он (а на деле – его министры) обычно получал что хотел. Да, приближенные кайзера со временем научились манипулировать им – Ойленбург до своего падения был в этом особенно хорош – и порой утаивали от него информацию по деликатным вопросам. Тем не менее он мог вмешиваться в политику и кадровые решения – и вмешивался в них.
Характер Вильгельма также не имел бы большого значения, если бы он был королем Албании, как его дальний родственник – Вильгельм Вид. Но он оказался правителем одной из самых могущественных держав на земле. После одного из его нервных припадков Цедлиц заметил: «Он ребенок и навсегда останется им – но этот ребенок обладает властью, с помощью которой может все на свете невероятно усложнить, если не сказать больше»[165]. Потом он процитировал Екклесиаста: «Горе тебе, земля, когда царь твой отрок!» Германия была могущественной страной, но ее дела были запутанными – опасное сочетание в руках человека, подобного Вильгельму. Как будто мощную машину доверили мистеру Жабсу из детской сказки «Ветер в ивах». Интересно, что Вильгельм ненавидел автомобили, когда они впервые появились, – он считал, что они пугают лошадей. Но как только кайзер обзавелся собственной машиной, то сразу стал, по выражению Бюлова, «фанатичным сторонником моторов»[166].
Когда германские государства в 1871 г. объединились в Германскую империю, она оказалась самой населенной страной Европы к западу от России, что подразумевало, в частности, большой мобилизационный потенциал. Сверх того, германскую армию повсеместно считали наилучшим образом обученной и имеющей наилучшие офицерские кадры. К 1911 г. в Германии проживало 65 млн человек, тогда как во Франции – 39 млн, а в Англии – 40. Население России составляло 160 млн человек, что было одной из причин, по которым Франция так ценила ее в качестве союзника. Германская экономика быстро становилась самой динамично развивающейся в Европе. В 1880 г. крупнейшим экспортером мира была Великобритания, на которую приходилось 23 % мировой торговли, – а у Германии под контролем было лишь 10 %. К 1913 г. Германия готовилась обогнать Англию: немцы контролировали уже 13 % мирового рынка, а доля англичан упала до 17 %. В некоторых областях народного хозяйства Германия уже была впереди – в 1893 г. она превзошла Британию по выплавке стали, а к 1913 г. стала крупнейшим экспортером промышленного оборудования.
Следствием развития промышленности стало появление профсоюзов, начало забастовок и рабочих волнений – пусть даже в Германии развитие социальной сферы и опередило показатели прочих стран. В 1896–1897 гг. произошла значительная забастовка в крупном порту Гамбург – и с того момента периодические забастовки происходили в разных частях страны до самого начала войны. В большинстве случаев цели бастующих были экономическими, но постепенно возрастала и роль политических требований, связанных со стремлением рабочих изменить германское общество. Количество членов профсоюзов значительно возросло с 2 млн в 1900 г. до 3 млн в 1914 г. Еще большее беспокойство господствующим классам Германии внушало появление мощной социалистической партии. К 1912 г. Социал-демократическая партия Германии (СДПГ) стала крупнейшей партией в рейхстаге, имея почти треть всех депутатских мандатов и собрав третью часть всех голосов.
Социальное напряжение, вызванное переменами в жизни, затрагивало не только Германию, но именно германская политическая система была наихудшим образом приспособлена для решения подобных проблем. Хотя Бисмарк и был великим государственным деятелем, но созданная им политическая система была слеплена кое-как, а конституция работала только при его руководстве, да и в то время не всегда. Теоретически и конституционно Германия была федерацией, объединяющей 18 различных субъектов. Рейхстаг являлся федеральным парламентом, избираемым всеобщим голосованием (но только мужским) и отвечающим за принятие федерального бюджета. Также имелся и совет федерации – бундесрат, где заседали представители отдельных регионов. Они имели право осуществлять надзор за ключевыми областями государственной политики – международными отношениями, армией и флотом. Но так это работало в теории, реальность же была иной. Совет так никогда и не получил реального значения – Бисмарк не имел ни малейшего желания поступаться своей властью или интересами Пруссии. Он соединил в одном лице полномочия германского канцлера и главы прусского правительства, и такая практика продолжила существовать до самого конца Великой войны. Он также был и министром иностранных дел, которыми тоже во многом управлял через аппарат министерства иностранных дел Пруссии. Возникало пересечение юрисдикций, и часто было непонятно, кто и за что отвечает.
Все же Бисмарк и его преемники не могли управлять Германией исключительно по собственному произволу. С годами им пришлось налаживать отношения с рейхстагом, который не без оснований претендовал на то, чтобы представлять волю немецкого народа, и мог бросить вызов политике правительства, поскольку в руках депутатов находились бюджетные рычаги. Десятилетия между 1871 и 1914 гг. ознаменовались целым рядом политических кризисов, а порой и настоящих тупиков, толкавших как Бисмарка, так и Вильгельма II к мысли об отмене конституции и возвращении к абсолютизму. «Болваны», «идиоты», «собаки» – такими эпитетами награждал Вильгельм членов рейхстага. Он любил говорить, что им для их же пользы надо преподать урок насчет того, кто действительно является хозяином в Германии[167].
Даже если не принимать в расчет возможный политический резонанс, очень сомнительно, что подобные меры могли бы в итоге дать Германии более целостное и сплоченное правительство. Бисмарк и те, кто пришел ему на смену, не считали, что работа правительства должна быть коллективным процессом, в ходе которого решения вырабатываются постепенно и согласуются между разными частями государственной машины. Так что, например, министерство иностранных дел не знало планов военных и наоборот. А после восшествия на престол Вильгельма II дела пошли скорее даже еще хуже, поскольку он стремился осуществлять непосредственный контроль над армией и флотом с помощью своего собственного аппарата советников – и настаивал, что все германские министры должны отчитываться лично перед ним. В результате делиться информацией стало еще труднее, а координация пострадала еще больше.
Новые федеративные учреждения походили на хилого всадника, пытающегося удержаться в седле боевого коня. Пруссия, к которой относились 65 % территории и 62 % населения Германии, затмевала собой всех прочих членов федерации, от королевства Бавария на юге до города-государства Гамбург на севере страны. Поскольку в законодательных органах Пруссии, благодаря ограниченному праву голоса и тщательно продуманной избирательной системе, господствовали консерваторы, то внутри Германии она играла роль правого противовеса умеренно консервативным, либеральным и социалистическим группам, которые росли повсеместно, не исключая и саму Пруссию. Кроме того, прусские юнкерские фамилии не только занимали привилегированное положение в своем регионе, но также доминировали и в общегерманских институтах, особенно в армии и в министерстве иностранных дел. Присущие им моральные ценности: верность, набожность, долг, преданность семье, почтение к традициям и установленному порядку, острое чувство чести – могли с известной точки зрения вызывать восхищение, но эти люди были консерваторами, если не реакционерами, и им становилось все труднее идти в ногу с современной Германией[168].
