Маргарет Макмиллан - Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую
Вильгельм II – германский император, король Пруссии, первый среди прочих германских монархов, потомок великого короля-воина Фридриха II и внук своего тезки Вильгельма I, при котором Германская империя, собственно, возникла. Новый император жаждал влияния не только у себя в стране, но и на мировой арене. От природы он был человеком беспокойным и неугомонным, с живыми чертами и быстро меняющимся выражением лица. «Беседовать с ним, – говорил барон Бейенс, бельгийский посол в Берлине перед войной, – означало играть роль слушателя, давать время, чтобы он в своей живой манере развернул перед вами свои взгляды. Время от времени можно решиться на отдельные комментарии, за которые его гибкий ум, легко перескакивавший с предмета на предмет, немедленно ухватывался». Когда Вильгельма что-то забавляло, он смеялся во весь голос, а в минуты раздражения его глаза сверкали «подобно стали».
Он был привлекательным блондином с серыми глазами и свежим лицом – на публике он отлично смотрелся в роли правителя, чему помогали целая коллекция военной формы, сверкающие перстни и солдатская выправка. Подобно своему деду (а равно и Фридриху Великому) кайзер выкрикивал резкие приказы и оставлял на документах краткие и порой грубые резолюции – «тухлятина», «ерунда», «чепуха». Он старался, чтобы его лицо было суровой маской с холодными глазами, персональный цирюльник каждое утро приводил в порядок его знаменитые воинственно подкрученные усы. «Мы всякий раз задаемся тревожным вопросом, – отмечал Бейенс, – действительно ли человек, которого мы только что видели, убежден в своих словах – или же он самый поразительный актер из всех, кого можно увидеть на современной политической сцене»[135].
Вильгельм действительно был актером и втайне подозревал, что не соответствует той великой роли, которая ему досталась. Жюль Камбон, много лет служивший французским послом в Берлине, чувствовал, что «его величеству нужно было прилагать огромные, просто огромные усилия для поддержания строгого и возвышенного образа, приличествующего монарху. Он испытывал невероятное облегчение всякий раз, когда официальная часть аудиенции заканчивалась и он мог расслабиться в приятной и даже шутливой беседе, которая куда больше соответствовала его подлинной натуре»[136]. Военно-морской адъютант Альберт Хопман, обычно склонный к лести, замечал, что у императора «несколько женские черты характера, поскольку ему не хватает логики, делового подхода и истинно мужской внутренней твердости»[137]. Когда умный и наблюдательный германский промышленник Вальтер Ратенау был представлен кайзеру, то его поразил контраст между его истинным характером и тем, что он демонстрировал на публике. Ратенау увидел в Вильгельме человека, который изо всех сил старается создать впечатление подавляющей воли, которой от природы был лишен: «Шла бессознательная борьба против собственной природы. Многие вокруг меня видели эти черты – неуверенность, мягкость, тяга к людям, детская искренность… Все это было подавлено, но проступало сквозь слой атлетических достижений, шумной активности и нервного напряжения»[138].
В этом Вильгельм тоже походил на Фридриха Великого. У них обоих были нежные, чувствительные стороны характера и интеллектуальные наклонности, которые они, повинуясь обстоятельствам, считали нужным подавлять. Хотя Вильгельм и не обладал утонченным вкусом своего предка, ему нравилось проектировать здания – по общему мнению, уродливые и чересчур помпезные. В более поздние годы он обнаружил в себе страсть к археологии и мог на несколько недель затащить свой несчастный двор на Корфу, где вел раскопки. В то же время он не был поклонником современного искусства и литературы. После первой берлинской постановки «Саломеи» Рихарда Штрауса кайзер воскликнул: «Вот так змею я пригрел на своей груди!»[139] Сам Вильгельм предпочитал более громкую и грубую музыку[140].
Кайзер был умен, обладал прекрасной памятью и любил идти в ногу со временем. Многострадальный служащий двора писал: «Снова и снова можно поражаться тому, насколько пристально император следит за всеми современными тенденциями и видами прогресса. Сегодня это радий; завтра это будут раскопки Вавилона – а послезавтра, возможно, он будет рассуждать о свободном и беспристрастном научном методе»[141]. Вильгельм также был добрым христианином и под настроение даже читал проповеди, которые, по отзыву Хопмана, были полны «мистицизма и тупой ортодоксии»[142]. Кроме того, у Вильгельма была склонность поучать всех и вся, оставшаяся неподавленной в силу его положения. Своего дядю Эдуарда VII он наставлял в том, как англичанам следует вести войну с бурами, а своему адмиралтейству посылал наброски боевых кораблей[143]. Впрочем, британскому флоту он тоже дал много непрошеных советов. Дирижеров он учил дирижировать, художников – рисовать. Как однажды нелюбезно выразился Эдуард, Вильгельм был «самым блестящим неудачником в истории»[144].
Он не любил возражений и старался избегать тех, кто был с ним не согласен или собирался сообщить неприятные новости. В 1891 г. дипломат Альфред фон Кидерлен-Вехтер сказал Гольштейну: «Он просто убеждает себя в справедливости какого-либо мнения… А потом всякого, кто его придерживается, приводят в качестве авторитета, а всех, кто с ним не согласен, – считают «оду раченными»[145]. Обитатели двора и ближайшие советники кайзера научились по большей части подыгрывать своему повелителю. Граф Роберт Цедлиц-Трютцшлер, семь лет бывший гофмейстером Вильгельма, писал: «Чем выше должность, тем хуже становятся интриги и тем больше проявляется раболепия, поскольку именно на высоких постах больше всего почвы как для надежд, так и для опасений. Всякий человек в ближайшем окружении императора рано или поздно, невзирая на свои цели и намерения, становится его рабом»[146].
Его слугам также приходилось развлекать своего господина и терпеть его розыгрыши. В течение всей жизни Вильгельм сохранил чувство юмора, присущее подростку. Он насмехался над физическими особенностями людей – например, дразнил лысого представителя земли Баден[147]. Во время ежегодных летних круизов по Северному морю Вильгельм заставлял других пассажиров собираться на утреннюю зарядку и развлекался, толкая их и перерезая им подтяжки. Он намеренно жал всем руки своей сильной правой кистью, усыпанной перстнями с острыми краями, тыкал людей под ребра и тянул их за уши[148]. Когда он «хорошенько треснул» российского великого князя Владимира маршальским жезлом, это, по словам Цедлица, конечно, была шутка: «Нельзя было не заметить, что беспечность такого рода отнюдь не была приятна другим августейшим персонам, и я не могу не опасаться, что император своими грубыми развлечениями вызвал серьезное недовольство у многих коронованных особ, которые едва ли могли бы найти их соответствующими своему вкусу»[149]. И действительно, однажды кайзер публично шлепнул по заду царя Болгарии – страны, которую Германия планировала привлечь в союзники, – и тот, «побелевший от ярости», покинул Берлин.
Хотя в присутствии дам Вильгельм держался скромно, в обществе мужчин он наслаждался грубыми постановками и историями, считая переодевание солдат в женские платья вершиной комедийного искусства. После одной вечеринки с Вильгельмом Кидерлен рассказывал: «Я играл карлика и погасил лампы, к большому удовольствию его величества. В импровизированном представлении мы с С. играли сиамских близнецов – нас соединяла огромная колбаса». В 1908 г. глава военного кабинета скончался от сердечного приступа, танцуя в пачке и шляпе с перьями[150].
Слухи о гомосексуальности Вильгельма ходили всегда, отчасти из-за его крепкой дружбы с Филиппом Ойленбургом, который определенно был гомосексуален. Но в отношении самого кайзера все это кажется очень сомнительным – в юности у него было несколько романов с женщинами, и он казался преданным своей жене, немецкой герцогине Августе-Виктории (которую обычно звали просто Доной). И все же, когда уже после Великой войны она умерла, он сразу женился снова. Дона была настроена резко антибритански, крайне консервативна и являлась ревностной протестанткой – в частности, она не нанимала католиков даже в качестве слуг. Она также не позволяла появляться при дворе лицам со сколько-нибудь подмоченной репутацией. В Берлине стали привыкать к тому, что императорская чета покидает театральные представления, стоит только Доне заметить на сцене нечто неприличное. Бельгийский посол Бейенс недоброжелательно, но точно выразился: «Ее главная цель в том, чтобы сделать жизнь в королевских резиденциях такой же уютной и домашней, как в поместье скромного прусского юнкера»[151]. Вильгельм безуспешно старался прибавить супруге элегантности, лично подбирая ей платья и увешивая ее дорогими и эффектными украшениями, – она все равно продолжала выглядеть «юнкерской женой». Когда она появилась на придворном балу в золоченом платье с красным поясом, то, по словам одного недоброжелательного свидетеля, была «похожа на дешевую хлопушку»[152]. Дона обожала Вильгельма и родила ему семерых детей, но вот развлечь его она не могла. Развлечений ее муж искал во время своих круизов или поездок на охоту в мужской компании. Кажется, он даже не замечал, что Ойленбург и, вероятно, другие из его окружения не особенно интересуются женщинами. А потому связанный с этим обстоятельством публичный скандал оказался для него огромным шоком.