Станислав Мешавкин - Азимут «Уральского следопыта»
— Какой дом? — в глазах мальчика растерянность.
— Обыкновенный, в пять этажей. Какой еще?!
— А купола?
— Чокнулся ты на куполах, чудо в перьях! Кто хоть их изготовляет, ты мне покажи. Каки хоть они на вид-то? Мотай-ка ты, братан, домой, к мамке. Там тебе и все купола! А тут — Север. Понимаешь ты — Север?
Действительность
Там и впрямь было не до куполов. Руководители единственного в ту пору в Надыме треста Севергазстрой столкнулись на практике с явлением катастрофическим — текучестью кадров. Трест и его подразделения напоминали проходную с множеством дверей. Люди шли нескончаемым потоком. Они входили в одни двери и выходили в другие. И самое обидное было то, что в общей массе уходили и нужные стройке люди — квалифицированные рабочие, специалисты.
Человеку, живущему в большом городе, работающему на крупном предприятии со сложившимися традициями, трудно понять необычность драматизма северных проблем. Давайте вообразим и наглядно представим всю картину. Итак, вы будто смотрите с высоты птичьего полета на территорию в сотни квадратных километров, где нет ни железных дорог, ни автомагистралей, ни городов, где признаки присутствия человека так ничтожны, что их впору не заметить. В юго-западной оконечности этой территории есть точка — клочок земли размером примерно в 400 гектаров. Здесь предстоит построить город. В пятнадцати километрах от этого пятачка — река Надым. Ее берега придется одеть в бетон, возвести причальные сооружения, водрузить на них краны, т. е. создать речной порт.
На противоположной стороне реки, на правом ее берегу — поселок Старый Надым. Когда-то там жили пяки — лесные ненцы. В пятидесятых они влились в коллективные оленеводческие хозяйства, ушли на север — в Ныду, Нори, Хэ — и там осели. В поселок пришли нефтеразведчики, отстроили его заново. Но к началу освоения и они откочевали к Обской губе, в Нумги. А Старый Надым готовился стать базой строителей газопровода и железнодорожной линии Надым — Медвежье.
До Медвежьего 120 километров. Там, на месторождении, должен возникнуть поселок Пангоды — плацдарм буровиков и газодобытчиков — и десять установок комплексной подготовки газа, каждая из которых — средней величины завод. Эти установки растянутся по тундре стокилометровой шеренгой с юга на север, почти до самой Обской губы.
Срок, чтобы раскрутить строительство, поднять всю эту махину, включая и строительство города, и промысла, и газопровода, отпущен крайне малый: по планам правительства уже через год ямальский газ должен быть подан на Урал и в Центр, а через пять, максимум — шесть лет Медвежье необходимо вывести на полную проектную мощность! Что для этого нужно? Живая сила и техника: сотни машин и механизмов, тысячи и десятки тысяч человеческих рук. Все это есть в стране. Тысячи людей откликнулись на призыв Родины. Но на стройке нет ни жилья, ни гаражей, ни ремонтных баз — ничего! А сроки уже установлены. И вся эта неудержимая масса — люди, машины, грузы, оборудование, механизмы — уже хлынула со всех концов великой страны!
Вспоминаю каменное лицо управляющего трестом Василия Даниловича Чернышева. Будучи в курсе неутрясок и проблем, я как-то спросил его:
— А может быть, произошла тактическая ошибка? Может, разумнее было бы заблаговременно подготовить базу, создать необходимые условия, а уж тогда и призывать людей?
На это он твердо ответил:
— Нам здесь условий никто не создаст. Мы сюда и посланы для того, чтобы создать эти условия.
Трудно начинался Надым. Зимой в непролазных снегах пятисоткилометрового зимника увязали механизированные колонны, выходили из строя машины, дефицитные грузы оседали в кюветах, не дойдя до строительной площадки. Единственная на весь поселок котельная работала на пределе сил, мощности всех передвижных электростанций не хватало, чтобы поддержать свет и тепло в вагон-городках, да и вагончики не могли вместить всех нуждающихся в жилье людей.
К осени, благодаря усилиям многочисленных студенческих отрядов, обрисовались фундаменты первых капитальных домов. Но домов-то еще не было, их надо строить…
До предела уплотняли население в балках и вагончиках, ставили раскладушки в кабинетах управлений, размещали вновь прибывающих на полу комсомольского штаба стройки, превратили в общежитие даже баню, а в Пангодах — овощехранилище.
Почти дословно помню разговор с уполномоченным министра газовой промышленности Михаилом Александровичем Васильевым. Мы встретились белой ночью у котлована под фундамент первой надымской пятиэтажки.
— И обком партии, и мы, строители, — сказал Васильев, — пришли к единому мнению, что не имеем права бросать на ветер государственные рубли и не станем повторять просчетов обустройства в Среднем Приобье. Там настроили деревянных домов. Потом над ними поднялся бетонный массив. Людям, естественно, захотелось жить в благоустроенных квартирах, и деревяшки пошли под снос. В Надыме мы пойдем другим путем: будем сразу же строить город в капитальном исполнении. И людей настраиваем так, что пока придется жить тесно в балках, в вагончиках год, если понадобится — два.
Признаюсь: в ту пору мне эта точка зрения показалась жутковатой. «Счет идет не на дни, не на месяцы, а на годы, — думал я. — А на сколько хватит этих парней, ночующих в кабинах грузовиков и вездеходов, этих семижильных бородачей, теснящихся в прокуренных клетушках, этих молодых женщин и девушек, что не раздеваясь ложатся спать в ледяные постели? Помыкаются, да и сбегут без оглядки!»
Нет, они не сбежали, они стойко ждали, когда вырастет белокаменный город.
Тысячи…
Надым называют городом с комсомольским билетом.. По статистическим данным на 1980 год средний возраст надымца — 25 лет. Был и еще ниже. А значит (вспомните романтического мальчика в салехардском аэропорту), эти юноши только с виду казались хлипкими. И не матерые бичи-перелетчики, а время, обстоятельства выносили оценку их физическим и духовным силам. Обманутых или обманувшихся, в сущности, не было. Если молодой человек, отправляясь в дальний путь, в сибирские севера, и уповал на сказочный город будущего, то это была лишь уловка, чтобы оправдать первый решительный шаг в глазах родителей, друзей. Он хотел познать, испытать себя, утвердиться в мире прочно и самостоятельно. Вот характерный пример…
Впервые до центра Медвежьего я добирался трое суток по зимнику на перекладных — машинах, тракторах, вездеходах. Ночью в мысли закрадывалась тревога. Одинокий автомобиль катил по снежному коридору, расталкивая темноту пучком света. Пока струился этот свет, пока тарахтел двигатель, нам ничем не угрожал холодный бездушный мир зимней северной ночи. Но случись поломка — и в тот же миг рухнет иллюзия нашего превосходства над силами природы…
На финише этой трассы горел единственный огонек. В вагончике близ крутого берега Правой Хетты жили двое: Николай Ахметов и Гриша Зайченко — рабочие Полярной экспедиции, заброшенные на месторождение первым десантом, чтобы принимать поступающие по зимнику грузы и буровое оборудование. Ахметов — мужик тертый, механизатор. В его распоряжении — БАТ, бульдозер на базе танка Т-34. Зайченко — человек пока без профессии, выпускник одной из киевских средних школ, длинноволосый юноша. Как выяснилось, до прибытия Ахметова Зайченко целый месяц жил здесь один. Как жил? Заготавливал дровишки, топил буржуйку, варил каши и супы из концентратов. С утра уходил на точку (восемь километров), там принимал грузы и к ночи (восемь километров обратно) возвращался в вагончик. А вокруг — лес и тундра. И ни души!
А ведь он вырос в каштановом теплом Киеве. Учился в школе. После школы работал лаборантом. Надоело. Захотелось острых ощущений. Вот они.
— Как думаешь, сколько сможешь выдержать здесь? — спросил я неразговорчивого паренька.
— Поработаю пока, — неопределенно ответил он.
Через восемь лет я встретил его там же, на берегу Правой Хетты. Уже развернул алюминиевые крылья цехов, промбаз и складов центр Медвежьего, Пангоды, бетонка пересекла тундру, опоры ЛЭП великанами поднялись над черным лесом. И Гриша Зайченко стал другим человеком: рослый, косая сажень в плечах, с прямым, немного насмешливым взглядом мужчина говорил со мной. У него медаль «За освоение Севера», слава лучшего вышкомонтажника экспедиции. Он выстоял. Он победил. И вот таких, как он, в Надыме, в Пангодах, а теперь уже и в Уренгое — тысячи.
— А ты помнишь свой первый вагончик? — спросил я у Зайченко.
— А как же! — он рассмеялся. — Мои университеты…
— О чем же ты думал, когда уезжал из Киева? Чего хотел: денег, романтики или опекуны надоели?
— Все, кроме денег. Восемнадцать лет было. О деньгах даже не думал. А вообще хотелось чего-то необыкновенного. Начитался фантастики, вот и махнул…
