Сергей Романовский - Наука под гнетом российской истории
Все это ждало Академию впереди. «Общественности» дали возможность «следить» за выборами в Академию наук при Советской власти и теперь она решала – кого поддержать, а кого провалить на выборах. Надо ли говорить, что подобный фильтр сделал выборы еще более карикатурными. (Об этом речь впереди).
Понятно, что столь активная поддержка несколько смягчила естественную досаду самого Менделеева. Он писал профессору П.П. Алексееву: “Просветлело на душе, и я к Вашим услугам, готов хоть сам себе кадить, чтобы черта выкурить, иначе сказать, чтобы основы Академии преобразовать во что-нибудь новое, русское, свое, годное для всех вообще (чем не ломоносовская традиция русской науки и воплощение мечты Герцена? – С.Р.) и, в частности, для научного движения в России” [179].
В феврале 1882 г. Менделеев диктует стенографистке свою статью «Какая же Академия нужна в России?», но, убоявшись, видимо, ее публикации, прячет в стол нерасшифрованные записи. Впервые ее напечатали аж в 1966 году! А.М. Бутлеров свои настроения скрывать не стал. Уже 13 февраля 1882 г. в аксаковской газете «Русь» он начинает публикацию своей статьи «Русская или только Императорская Академия наук в Санкт-Петербурге?». Жаль, что работу Менделеева не прочли в свое время. Она была глубже и обстоятельней статьи Бутлерова, в коей просто сводились счеты с «академическими немцами».
В 1889 г. президентом Академии наук стал Великий князь К.К. Романов. В те годы острота противостояния «немецкой» и «русской» партий в Академии прошла, иностранцев (по месту рождения) более не приглашали в Петербургскую Академию. И тем не менее инерция прошлых конфликтов была столь велика, что новый президент счел своей главной задачей сделать Академию наук российской, а не немецкой [180]. В своем дневнике за 9 февраля 1890 г. он оставил такую запись: “Читал статьи Бутлерова в «Руси» за 82 год… Встав из гроба, Бутлеров и теперь мог бы написать почти то же самое. Только теперь та разница, что мне, как президенту, самому приходится вести борьбу с немцами, а потому надежды на успех побольше прежнего” [181]. На эту борьбу президент не жалел ни сил, ни времени. Он интриговал против О. Баклунда, не желая этого “иностранца со всеми его качествами” допускать до Пулковской обсерватории; в 1890 г. вел борьбу за А.О. Ковалевского против «немца» Ф.Д. Плеске, известного русского орнитолога, директора Орнитологического музея Академии наук. Плеске, кстати, избрали в 1890 г. адъюнктом, как и А.О. Ковалевско-го, а в 1893 г. – экстраординарным академиком. Однако, не вынеся интриг, шедших, как видим, от самого президента, в 1897 г. оставил работу в Академии.
Итак, на излете проблема «обрусения» нашей национальной науки приняла уродливый, почти карикатурный характер, ибо к концу XIX века русская наука уже прочно стояла на ногах и ни в какой защите от «немецкого» засилья не нуждалась. Для К.К. Романова же принадлежность к «немцам» определяла только фамилия ученого. «Немцами» для него были Плеске, Струве, Ольденбург, Шмальгаузен и другие чисто русские ученые, родившиеся и получившие воспитание в России.
Такое отношение к «чистоте» науки более напоминало позицию уже вскоре возвысившего голос с трибуны Государственной Думы В.М. Пуришкевича, одного из лидеров «Союза русского народа», столь же рьяно боровшегося за чистоту русской нации.
Глава 4
Финансовая кабала государственной науки
Начнем с очевидного. Чтобы наука в стране успешно развивалась, необходимо – помимо прочих – соблюдение од-ного непременного условия: она должна финансироваться государством, причем финансирование обязано быть стабиль-ным и достаточным. Если государственное финансирование нау-ки является единственным источником ее существования, то нау-ка в прямом смысле становится зависимой от политики, иными словами, попадает в государственную кабалу. Мы хорошо знаем, что весь исторический период функционирования российской науки как государственного института как бы естественным образом распадается на три неравновеликих этапа: до 1917 года, когда наука сосуществовала в союзе с абсолютизмом, с 1917 по 1991 год – время экстенсивного вспухания науки в период господства коммунистической идеи, и после 1991 года, когда выстроенная система в одночасье рухнула, новая еще даже не оконтурилась, и в условиях жесточайшего экономического кризиса государство было вынуждено поставить науку в самый хвост «очереди из приоритетов». Ее обрекли на унизительное су-ществование.
Поэтому считать, что твердое государственное финансирование науки является ее благом [182] – это значит парить в историческом занебесье, с которого реальные проблемы грешной российской действительности не видны вовсе. Для России исключительно государственное финансирование науки было не благом, не бедой – это ее историческая реальность, одна из «особостей» развития нашей национальной науки. Ее мы и рассмотрим.
Мысль В.И. Вернадского о том, что планомерная научная работа в России, начатая усилиями Петра I, не прерывалась до тех пор, пока не иссякла “государственная поддержка научного творчества” [183], верна абсолютно. С самого основания Академии наук действовал и негласный стереотип сугубо выборочного по-ощрения науки: прикладную науку ценили выше фундаментальной, а естественным наукам отдавали предпочтение перед гуманитарными. Иными словами, уже тогда наука поощрялась «за достигнутые успехи»: содержание Академии наук давали ровно столько, чтобы она не протянула ноги, зато отдачи от нее требовали мгновенной.
… Уже через 5-7 лет после открытия Академии наук стало ясно, что отпущенные росчерком Петра I “24912 рублев” обрекают ученых на нищенское существование. В 1731 г И.-Д. Шумахер писал отбывшему вместе с Двором в Москву президенту Академии Л.Л. Блюментросту, что сотрудники Академии наук борются с нуждой и что следует ждать “полнейшего распадения Академии” [184]. Весь 1732 год жалование сотрудники Академии не получали вовсе. Даже предельно терпеливый труженик Л. Эйлер подал на имя Анны Иоанновны жалобу – жить не на что, какая уж тут наука. Аналогичное прошение ушло в Сенат в 1734 г., его подписали профессора Хр. Гольдбах, И.-Д. Шумахер и Г.-З. Байер. Понятно, что полная финансовая несостоятельность Академии приводила к частой смене президентов: видимо полагали, что старый слишком докучал просьбами. В 1733 г. Л.Л. Блюментроста сменил Г.-К. Кейзерлинг, а того в 1734 г. И.-А. Корф. Но и ему деться было некуда и начал он с того же – с жалоб на полное отсутствие средств, просил Анну Иоанновну “устранить великий недостаток в деньгах”, ибо в противном случае Академия наук “без сумнения разрушится” [185].
Уже тогда мудрейший Л. Эйлер понял, что Россия – не та страна, которая будет заботиться о науке, давая ей потребное количество средств. Если наука хочет выжить, ей надо самой о себе позаботиться, т.е., говоря современным языком, создать дееспособную систему самофинансирования. Он предложил резко улучшить издательскую деятельность Академии и, помимо научных трудов, издавать и продавать то, что пользуется спросом: календари, газеты, книги [186]. Не учел он только одного – на все в России надо испрашивать Высочайшее соизволение, а власть была вовсе не заинтересована в том, чтобы печатное слово распространялось и будило мысль. Поэтому все осталось по-прежнему.
Время шло. Сменялись монархи, но отношение их к науке оставалось неизменным. Елизавета Петровна Академию наук просто не замечала. Петр III не успел выказать свое отношение, зато Екатерина II в первые годы к наукам благоволила, обещала, что ее страна станет просвещенной и богатой. Но длился этот порыв недолго, уже после Пугачевского бунта (1773-1775 гг.) все в стране было «зажато» и Академия наук вновь села на голодный паек [187]. Вывод напрашивается очевидный: на протяжении всего XVIII века “Академия наук не раз… была на волосок от гибели” [188].
С 1801 г. Россией стал править Александр I, “интелли-гент на троне”, как назвал его Н.А. Бердяев [189]. У ученых затеплилась надежда – а вдруг он поймет нужды науки. На Высочайшее имя ушло очередное прошение. Академики сообщали царю, что их учреждение “истаивает” на глазах и “если к отвращению ее (Академии наук. – С.Р.) разрушения надлежащих мер принято не будет, то ей долго не восстановиться” [190]. Царю, однако, было не до науки – его занимали проблемы более глобальные: реформирование всего государственного строя страны, вплоть до ограничения самодержавной власти, да еще Наполеон, война с которым полностью истощила государственную казну. После отставки в 1810 г. с поста президента Академии наук Н.Н. Новосильцева, кстати одного из основных авторов академического Устава 1803г., у Александра I не нашлось времени, чтобы «при-ставить» к ней нового президента. Так и жила она, управляемая непосредственно сменявшими друг друга министрами народного просвещения, вплоть до 1818 г., когда президентом Академии был назначен граф С.С. Уваров. В эти годы Академия наук была на грани “полного научного замирания”, а российская наука “стояла в стороне от мирового научного творчества” [191].
