Лев Федотов - Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А
– Пошли, – шепнул Михикус, нагибаясь и ступая на первые кирпичные ступени истертой лестницы.
– Нагнитесь, а то вахтер нас сразу увидит, если зайдет за угол, – сказал он нам.
Мишка приподнялся на цыпочки и, посмотрев на угол церкви, увидел, что никого нет. Тогда он нагнулся и стал осторожно, но быстро скользить вниз. Мы с Саликом последовали за ним. У меня сильно колотилось сердце, и я задерживал дыхание, ибо нас еще могли заметить. Наконец, мы предстали перед полукруглой дощатой дверью, состоящей из двух створок. Доски были высохшими и серыми от старости.
Первые слова принадлежали Мишке. Он сказал нам шепотом:
– Идите за мной. Я тут знаю… – И он осторожно приоткрыл створку двери. Послышался слабый визгливый скрип. Мы замерли на месте, но в следующее мгновение уже протискивались сквозь дверные створки. Теперь нас никто не мог заметить – мы окунулись в беспросветную темноту первого подвала, входящего в состав обширных подземелий скуратовской церкви.
Мои зрачки широко раскрылись, но я видел только перед собой одну лишь угольную темень.
– Плотно закрой дверь, – услышал я голос Мишки.
Дверь скрипнула, и узкая темно-синяя полоса неба совершенно исчезла. Я ощутил резкий запах какой-то сырости, к которому еще прибавлялся запах не то плесени, не то пыли, не то старых каменных осыпавшихся стен, но этот запах был особенный, какой-то своеобразный.
Атмосфера здесь была весьма спертая, и процесс дыхания несколько затруднялся. Под ногами мы чувствовали не кирпич и не крепкую землю, а слой какой-то мягкой трухи, похожей на рваные тряпки или разбросанную паклю… но видеть мы ничего не видели.
– Черт возьми… как тут темно… не видать ничего… – еле слышно пробормотал Сало. Я в свою очередь хранил глубокое молчание.
– Ну, зажги свечу-то, – буркнул он Мишке.
– Дурак! Это у самых дверей-то? Чтобы свет увидали? Сказал тоже! Пока спичку зажгу. – И Михикус достал из кармана коробок. Чиркнув по его ребру, он извлек свет. Спичка ярко вспыхнула и разгорелась ровным пламенем. Ее тусклые оранжевые лучи бросали на все окружающее зловещие светлые блики, отчего картина, которую мы увидели, казалась дикой и мрачной. Я оглянулся… Мы находились в небольшом низком подвале, стены и потолок которого состояли из серых невзрачных кирпичей, а пол был покрыт каким-то тряпьем пополам с древней трухой. Комнатка была небольшая. С одной стороны в ней валялись сломанные стулья, серые от пыли, с другой – стояли старые громоздкие бочки. Прямо перед нами чернел проход в следующий подвал.
– Ну, пошли, – сказал Мишка, держа спичку в правой руке.
Тени на стенах задвигались, оживились, и вскоре комната погрузилась в беспросветную темноту, так как мы прошли в следующую залу. Переход был короткий, и мы его прошли быстро.
– Смотри, – сказал мне тихо Мишка. – Видишь, вот туда еще отходит зала. Это вторая половина этого подвала. – И он указал мне налево.
– Давай посмотрим, можно ли нам сейчас пройти по этому ходу, – обратился Сало к Мишке, показав на низкий ход, ведущий влево и имеющий поперечный срез, напоминающий четверть круга. Мишка заглянул в него и проговорил:
– Он замурован. Видишь?
Действительно, пол коридора постепенно поднимался и сливался с потолком.
Во втором подвале Михикус вынул свою белую свечку и поднес спичку к ее фитилю.
– Теперь-то смело можно зажечь свечу. Уже нас никто не заметит, – сказал он. – Но, все же, давайте лучше пройдем-ка дальше, а то свет попадает на дверь.
Второй подвал был по величине почти такой же, как первый. Его мрачные кирпичные стены и потолок как-то необъяснимо давили сверху на нас, и у меня в груди было какое-то странное сдавленное чувство. Противоположная стена была сплошь завалена сломанной мебелью, а в глубине подвала стояли две подставки, на которых лежала старая пожелтевшая створка двери. Это было нечто от слесарного верстака. Воздух здесь был также сырой и имел неприятный запах гнили и еще какой-то чертовщины. Сразу же около окончания прохода, приведшего нас в этот зал, мы увидели у самого пола прямоугольную низенькую дверцу вышиной в полметра; она была прикрыта стопками спинок от сломанных стульев.
– У, у, канальи! – выругался шепотом Мишка. – Еще завалили ее этими спинками! Не было печали! Давай их отсюда принимать!
– Тсс!.. – прошептал вдруг Сало… Мы замерли. Где-то послышались близкие шаги. Прогудев над нашими головами, они замерли в отдалении. Очевидно, над нами кто-то прошел.
– Нам нужно тише разговаривать, – прошептал Мишка. – А то здесь звук очень здорово слышен. – Он прикрыл пламя свечи рукой и посмотрел в проход. Дверь на лестнице была видна, и мы старались заслонять свет, чтобы его лучи не падали на ее щели.
После этого, не проронив ни слова, мы стали осторожно обнажать дверцу от сломанных спинок. Спинки были сухие, легкие и пыльные, и мы, устроив конвейер, через минуту уже увидели подножие прямоугольной дверцы.
– Видишь, какая дверца старинная? – спросил у меня Мишка. – Вот в нее мы сейчас и пролезем.
Пролезть в нее нам было мудрено, ибо она была очень маленькой. С колотящимся сердцем я стал ждать.
– Я пойду первым, – предложил Олег. – А то мне всех трудней будет пролезать.
– Давай, – согласился я.
– Такому грузному дяде, – сказал Мишка иронически, – довольно трудно пролезть в такую дверь.
– Но мы-то ведь пролезали в нее раньше, – возразил Сало. Он нагнулся и вдруг замер в оцепенении. Где-то в темноте послышался шорох…
Мы вздрогнули.
– Тише! – прошептал Мишка, закрыв рукой пламя свечи.
Но тревога оказалась ложной. Все было спокойно! Олег осторожно взялся за дверцу и потянул… Послышался слабый писк и скрежет. Я стиснул зубы и сжал кулаки… С кряканьем и вздохами дверца отворилась, а за нею я увидел кромешную темноту. В лицо нам дунуло какой-то подозрительной сухостью.
– Я зажгу свою свечу, – сказал Олег, – и полезу с ней.
Он вытащил из кармана свою половину белой свечи и поднес ее к Мишкиной. Пламя незаметно появилось на фитиле первой, и подвал озарился лучами двух свечей.
– Будет иллюминацию устраивать, – сказал громко Сало, забыв об осторожности. – Туши свою! Нам экономить нужно!
Мы замерли от его громового голоса.
– Тише ори, дурак! – огрызнулся Мишка. – Эка орет! Услышат ведь! – Михикус дунул на свою свечу, и в зале образовался полумрак.
– Зажги свою розовую свечу, – сказал он мне. – А то Олег сейчас влезет, и мы останемся в темноте. Я полезу за ним, а ты за мной.
Я нащупал в кармане свою свечку и вынул ее. Мишка зажег спичку и поднес ее к фитилю. Моя свеча вспыхнула как раз вовремя, ибо в это время в это время Сало просунул свою руку с горящей свечой в отверстие двери и сам с кряхтением втиснулся туда. Его грузная туша заняла все пространство в открытой дверце, так что мы видели только нижнюю часть туловища и ноги, бессильно скользящие по полу.
– Тише, тише, ты, – шепнул Мишка. – Скорей!
– Да погоди… – услышали мы приглушенный голос Салика. Звук даже не имел свободного выхода в наш подвал из того коридора, в который сейчас пролезал Олег. Наконец, нам видными остались только его башмаки. Тогда Мишка потер руки и, нагнувшись, пролез в дверь. Я остался в зале один, держа горящую свечу в руке.
– Туши свою свечку, – услышал из дверцы голос Михикуса: – А потом лезь сюда за мной. Здесь у Олега свеча горит, да и я потом еще свою зажгу.
Я задул свечу, но перед тем, как присоединиться к товарищам, я оглянулся и увидел вокруг себя одну лишь жгучую темноту…
Подвал погрузился в полный мрак. Лишь узкий луч света падал на пол из открытой дверцы. Я сунул свечку в карман и, плюнув беззаботно, скрипнул дверцей и на четвереньках прополз вперед. Когда я приподнял голову, то увидел только сухие серые кирпичные стены узкого коридора и брюки Мишки, ибо он стоял во весь рост, а я еще только находился почти в лежачем положении.
– Закрой дверь, – шепнул мне Мишка. – Только как можно плотнее. Если кто из рабочих зайдет в подвал, то тогда ничего не будет заметно.
Я изогнулся, втянул нижние конечности в коридор и, взявшись за край дверцы, затворил ее. Она захрипела и с писком повернулась. Кое-как я поближе подвел ее к стене и услышал вопрос Михикуса:
– Плотно закрыл?
– Плотно, – ответил я тихо. С этими словами я напряг мускулы ног и выпрямился во весь рост. И вы знаете, друзья мои, где мы находились? Мы находились в страшно узком, но очень зато высоком проходе. Он был до того узким, что в нем мы могли стоять только боком и, повернув влево или вправо голову, иначе мы бы терлись затылками и носами о стены. Но, несмотря на то, что мы стояли там боком, мы и то терлись грудью и спиной о стены, так что, когда мы продвигались по этому переходу, то наша одежда при плотном соприкосновении со стенами издавала громкое шуршание. Вот в такой темноте мы стояли, повернувшись передом к правой стене. В этом коридоре воздух, хотя и имел какой-то удушающий запах, но был совершенно сух и не содержал той сырости, которая господствовала в подвалах. Стены были здесь кирпичные: кирпичи были древние, выцветшие, облезлые и местами покрытые легко отскакивающей старой светло-коричневой массой, которая за сотни лет успела высохнуть. Эта масса при прикосновении к ней рассыпалась на мелкие кусочки и пыль. Было время, когда стены здесь сплошь были покрыты этой замазкой, но теперь половина кирпичей совершенно обнажилась. Сердце у меня бешено колотилось, в груди давило, и от этой ужасной тесноты выработалось какое-то необъяснимое, странное, неприятное чувство. Я, стиснув зубы, кое-как выпрямился и встал передом к правой стене, повернув голову влево, т. е. в сторону Мишки и Сало, стоящих так же боком, как и я.