Вячеслав Никонов - Крушение России. 1917
Ему на смену в апреле 1906 года пришел престарелый Иван Горемыкин, «опытный чиновник и осторожный царедворец, прошедший большую школу бюрократической и придворной службы, наделенный от природы незаурядным умом, иронией, подчас ядовитой»[237], занимавший ответственные посты в Сенате и Государственном совете, побывавший министром внутренних дел. Эта кадровая перестановка вызвала очередную бурю общественного негодования. И не потому, что симпатизировали Витте. Вот как объяснял ситуацию Дмитрий Шипов: «Политика С.Ю. Витте встречала единодушное отрицательное отношение во всех, самых различных кругах общества, и неизбежность его устранения с открытием законодательных представительных учреждений признавалась всеми, но народное представительство было вправе ожидать, что образование нового министерства произойдет лишь по открытии Государственной думы и что в состав его будут привлечены новые люди, пользующиеся доверием общества и способные установить необходимую солидарность власти с палатой народных представителей»[238]. Впрочем, возмущались не долго. Горемыкин оказался не вполне адекватен новой политической реальности, которая предполагала способность взаимодействовать с думцами, которые в то время были настроены весьма оппозиционно и воинственно. На трибуне Государственной думы он становится объектом насмешек для депутатов. Через три месяца он ушел в отставку, потребовалась фигура более сильная и самостоятельная.
Премьером стал представитель старинного дворянского рода и выпускник физико-математического факультета Санкт-Петербургского университета, бывший гродненский, затем саратовский губернатор Петр Столыпин, сохранивший за собой и портфель главы МВД. Именно при нем Совет министров как институт достиг пика своего влияния, эффективности и самостоятельности. Его отношения с законодателями тоже нельзя было назвать безоблачными. «Столыпин был на редкость выдающийся человек, если не по своим государственным способностям, то по благородству характера, чистоте убеждений и способности всецело забывать все, кроме интересов государства, как он их понимал… Столыпин был в полном смысле слова лучшим представителем того отжившего дворянского сословного строя, против которого так энергично боролись все остальные политические партии. Он отлично сознавал, что этот строй пережил себя, что необходимо его коренное изменение, но в самый ход этой реформы он вносил известную постепенность, которой не допускала оппозиция, а главное, он сам происходил из этой столь ненавистной среды, и допустить, чтобы такое упразднение самого себя шло из этой среды, она не могла»[239]. Эти слова принадлежат Сергею Шидловскому, одному из лидеров октябристов, единственной партии, которая пыталась сотрудничать со Столыпиным, да и то не всегда.
Думская оппозиция ненавидела Столыпина всеми фибрами души. Причины хорошо объясняла вездесущая Тыркова, неизменно присутствовавшая в журналистской ложе Таврического дворца: «Высокий, статный, с красивым, мужественным лицом, это был барин по осанке, и по манерам, и интонациям. Говорил он ясно и горячо. Дума сразу насторожилась. В первый раз из министерской ложи на думскую трибуну поднялся министр, который не уступал в умении выражать свои мысли думским ораторам… Крупность Столыпина раздражала оппозицию… Одно появление Столыпина на трибуне вызывало кипение враждебных чувств, отметало всякую возможность соглашения. Его решительность, уверенность в правоте правительственной политики бесили оппозицию, которая привыкла считать себя всегда правой, правительство всегда виноватым»[240]. Стоит ли удивляться, что даже умеренные оппозиционеры оттолкнули протянутую руку Столыпина, когда он впервые в российской истории предложил фактически создать ответственное правительство, предложив министерские портфели видным лидерам земского движения и Думы. Конкретные предложения войти в правительство получили лично князь Георгий Львов и Дмитрий Шипов. Однако те решительно и публично отказались, заявив, что «совершенно различно» со Столыпиным понимают задачи правительственной власти, а он, «хотя человек очень самоуверенный и смелый, тем не менее, опасается общественного противодействия своим начинаниям, и в нашем участии в кабинете видит только средство для примирения возбужденного общественного настроения с правительством»[241]. Отказ стал пощечиной не только Столыпину. Очевидно, что он не мог делать свои предложения без санкции на то императора.
В 1911 году торжественно отмечали 50-летие отмены крепостного права. Центром празднований был выбран Киев, где к памятной дате приурочили открытие памятника царю-освободителю Александру II. В Киеве были все, включая царскую семью. 1 сентября 1911 года в антракте спектакля в опере Столыпин погиб от руки террориста эсера Богрова, который одновременно был осведомителем охранного отделения. Вспоминал Коковцов: «Раздались два глухих выстрела, точно от хлопушки… Раздались крики о помощи, я побежал к Столыпину, стоящему еще на ногах, в первом же ряду у своего места у самого прохода, с бледным лицом, на кителе показалось в нижней части груди небольшое пятно крови… Столыпин шатаясь обернулся к царской ложе, совершив крестное знамение в ее сторону и стал спускаться на кресло»[242]. Коковцов после гибели Столыпина и возглавит правительство.
В молодые годы он состоял одним из руководителей Главного тюремного управления, а затем пошел по карьерной лестнице министерства финансов вплоть до верхней ступени, которую занимал и будучи премьером. Коковцов демонстрировал весьма неплохие результаты в социально-экономической политике, в наращивании оборонной мощи, но и у него не сложились отношения с аристократическим придворным кругом и с представительными органами. Рассказывает министр иностранных дел в его кабинете Сергей Сазонов: «У Коковцова была масса врагов из-за его малоуживчивого нрава, отсутствия гибкости и вкорененной долгой бюрократической службой привычки поступать по своим убеждениям, не принимая во внимание мнений своих противников. Названные просчеты этого незаурядного государственного человека не замедлили отозваться на его отношениях с Государственной Думой. Как учреждение молодое, она грешила преувеличенным самолюбием, которого Коковцов не умел щадить. При дворе у него не было поддержки, хотя Государь отдавал должное его качествам»[243]. О причинах недовольства Коковцовым в Думе не могла не написать Тыркова-Вильямс: «Не было у него внушительной красоты, сановитой уверенности премьера. Маленький, седенькая борода лопаточкой, голос глуховатый, однообразный, но неутомимый. Коковцов мог говорить час, два, три, ровно, без интонаций, без переходов. Нас, журналистов, он приводил в отчаяние, в ярость»[244]. Оппозиции не угодишь.
В январе 1914 года царь дал отставку Коковцову. Поводом к отставке послужило письмо царю, в котором премьер резко возражал против инициированного царем антиалкогольного законодательства, которое могло «подорвать наше финансовое положение и лишить государство всяческой возможности удовлетворять его многообразные потребности, не исключая и государственной обороны». В тот же день Николай направил рескрипт преемнику Коковцова на посту министра финансов Петру Барку с прямым осуждением позиции теперь уже экс-премьера и повелением «принять меры к сокращению потребления водки»[245]. Как видим и еще увидим, существует неразрывная связь между крушениями России и антиалкогольными кампаниями. Причем не только хронологическая.
Император вновь призвал на премьерство Горемыкина, которому тогда уже исполнилось 75 лет. Именно с ним Россия встретит Первую мировую войну. Горемыкин вызвал своим возвращением необычайное возмущение не только со стороны прогрессивной общественности, но и многих собственных подчиненных по Совету министров. Внутри правительства не замедлило возникнуть оппозиционное течение, представлявшее премьера «дряхлым и беспомощным стариком» и ставленником императрицы и Распутина, чье имя стало все шире разлетаться по коридорам власти и светским салонам. Группу либеральных оппозиционеров возглавили Сазонов, Барк, государственный контролер Петр Харитонов и ставший к тому времени министром земледелия Александр Кривошеин. Они намеревались убедить царя убрать из правительства не только премьера, но также главу МВД Николая Маклакова, министра юстиции Ивана Щегловитова, обер-прокурора Священного Синода Владимира Саблера, военного министра Владимира Сухомлинова. «С каждым днем во мне крепло убеждение, что пока не будут отдалены от дел Горемыкин и поддерживающие его столпы реакции, между которыми я считал министра юстиции Щегловитова наиболее опасным ввиду его дарований, правительство не приобретет в стране доверия, без которого оно не может успешно выполнять своих задач»[246], – напишет Сазонов. В результате произошедшего раскола правительство накануне войны оказалось совершенно парализованным. Английский посол с грустью констатировал «отсутствие какой-либо солидарности или коллективной ответственности среди членов русского кабинета»[247]. Вместо принятия решений его члены занялись сведением счетов и подковерной борьбой. А Дума боролась со всеми ними. Время для этого они нашли не лучшее.
