Марина Логунова - Печальные ритуалы императорской России

30 июня 1718 г. состоялся обряд погребения, на похоронах пели лучшие царские певчие. Вечером в сопровождении царя, царицы и всех придворных чинов тело покойного из церкви Святой Троицы снова было перенесено в крепость в недостроенный Петропавловский собор, где и положено в погребальном склепе, рядом с его супругой. Царь и остальные провожатые в этой печальной процессии держали в руках маленькие горящие восковые свечи, но все были без траурных мантий (!), и только одни дамы одеты были в черные тафтяные платья. Присутствующие на похоронах уверяли, что его величество, провожая тело сына в церковь, горько плакал и что священник для своей речи взял текстом слова Давида: «Ах, Авессалом, сын мой, Авессалом». Не ясно, кто решил провести параллель Алексея с библейским Авессаломом, сыном царя Давида, замыслившим занять престол отца с помощью восстания и поддержанным народной любовью. В сравнении с библейским героем Алексей не подходил на роль мятежного воителя, да и степень участия Петра в «царевичевом деле» далека от позиции царя Давида, строго наказывавшего своему военачальнику щадить жизнь сына. Тем не менее в панегириках начала XVIII в. Петра сравнивали со многими библейскими героями и, в частности, с Давидом. Ссылка на библейского Авессалома спустя несколько лет была повторена в «Указе о наследии престола» (1722 г.).

О реакции Петра на смерть сына можно только догадываться. Удивляет, что даже формального траура объявлено не было. Во всяком случае в журнале трауров, бывших при дворе, который вела экспедиция церемониальных дел, замечания о нем отсутствуют: по особам российского Императорского дома первым в списке указан сын и наследник (с 3 февраля 1718 г.) Петра I царевич Петр Петрович (27.10.1715–25.04.1719), траур нему был установлен сроком на один год.[211]

После смерти царевича Алексея Петровича, но еще до похорон, 29 июня царь не упустил возможность традиционно отпраздновать свои именины, в это же время отпраздновалась годовщина Полтавской битвы – один из наиболее жизнерадостных праздников придворного календаря. В письмах Петра того периода, посвященных, как обычно, повседневным государственным заботам и дипломатическим делам, нет никаких следов раскаяния или горестных чувств, на что обратили свое внимание исследователи, занимавшиеся разработкой данной темы.[212] На следующий день после похорон Петр I уже провозглашал тосты по случаю спуска на воду нового военного корабля в компании своего нового князя-кесаря И. Ф. Ромодановского и нескольких английских корабельщиков.

Не прошло и года с момента смерти царевича Алексея Петровича, как пришлось хоронить наследника престола царевича Петра Петровича (Шишечку) (27.10.1715–25.04.1719, погребен 26.04.1719 г. в церкви Воскресения Лазаря Александро-Невского монастыря, 24.10.1725 г. прах царевича Петра Петровича перенесен в Благовещенскую церковь Александро-Невского монастыря).

Неожиданная кончина провозглашенного 3 февраля 1718 г. наследным царевичем Петра Петровича повергла двор в великое смущение и глубокую печаль. Обстоятельства кончины мальчика, являвшегося главной надеждой своего отца, и по сей день точно не выяснены.[213] По старой традиции похороны состоялись очень скоро – на следующий день после кончины. Погребение этого горько оплакиваемого наследника совершалось 26 апреля в 15 часов с торжественными церемониями при пушечной пальбе. Впереди шли офицеры гвардии, со своим отрядом из 240 человек, держа оружия на погребение. Обер-офицеры были одеты в черное с флером на шляпах и шпагах, унтер-офицеры с флером только на касках. За этим отрядом следовали 50 преображенцев с горящими факелами, затем – певчие и духовенство, певшие попеременно свои погребальные гимны. Гроб и колесница обиты были алым бархатом с золотой бахромой, на них лежали государственные знаки. Петра I сопровождали знатнейшие придворные чины, все одетые в черные траурные мантии. В процессии принимали участие русские и иностранные дипломаты, военные и гражданские чины в большом количестве, в черных одеждах и длинных мантиях. Процессия шла пешком до реки Невы, где тело было принято на погребальную шлюпку, на которой поместились важнейшие особы, остальные провожатые переплыли реку на собственных шлюпках. После богослужения в Александро-Невском монастыре тело было предано земле в Лазаревской церкви, и царь возвратился в той же погребальной шлюпке назад, «поспешил к своей безутешной супруге, в присутствии которой выказывал особую бодрость и твердость духа».[214]

В похоронах наследника престола были задействованы все главные элементы траурного ритуала. Погребальная шлюпка использовалась впервые в связи с тем, что похороны происходили в Александро-Невском монастыре, в который добраться по воде было легче, с одной стороны, и основываясь на особой приязни Петра к водным путешествиям, с другой. Траур сменился обычными праздниками спустя всего лишь месяц после печального происшествия. 30 мая с особой торжественностью праздновался день рождения его царского величества. Хотя официально траур был объявлен на год, но уже через месяц он соблюдался формально, несмотря на тяжелое положение, сложившееся в царской семье с династическим вопросом.

Еще одним прецедентом для изменения траурного церемониала стали похороны царевны Марии Алексеевны (18.01.1660–09.03.1723, похоронена в Петропавловском соборе 12.03.1723 г.), дочери царя Алексея Михайловича и царицы Марии Ильиничны (Милославской).

По возвращении в Санкт-Петербург император нашел сестру свою царевну Марию Алексеевну в предсмертной агонии. Замешанная в суздальском деле, она несколько лет содержалась в Шлиссельбурге, потом в одном из дворцов столицы, где, кроме запрещения выезжать со двора, она ни в чем не терпела недостатка и могла жить, как ей угодно. В момент смерти постель ее была окружена попами, которые, следуя старинному способу успокоения душ умирающих, приносили ей питье и пищу, спрашивая жалобным голосом, имеет ли она в изобилии на этом свете все, что нужно для поддержания жизни. Разгневанный тем, что осмелились исполнять в его собственном семействе «нелепый обычай, оставленный уже и чернью, монарх с позором прогнал этих невежественных попов от умирающей царевны. Ее похоронили с такими почестями, как будто она никогда не была в немилости».[215]

В связи с тем, что было принято решение о погребении царевны в недостроенном Петропавловском соборе, Марию Алексеевну захоронили у западной стены под колокольней рядом с ее племянником царевичем Алексеем Петровичем.

Петр I сам занимался подготовкой похорон своей невестки царицы Прасковьи Федоровны, вдовы царя Иоанна Алексеевича (12.10.1664–13.10.1723, похоронена в Благовещенской церкви Александро-Невского монастыря 22.10.1723 г.).

Свидетельства голштинца камер-юнкера В.-Ф. Берхгольца[216] и других современников были использованы историком М. И. Семевским в книге, посвященной царице.[217] Прасковья Федоровна скончалась в своем дворце на Васильевском острове Санкт-Петербурга 13 октября 1723 г. Когда она умерла, Петр находившийся на строительстве Ладожского канала, дал распоряжения по организации похорон по своем возвращении в Санкт-Петербург через три дня. Император на целых шесть часов заперся с кабинет-секретарем А. В. Макаровым, чтобы составить церемониал для ее погребения. Пышные похороны были назначены на 22 октября 1723 г. Накануне маршал гвардии майор А. И. Румянцев объехал именитых приглашенных от имени дочерей усопшей с приглашением на церемонию, назначенную на 12 часов дня.

В городе предполагали, что тело царицы повезут водой до Александро-Невского монастыря, и оно останется там до тех пор, пока не отделают для нее склеп в Петропавловском соборе. Распоряжение везти тело водой было почему-то отменено государем в самый день погребения, перезахоронения в Петропавловский собор также не произошло. Были назначены траурные чины – маршалы: генерал Л. Н. Алларт, генерал-лейтенант П. П. Ласси, И. И. Дмитриев-Мамонов, Л. В. Измайлов, в подчинении которого было восемь траурных шаферов.

Впервые[218] была подготовлена Печальная зала – Castrum Doloris, прочно вошедшая в обиход государственных похорон. Подготовкой декоративно-художественного оформления занимался герольдмейстер Франциск Санти, создавший проект катафалка. Петр I сам позаботился об украшении смертного одра. Ему было приятно любопытство посетителей, приходивших не только попрощаться с покойной царицей, но и увидеть траурное убранство залы. Открытый гроб с телом стоял на катафалке, устроенном как парадная постель. Над ней возвышался большой балдахин из фиолетового бархата, украшенный галунами и бахромой. Фиолетовый бархат катафалка и гроба под балдахином эффектно сочетался с белизной покрова. Платье на царице было из такой же белой объяри, как покров и крест, нашитый на крышку гроба. Так как царица Прасковья Федоровна была вдовой, ей полагался черный цвет в обивке гроба и наряда. Но Ф. Санти задействовал фиолетовый и белый цвета. Правда, брусничный и червчатый бархат (малиновый, красный с оттенком фиолетового) уже использовались в русских царских похоронах, но фиолетовый цвет был воспринят как западное влияние. На балдахине в головах гроба был вышит золотой двуглавый орел на фоне имитации горностаевого меха, что должно было символизировать мантию. На внутренней стороне помещалась монограмма царицы с императорской короной (так у Ф.-В. Берхгольца. – М. Л.), другими атрибутами царской власти – скипетром и державой наверху. На постаменте рядом с гробом размещались: на красной бархатной подушке специально сделанная для церемонии царская корона с драгоценными камнями и государственное знамя Из описания видно, что говорить о принижении достоинства усопшей не приходится. Наличие знаков государственной символики соответствовало статусу царицы. Освещали залу двенадцать больших свечей, три люстры и множество стенных подсвечников с горящими восковыми свечами. Комната была обита черной байкой, наверху по карнизу шла фалбала (оборка), собранная из белого и черного флера. По стенам висели различные «аллегории». Охраняли тело двенадцать капитанов в черных кафтанах, длинных мантиях, с черным флером на шляпах, с вызолоченными алебардами, у дверей стояли гренадеры с флером на штыках, двое священников читали псалтырь. Прощание происходило чинно, без завываний и причитаний, запрещенных Петром I. В данном случае приказ царя на запрет ритуального плача соблюдался.