Джавахарлал Неру - Открытие Индии
Начиная с периода гимнов «Ригведы» мы наблюдаем развитие обоих этих потоков жизни и мышления. Ранние гимны наполнены внешним миром, пронизаны красотой и таинственностью природы, радостью жизни и бьющей через край жизнеспособностью. Боги и богини, подобно богам-олимпийцам, глубоко человечны, им свойственно сходить на землю и смешиваться с людьми; между ними и людьми нет твердой и четкой линии раздела. Затем человек начинает размышлять, пробуждается дух исследования, и тайна потустороннего мира сгущается. Жизнь все еще бьет ключом, но вместе с тем уже наблюдается отход от ее внешних проявлений, и дух отрешенности растет по мере того, как взоры обращаются к незримым вещам, которые нельзя увидеть, услышать или ощутить обычным путем. Каков смысл всего этого? Имеет ли вселенная цель? А если имеет, то какое место отводится в ней жизни человека? Можно ли найти гармоничную связь между видимым и невидимым мирами и тем самым установить правильный образ жизни?
Итак, в Индии, как и в других странах, эти два потока мысли и действия — приятие жизни и уход от нее — развивались бок о бок, причем в разное время центр тяжести перемещался от одного к другому. Тем не менее в основе индийской культуры лежала не идея потусторонности или бессмысленности мира. Даже когда, на языке философии, мир рассматривался как майя, или то, что принято считать иллюзией, то это понятие было не абсолютным, а лишь относительным по отношеншо к тому, что считалось истинным бытием (нечто подобное теням вещей у Платона), а сам реальный мир воспринимали таким, каков он есть, и старались жить полной жизнью и наслаждаться его многообразной красотой. По всей вероятности, семитическая культура, выраженная в многочисленных религиях, возникших из нее, и, несомненно, раннее христианство в гораздо большей степени уделяли внимание загробной жизни. Т. Э. Лоуренс заявляет, что «общей основой всех семитических вероисповеданий, как сохранившихся, так и исчезнувших, была неизменная идея бесцельности жизни». А это часто приводило к чередованию разнузданности и самоотречения.
В Индии во все периоды расцвета ее культуры наблюдается восторг перед жизнью, природой, наслаждение своим существованием, развитие искусства, музыки, литературы, пения, танцев, живописи и театра и даже весьма совершенное исследование отношений между полами. Немыслимо, чтобы все эти проявления энергичной и богатой жизни могли быть порождены культурой или мировоззрением, основанным на идее о призрачности или никчемности мира. Ясно, что ни одна культура, основанная на идее о призрачности мира, не могла бы просуществовать несколько тысячелетий.
Тем не менее некоторые считают, что индийское мышление и культура представляют в основном принцип отрицания жизни, а не ее утверждения. Мне думается, что во всех старых религиях и культурах присутствуют в различной степени оба принципа. Но я склонен думать, что в целом индийская культура никогда не подчеркивала отрицания жизни, хотя некоторым философским течениям, составляющим часть этой культуры, это свойственно. По-видимому, это было свойственно ей в гораздо меньшей мере, нежели христианству. Буддизм и джайнизм подчеркивали уход от жизни, и в некоторые периоды индийской истории наблюдалось широко распространенное бегство от жизни, например, когда много народу вступило в буддийские монастыри — вихара. Каковы были причины к этому, мне неизвестно. Такие же или даже более показательные примеры можно найти в средневековой Европе, когда царило убеждение, что близится конец света. Возможно, что идеи ухода от жизни и отрицания ее были порождены или усилены чувством разочарования, вызванного политическими и экономическими факторами.
Буддизм, несмотря на свой теоретический подход или, вернее, подходы, ибо их было несколько, в сущности, избегает крайностей. Он включает учение о золотой середине, о среднем пути. Даже идея нирваны отнюдь не означала небытия, как иногда полагают. Это было позитивное состояние, но, поскольку оно выходило за рамки человеческого мышления, для его описания использовались негативные термины. Если бы буддизм, этот типичный продукт индийского мышления и культуры, был лишь учением об отрицании жизни, это, несомненно, оказало бы соответствующее влияние на сотни миллионов людей, исповедующих эту религию. На деле же буддийские страны изобилуют доказательствами обратного, а китайский народ дает разительный пример того, что такое утверждение жизни.
Существующая путаница объясняется, видимо, тем фактом, что индийское мышление всегда делало упор на конечную* цель жизни. Оно никогда не забывало о трансцендентном элементе в своей системе, и поэтому, полностью принимая жизнь, оно в то же время отказывалось стать ее жертвой и рабом. Ведите правильную жизнь, отдавая ей все силы и энергию, но стойте выше ее и не тревожьтесь особенно о результатах своих действий. Таким образом, буддизм учил не отказу от жизни и деятельности, а отрешенности от мирской суеты. Эта идея отрешенности проходит красной нитью через все индийское мышление и философию, как и через большинство других философий. Иными словами, здесь выражена мысль, что между зримым и незримым мирами нужно поддерживать правильное соотношение и равновесие, ибо, выказывая чрезмерную приверженность деятельности в видимом мире, мы забываем о ином мире и теряем конечную цель самого действия.
Для всех этих ранних исканий индийского разума характерно подчеркивание истины, стремление опереться на нее и страсть к ней. Всякие догмы и откровения отбрасывались как нечто, подходящее лишь для более слабых умов, не способных подняться выше их. Это был экспериментальный подход, основанный на личном опыте. Когда этот опыт касался незримого мира, то, подобно всем эмоциональным и психическим переживаниям, он отличался от опыта, связанного с внешним, видимым миром. Он, казалось, выходил за пределы мира трех измерений в какую-то иную, более обширную область, и, таким образом,его было трудно описать с помощью этих трех измерений. Что представлял собой этот опыт, было ли это видение или осознание каких-то сторон истины и реальности, или просто призрак, рожденный воображением,— я не знаю. Вероятно, часто это был самообман. В данном случае меня больше интересует подход, который не был авторитарным или догматическим, а представлял собой попытку самостоятельно раскрыть, что же кроется за внешней стороной жизни.
Следует помнить, что в Индии философия не была исключительным достоянием узкого круга философов или ученых мужей. Философия являлась важным элементом религии масс. Она про-никала к ним в упрощенной форме и создавала философское мировоззрение, ставшее в Индии почти столь же общим, как и в Китае. Для некоторых эта философия была глубокой и сложной попыткой познать причины и закономерность всех явлений, поисками конечной цели жизни и попыткой найти органическое единство во многих противоречиях жизни. Но для большинства это было гораздо более простым делом, которое все же давало какое-то ощущение цели, причины и следствия и позволяло мужественно переносить испытания и несчастья, не теряя при этом жизнерадостности и присутствия духа. Древняя мудрость Китая и Индии, Дао, или Путь Истины, писал Тагор Дай Цзи-тао,— это стремление к полноте жизни, соединение разнообразной жизненной деятельности с радостью жизни. Частица этой мудрости проникла в сознание даже неграмотных и невежественных масс, и мы видели, как китайский народ после семи лет ужасной войны не утерял светоча своей веры и бодрости своего духа. В Индии наши испытания затянулись, а бедность и крайняя нищета издавна неотлучно сопутствуют нашему народу. И 'все же он попрежнему смеется, поет, танцует и не теряет надежды.
СИНТЕЗ И ПРИСПОСОБЛЕНИЕ.
ИСТОКИ КАСТОВОЙ СИСТЕМЫ
Приход ариев в Индию создал новые проблемы расового и политического порядка. Покоренные дравидские племена обладали древней культурой, но арии, несомненно, считали себя высшей расой, и обе народности разделяла огромная пропасть. Кроме них, были также отсталые туземные племена, кочевники или обитатели лесов. Результатом этого конфликта и взаимодействия народностей явилось постепенное развитие кастовой системы, которой суждено было оказать столь глубокое влияние на жизнь Индии в последующие века. Вероятно, каста не была ни арийским, ни дравидским учреждением. Это была попытка социальной организации различных народностей, оформления фактического положения вещей. Впоследствии она повлекла за собой деградацию и все еще является бременем и проклятием, но мы вряд ли можем подходить к ней с точки зрения позднейших нормативов или последующих событий. Она отвечала духу времени, и какая-то форма деления общества имела место в большинстве древних цивилизаций, хотя, повидимому, Китай избежал ее. Деление на четыре группы существовало и у другой ветви ариев — иранцев в эпоху Сасанидов, но там оно нз превратилось в касту. Многие из древних цивилизаций, в том числе греческая цивилизация, целиком зависели от массового рабства. В Индии не было такого широкого применения рабского труда, хотя и имелось сравнительно небольшое количество домашних рабов. Платон в своей «Республике» упоминает о разделении, аналогичном делению на четыре главные касты. Это разделение было известно и средневековому католицизму.
