Прогулки с Робертом Вальзером - Карл Зеелиг
— Он все больше кажется мне похожим на психиатра, он возвышался над дураками как маленький господь бог. Так он и выглядит, этот Шпиттелер. В этом есть нечто импонирующее, но и нечто оскорбительное. В такое положение не соскальзывают без надменности и высокомерия... К слову, я никогда не думаю о Шпиттелере, когда думаю о поэтах. Среди швейцарцев мне почти всегда приходят на ум Келлер с его Зеленым Хайнрихом и Майер с его Йюргом Йеначем. Это два демократа и рассказчика, каких в этой стране не было ни до, ни после.
— А Готтхельф?
— Мадам Жорж Санд была от него в восторге; я предпочитаю других богов.
Роберт упоминает о незавидном опыте общения с messieurs les éditeurs[5] после того, как вернулся из Берлина. Ему приходилось им прямо-таки навязывать свои миниатюры. Он просто был не в моде. Все крутится вокруг моды. Разве не было неловким зрелище, когда отдельные издатели, едва победные колокола перестали звонить, всплыли в Лондоне, чтобы не терпеть недостатка в продовольствии? По его мнению, чуть побольше идеализма и поменьше деловой активности пошли бы им на пользу.
Разговор о писательской чете — Эфраиме и Феге Фришах; Эфраим — заведующий литературной частью при Райнхардте и редактор журнала Der neue Merkur, в котором иногда публиковались статьи Вальзера; Фега — искусный переводчик около полусотни русских chef d'oeuvres. Роберт рассказывает, как Фега пригласила его на чай, когда ее муж был в отъезде. Когда они после чая вместе собирались выйти, он вызвался помочь ей обуться. «Но с восхитительным тактом она отклонила мое предложение».
В Херизау Роберт вытаскивает зонт и указывает на привокзальный буфет: «En avant[6] — к пиву и сумраку!» Во время разговора о поваленной на землю Германии, стонущей от ран: «Если бы немцы научились не отдавать всякий раз бразды правления гениям! Проклятая склонность к романтике их погубила Им всегда хотелось показать миру, какие у них смышленые, необычайно дельные парни. Как будто в политике все зависит от гения! Посмотрите на этого добродушного курильщика сигар, на Черчилля! Его можно представить за столом в трактире с таким же успехом, как и дома в кресле. В нем нет ничего жеманного и неврастенического. А ведь он тоже гений и спас многое и многих, не трубя в трубу. Поступать с энергией правильно и разумно: в этом и заключается гениальность, и только таким образом Германия, а вместе с ней и Европа могут избежать падения в ничто».
XXII
23. сентября 1945
Херизау — Флавиль — Госсау
Серое как мышь дождливое небо. Консьерж забыл сообщить Роберту о моем звонке. Теперь он идет мне навстречу резким шагом, держа помятую шляпу в руке, и говорит: «Нежданная радость!»
Мы идем по покрытой лужами проселочной дороге во Флавиль. Он говорит, что дождь ему по душе. Цвета и запахи становятся более насыщенными, а под зонтом чувствуешь себя как дома.
В Krone во Флавиле нам подают огромные порции овощных и мясных блюд, а напоследок даже тарелочку со взбитыми сливками. Поскольку мы находимся в раю сидра, то отдаем должное новому сорту. Во время обеда Роберт сообщает: «В прошлый раз вы меня спрашивали о пациенте А. Д., племянника которого вы знаете. Стоило вам уйти, как я вспомнил о нем. Он умер года полтора назад. Мы звали его "золотым дядюшкой". Полагаю, он долгое время пробыл в Америке, на ферме или где-нибудь еще. Во всяком случае, он врал о сокровенных богатствах, которые ждал оттуда. Однажды его навестила изящная пожилая дама. Ее вали Забине, именно так она и выглядела: как персонаж из легенды Келлера. Этот А. Д., между прочим, был ужасным обжорой. Вечно прожорливый как волк. Однажды он высыпал в еду целую кадку соли. Мне стало совсем дурно, когда я смотрел, как он наспех всем этим давится. Обычно впоследствии его рвало. Должно быть, он страдал болезнью желудка».
По пути в Госсау: «Я ведь еще должен рассказать вам, насколько быстро написал Помощника. Как вы знаете, издательство Scherl пригласило меня принять участие в конкурсе романистов. Ну хорошо, почему бы и нет? Мне не приходило на ум ничего другого, кроме как обратиться к опыту моей работы в Веденсвиле в должности конторского служащего. Итак, я стал писать об этом, не откладывая и сразу набело. Через шесть недель роман был готов». Я рассказываю Роберту, что один коренной веденсвилец уверял меня, что в Помощнике узнается каждый трактир и каждый персонаж. К слову, часы изобретателя Тоблера до сих пор можно видеть на одном из вокзалов цюрихского Оберланда, кажется, в Бэретсвиле.
— Я встречал Тоблера в Берне еще несколько раз после того, как он обанкротился. Он был вспыльчивым человеком, а его жена — высокой, тихой уроженкой Винтертура.
— Где же разыгрывается действие Семейства Таннер?
— В Цюрихе и в небольшой бернской общине Тойффелен, где моя сестра Лиза работала учительницей, после чего уехала в Ливорно на семь лет, гувернанткой, а затем в Беллелей, и там почти три десятилетия преподавала язык. Как часто живал я у нее в Тойффелене, а потом в Беллелее!
«Я считаю коренным злом современной швейцарской литературы то, что наши авторы нарочито приписывают соплеменникам милые и добрые черты, будто каждый из них — Песталоцци. Незаслуженная безопасность, в которой наше поколение пребывает с начала века, привела к появлению менторского тона, порой кажущегося мне прямо-таки отталкивающим. Каждый демон заласкан до смерти. Насколько иным был Келлер! Я убежден, что в нем тоже жил негодяй. Макс Вольвенд — это он сам. Всякий художник, в котором нет бездны, остается чем-то половинчатым, тепличным растением, лишенным запаха, и до чего же пустой кажется поза преобразователей мира, принятая нами со времен Келлера и Майера!»
XXIII
30. декабря 1945
Роршах — Штаад — Бухен — Грайфенштайн — Райнек
Поездка в Роршах, откуда мы идем в сторону Бухберга через рыбацкую деревушку Штаад, в которой пахнет свежеиспеченным хлебом. В Бухене в воздухе парит церковное пение прихожан. Одинокие улицы, одинокие крестьянские дворы, из труб вьется синий дым. Когда мы добираемся до замка Грайфенштайн, построенного в XVI в. по приказу бургомистра Вадиана для его дочери на горе Бухберг, Роберт останавливается, восхищенный. Я рассказываю, что мой
