Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 1 - Балинт Мадлович
За пределами Советского Союза появились другие виды коммунизма. В частности, ученые различают «национально-адаптивный» и «авторитарно-бюрократический» коммунизм, которые отличаются от патримониального коммунизма тем, что тирания в них поддерживается посредством более «профессиональной» бюрократии[149]. Такие формально-рациональные типы коммунизма развивались в Центральной и Восточной Европе, прежде всего в Чехословакии, Восточной Германии, Польше, Венгрии и Югославии[150].
Само собой разумеется, что формально-рациональный характер этих режимов мог с легкостью допускать патримониализм, и в те моменты, когда это происходило, эти коммунистические политические системы переживали патримониальный упадок. Тем не менее именно формальная рациональность привела к появлению реформированных моделей коммунизма в Европе. В своем сравнительном анализе Лайош Бокрош отличает классическую («сталинскую») модель от двух других: венгерской и югославской. В то время как классическая модель характеризуется «исключительной государственной собственностью на большинство, если не на все, несельскохозяйственных средств производства», венгерская модель характеризовалась лишь доминированием государственной собственности. В Венгрии после 1968 года некоторым мелким собственникам позволялось владеть частной собственностью, и даже права собственности в определенной степени были защищены, поскольку коммунистическое руководство признало частный сектор как «неизменную черту социалистической экономики». Что касается югославской модели, ее характерной особенностью было то, что большинство предприятий «теоретически принадлежали коллективам работников», которые получили права на самоуправление в 1950-х годах[151]. Обе модели были нацелены на смягчение жесткости режима, который стал следствием бюрократической координации в экономике и соответствовал формально-рациональному характеру коммунизма.
Последствия различных типов коммунистических систем в трех исторических регионах проиллюстрированы в Таблице 1.2, показывающей наследие патронализма в каждой стране после окончания эпохи коммунизма. Страны, принадлежащие к западно-христианской цивилизации, особенно те, которые дальше продвинулись в плане разделения сфер и представляли формально-рациональные типы коммунизма (такие как Чехия, Венгрия и Польша), попали в категорию «наименее патроналистских». Единственным исключением здесь является Словакия, которой была присвоена «умеренно патроналистская» категория, но словацкий патронализм даже при максимально авторитарном Владимире Мечьяре в конце 1990-х годов был очень далек от того патронализма, который был распространен в других исторических регионах[152]. К умеренно патроналистским странам мы также относим (1) прибалтийские страны, которые сочетают в себе меньшую цивилизационную склонность к патронализму («унаследованную» от западного христианства) и более патримониальную коммунистическую тиранию (следствие десятилетий, проведенных при советском коммунизме)[153], и (2) Сербию, которая, наоборот, сочетала в себе цивилизационную склонность к патронализму (из-за принадлежности к православию) с менее патримониальным коммунизмом (так как представляла собой видоизмененную модель коммунизма за пределами Советского Союза). В заключение можно заметить, что чем дальше мы углубляемся в историю православной и исламской цивилизации, тем меньше разделение между правителями и их объектами владения (если использовать категории Вебера)[154]. Эти общества породили патримониальные коммунистические режимы, и, соответственно, они более других несут в себе патроналистское наследие коммунистического правления.
Таблица 1.2: Наследие патронализма в конце коммунистической эпохи. Источник: Hale H. Patronal Politics. P. 60.
1.5. Тезис D. Демократия не повлияла на уровень разделения сфер
1.5.1. Базовая структура отсутствия разделения сфер при демократических режимах
В некоторых посткоммунистических странах диктатура продолжала существовать. В частности, Китай сохранил однопартийную систему, которая остается номинально коммунистической даже сегодня. Однако поскольку это больше не коммунистическая диктатура, мы рассматриваем ее как «посткоммунистическую», и лучше всего ее можно представить как еще один идеальный тип режима (см. ниже). Однако после падения Берлинской стены в 1989 году и распада Советского Союза в 1991 году в странах трех исторических регионов произошел переход от коммунистической диктатуры к режимам с избирательным правом[155]. Распад Советского Союза создал вакуум власти в регионе: освобожденные страны бывшей советской империи должны были построить новые политические системы, и очевидной ролевой моделью для этого была либеральная демократия западного типа. Бывшие коммунистические системы покончили с тоталитаризмом и бюрократической государственной собственностью, что означало историческую победу «Запада» над «Востоком». Отсюда возникла эйфория, называемая «концом истории».
И все же эта победа является актуальной лишь по отношению к концу диктатуры и плановой экономике. Следствием освобождения от тоталитаризма было не то, что страны повсеместно переняли западные принципы, а то, что цивилизационные свойства стали оказывать на них более прямое и не ограничиваемое ничем влияние. Таким образом, как только исчез репрессивный политический колпак коммунизма, режимы начали активно проявлять свою сущность в разных формах и регионах, а также под разным влиянием. Эта мысль подводит нас к заключительному тезису D, воспроизводящему аргумент жестких структур.
Тезис D. После распада Советского Союза смена режима означала изменение формального институционального устройства, но не неформального представления всех акторов о разделении сфер социального действия. Либеральная демократия стала возможна только в тех странах, где неформальное представление акторов о трех сферах социального действия заключалось в их отделении друг от друга (тезис А). Чем больше неразделенных сфер появлялось в связи с цивилизационной принадлежностью стран (тезис B) и влиянием на них коммунистических режимов (тезис C) на уровне акторов, тем больше патрональных режимов устанавливалось. На то, становился ли режим демократическим / мультипирамидальным или автократическим / однопирамидальным, как правило, влияли два фактора: (1) наличие или отсутствие президентской власти и пропорциональной избирательной системы и (2) наличие или отсутствие западных связей и рычагов влияния.
Наш общий посыл заключается в том, что на уровне акторов степень разделения сфер социального действия жестко закреплена в обществе: она не может легко измениться сама по себе, без целенаправленного вмешательства или последовательных реформ. Естественно, элементы каждой цивилизации, такие как религия или ее роль в самоопределении личности, могут меняться[156]. Национальная идентичность также претерпела огромные изменения после распада советской империи, заставив ученых признать, что посткоммунистические изменения режима выглядели как «тройной транзит», выражавшийся не только в перераспределении благ (экономика) и создании конституции (политика), но и в новой национальной принадлежности (идентичность)[157]. Но степень разделения сфер в силу исторических обстоятельств менялась медленно. Формальные институты могут влиять на уровень разделения сфер в долгосрочной перспективе, как это произошло на Западе и не только[158], но людей нельзя изменить, просто установив для них новый формальный институциональный режим. Напротив, именно люди «заселят» эти институты, и если их понимание разделения сфер отличается от институционально предписанного, неформальная интерпретация формальных институтов одержит верх в политической системе[159]. Действительно, влияние навязанных сверху коммунистических диктатур оказалось очень стойким, но главным образом из-за их агрессивного
