Максим Цхай - Вышибая двери

За несколько лет приличный молодой человек обчистил ее по всем статьям и выбросил без копейки на улицу.

Времена изменились, Бабетте было уже под тридцать — предпенсионный возраст для жрицы любви. Так или иначе, к ремеслу своему она возвращаться не захотела, и все еще роскошная красотка встала у конвейера на фабрике. На рабочие смены она приходила, как в элитный клуб. Все еще шикарно одетая, распустив свои знаменитые волосы по плечам. И ни в какую не соглашалась убрать их под платок. Это ее и погубило. Так как в жизни она не ударила до этого палец о палец, предпочитая другие части тела, рабочей сноровки у нее не было напрочь. В одну из смен машина затянула ее волосы. Бабетта рванулась, но машина сняла с нее полскальпа, навсегда лишив красоты.

С тех пор она носила этот парик под Брижит. Со временем он стал нелепым на грузной артритной старухе. Над ним смеялось полгорода. Но это был памятник ее былой красоте, да и просто единственное сокровище.

В конце жизни Бабетта работала зазывалой в самом крупном кобленцском публичном доме «Максим» (все, кому не лень, ржут: «К Максу пойдем?»). Зимой и летом на перекрестке у входа в заведение мелькал ее светлый парик.

Ходят слухи, на средства города и бывших любовников Бабетте будет установлен памятник.

Считаете, напрасно? А я думаю, что нет. Надо просто жить, будучи таким, каков ты есть. Только таким. В полную силу, в полный размах. Пусть иногда и глупо, пусть грешно. Мне кажется, достойнее жить своей глупостью, чем чужим умом.

Я даже знаю, каким должен быть этот памятник: простая каменная плита, а на ней небрежно брошены пара женских туфель и роскошный парик. Ушла…

Вот говорят мне некоторые умники: меняй работу, ищи другую, интеллектуальнее, достойнее. Меняй образ жизни, тебе скоро тридцать пять лет, определяйся, остепеняйся. Ханжи и дураки. И трусы, которые не осмеливаются жить так, как им хочется, и быть тем, кем быть нравится. Вот вам всем сразу по шапке и в глаз.

Мне нравится моя работа. Мне нравится моя жизнь. Мне вообще жизнь как таковая нравится. Иногда, правда, становится невыносимо грустно оттого, что когда‑нибудь я буду вынужден покинуть свой танцхаус. Придет новый шеф охраны, что‑то изменит, что‑то оставит, а меня забудут. Может быть, это случится позже, может, и раньше, жизнь есть жизнь. Как я тогда?

Кажется, уже никогда я не смогу точно, минута в минуту, ранним утром приходить на службу, делать нудные, однообразные, бессмысленные вещи и в определенный срок возвращаться домой. Дома телевизор, пиво и женщина, которую не любишь, а привык, куда теперь. Если повезет и будешь хорошо зарабатывать — раз в год месяц отпуска в экзотической стране, и всю первую половину этого отпуска будешь отсыпаться. А на протяжении второй — переживать, что скоро опять придется вернуться в рутину и механический ритм. И катиться так из года в год… из года в год… а там… приехали. Зубы на полку.

Не смогу так жить. Без раздолбайского свободного графика тюрштеера, без сияющих девичьих глаз, чей зовущий взгляд чувствуешь даже спиной, без всего этого пиратского ореола, окружающего нашу маргинальную профессию. Нервную, грешную, опасную, но по–настоящему мужскую. Потому что деньги тебе платят за то, что ты мужчина. Звучит пафосно, но не более пафосен реализм сигнала тревоги. Только что ты думал о птичках и сплетничал с девицами, и вот уже, оставив кофе, несешься в зал, где тебя ждет… Да неизвестно, что ждет. Может, потасовка, а может, не дай бог, увечье или смерть. Бояться некогда. Профессия тюрштеера входит и будет входить в десятку самых опасных. Дальше, с этим гребаным Евросоюзом, будет только хуже.

Как я смогу без всего этого? Без постоянного адреналина в крови… Без профессионального братства тюрштееров со своими неписаными законами и ритуалами, без фраз других охранников в свой адрес: «Ого! Шеф охраны в „Ангаре“? Здорово!» Без тормозящих с визгом, прямо на трассе, машин, из которых ревет турецкая музыка и скалятся свирепыми рожами знакомые турки, показывая тебе большой палец (большой, а не средний!): «Привет, Макс!» А ты так, мимоходом, в ответ на восхищенный взгляд идущей рядом немецкой девицы, считающей всех турок помесью тигра с бандитом, чуть улыбнешься в ответ, махнешь им рукой и буркнешь: «Уважают, черти…»

Хо–хо. Хи–хи. Гы–ы-ы! Согласен. Но как это важно. Эх, да за один такой девичий взгляд…

И без легких и почти невольных прикосновений к твоей рабочей куртке ладошек романтических девочек: «Так вот ты како–о-ой, северный олень…» — будет нелегко. Без свободного входа в дискотеки, находящиеся под охраной «наших», без… Да, и без власти тоже. Когда над тобой в рабочем коллективе никто не царь. Когда ты делаешь практически что хочешь, а что не хочешь — не делаешь. Это важно. Это очень важно. Для меня, по крайней мере.

Неужели я буду вынужден встать в длинную скучную очередь обыкновенных мужчин, которые, может, и были когда‑то необыкновенными (от природы «обыкновенных» людей и вовсе нет), но рутина победит все, что угодно. Дом — работа. Работа — дом. Раз — два. Привычный скучный сон.

Я мальчишка. Им был, таким вырос, созрел, мальчишкой оставшись. Наверное, мальчишкой и состарюсь. И желание быть таким разделяют многие. Потому что это значит относиться к жизни как к бесконечной игре. Ведь огорчить мальчишку может только наступление вечера, когда его позовут домой — спать, а игра в самом разгаре… Став взрослым, мальчишка не озадачивается, не парится. Ему некогда, он играет с миром в сложные, порой опасные, но захватывающие игры.

И главное — мир тоже играет с ним.

Проснулся от ласкового прикосновения. Открыл глаза, тут же зажмурился, сморщил нос и засмеялся — по лицу, словно чисто вымытая в золотом ручье ладошка, гладил солнечный луч.

Я встал и распахнул окно. В комнату хлынула волна по–летнему горячего воздуха, наполненного запахом набирающих силу трав и полуденным присвистом птиц. Хорошо все‑таки, что я живу практически в лесу, вдалеке от напряженного дыхания города.

Как маленький вертолет, перед окном повисла пчела. Я с удовольствием потянулся, намазал кусок ржаного хлеба медом и налил большой стакан холодного молока. Пчела продолжала висеть в знойном воздухе, и я позвал ее на завтрак, поставив на подоконник полную тарелку цветочного меда.

Сижу сейчас, и вся комната заполнена деловитым жужжанием. Десяток толстых пчел кружат вокруг моих волос, садятся на экран компьютера, оставляя на нем медовые следы. А на залитом солнцем окне копошится по краям тарелки, как дошколята в желтом песке, золотая стая мохнатых летних трудяг.

Солнце разлито в воздухе, сияет медвяно в тарелке, разбрызгалось золотистыми каплями пчел по чуть колыхающемуся горячему воздуху, где запах разогретой травы смешался с теплым дыханием растопленного меда на летнем окне…

Кто несчастлив в этом мире — сам дурак.

Сегодня в танцхаусе дорогущий стриптиз. Пригласили танцовщиц, зарабатывающих за два часа по триста евро. Дивы, что и говорить. Черненькая, блондинка и рыженькая. Особенно хороша блондинка — копия Памелы Андерсон.

Куруш, специально отпросившийся на этот день со смены, увидев, как они танцуют, бил себя в грудь и рвал рубаху. В общем, у него случился гормональный криз, усугубившийся, когда мы поспорили, кто сумеет взять номера телефонов у девочек. У нас с ним идет конкурентная война за девиц танцхауса. Куруш не в пример красивее меня, у него суровое лицо греческого бога. К тому же он значительно моложе — только двадцать два года. Вот это его и подводит. Недавно спорили, кого на выходе из дискотеки поцелует красивая, не знакомая нам обоим сербка, кто сможет ее на это раскрутить. После того как она расцеловала меня, я закрепил победу, постучав Куруша по кудрявой голове, и сказал, что он еще молодой со мной тягаться.

И вот мы снова поспорили. На красавицу блондинку. Если бы знать, к чему все это приведет…

Стриптизерши выдернули меня на показной массаж. Раздели, оставив лишь джинсы и обувь, намазали маслом, и блондинка, шепча на ухо комплименты, стала массировать мне мышцы. Две другие в это время танцевали. Когда одна из них под аплодисменты ревущей от восторга публики уселась ко мне на колени, делая недвусмысленные движения, я успел только крикнуть Курушу, уже воющему и улюлюкающему в толпе:

— Смотри, где Ганс! Отвлеки его!

Зал грохнул от хохота, но мне было не до шуток. Еще не хватало, чтобы директор засек, чем занимается шеф секьюрити, хотя бы и в свободное от работы время! В хорошеньком же виде я предстал перед посетителями… Впрочем, порадовался, что по возвращении из Москвы навалился на штангу и успел войти в форму, хоть перед турками не стыдно. Я пытался сперва сопротивляться, но не станешь же драться с девушками. Пришлось принять правила игры.