Игорь Скорин - Я отвечаю за свою страну
В трубке горячо заговорили. Вересова терпеливо выслушала:
— Верю, Оля. И я занята не меньше твоего. Но ведь дело по сберкассе — это ЧП. Так что займись в первую очередь загсовскими заявлениями. Буду после четырех.
Нина положила трубку и снова принялась за обследование квартиры. Достала из серванта большую нарядную коробку конфет с надписью «Ассорти». Держа крышку за углы, осмотрела на свет глянец поверхности. Потом заглянула на основание, где был оттиснут фиолетовый штемпель даты изготовления. Внимательно обследовав содержимое и записав что-то в рабочий блокнот, задумалась…
Как и обещала, Нина была у Ольги Носовой уже в начале пятого.
— Отпечатков на заявлении нет, — говорила та. — Что касается анализа почерка, сама понимаешь, Нина: психология почерка пока официальной наукой не признана. Правда, я считаю, что это — наука. Так что выскажу кое-какие личные соображения. Неофициальные, учти.
— Ну же, — нетерпеливо попросила Нина.
— Интересная жена была у Ковригина, — задумчиво глядя на заполненные строки загсовского заявления, начала Ольга. — Человек авантюрного характера. Психологически, думаю, неустойчивого, склонного к неожиданным решениям. Похоже, не лишенного некоторого артистизма. И последнее: по типу почерк значительно ближе к мужскому, нежели к женскому. Но повторяю: эти мои умозаключения никакой официальной силы не имеют, — завершила Носова.
— Да-да… Вот что, Оленька. Еще одна просьба. — Вересова достала несколько целлофановых пакетов. — Тут платья, свитеры, блузки… Погляди, что из них носили, а что нет. Если можно, побыстрей. Пока я у Дивеева. Ладно?
— Вот спасибо-то, — насмешливо протянула Носова. — А то я сижу и думаю, чем бы мне заняться. Нина! Имей совесть! Я ведь сегодня хотела домой нормально появиться. Хотя бы к ужину.
— Не горюй. У нас мужья, слава богу, понимающие, — и Нина чмокнула Ольгу в щеку.
В кабинете у Дивеева Нина устроилась за пустым, сверкающим светлой полировкой столом. Майор сел напротив и одну за другой стал выкладывать перед ней фотографии мужских и женских лиц. Нина внимательно вглядывалась в каждый из снимков.
— На обороте, — Андрей перевернул одну из фотографий, — краткие сведения о каждом.
— В основном мужчины, — подытожила Нина.
Майор провел рукой над всеми фотографиями.
— Женщины, с которыми Ковригин встречался за это время, только из числа сослуживиц. Цели встреч — исключительно служебные вопросы.
— И ни одна не напоминает Цыганкову, — продолжала Вересова. — Даже отдаленно. О Ковригине, будь добр, расскажи поподробнее, — попросила Нина.
— Алиби у него железное, — начал Дивеев. — Парень действительно был в рейсе. Далее: по работе характеризуется хорошо — никаких нареканий, ни одного конфликтного случая с багажом. После армии закончил три курса училища гражданской авиации, но бросил… Близких друзей нет, однако со всеми он в хороших отношениях. Новую семью очень любит, безмерно рад рождению дочери… Что еще? Начитан, знает английский. Может выпить, хотя головы при этом не теряет.
Вересова, слушая, внимательно рассматривала фотографии.
— Подозревать его трудно, — продолжал майор. — Но все же пора парня вызвать, побеседовать. Представь, если он каким-то образом все же причастен к краже, наверняка удивляется: почему до сих пор не вызвали поговорить о бывшей жене? И в таком случае поймет, что мы держим его в поле зрения. Станет осторожничать. Если же он ни при чем, то посодействует в поисках бывшей супруги. А? Как ни кинь, поговорить с ним все-таки надо.
— Отложим этот вопрос до утра, — предложила Нина. — Подбери мне пока по два экземпляра каждого снимка.
Вересова сняла трубку, набрала четыре цифры местного телефона:
— Оля? Не рано? Готово? — Нина раскрыла рабочий блокнот. — Записываю. Так: платье черное… да. Блузка гипюровая… ясно. Свитер черный… Понятно. Все? Умница ты моя! Даже не представляешь, в какой версии меня укрепила! Если подтвердится, мы молодцы.
Вернулся Дивеев с фотографиями. Нина положила трубку и взяла пачку фотографий, которую ей протянул майор.
— Отлично, Андрюша. Заезжай за мной завтра пораньше, часов в семь.
Домашние не услышали, как Нина открыла дверь и вошла в прихожую: квартира была заполнена бурными, стремительными звуками шопеновской фантазии-экспромта.
Она привычно сняла туфли, сунула ноги в тапочки и опустилась на стул, сразу ощутив усталость от прошедшего дня.
Музыкальная фраза оборвалась. Хлопнула крышка инструмента.
— В чем дело, Марья? — спросил мужской голос.
— Все, папуля. Ровно десять часов. Больше шуметь нельзя. — ответил четкий дискант девочки. — В соответствии с решением горисполкома.
— Шуметь! Вот именно! — подхватил мужчина. — Грохот! Сплошное форте. Никаких интонаций, не говоря о полутонах! Ты можешь вообразить, чтобы кто-либо разговаривал на одном крике?
— Ты сейчас так говоришь. Фортиссимо на все такты.
— С такой подготовкой, — чуть помолчав, продолжал мужской голос, — ты обязательно провалишься на вступительных.
— Папочка, — ласково, но твердо прервала дочь, — в музыкальное я поступать не буду.
— Столько лет за инструментом — и так легкомысленно отказываться от профессии, которая почти уже в руках.
— В будущем стану играть просто для души, для тебя. Представляешь, прихожу с работы, расслабляюсь, сажусь за фортепиано…
— Утопия о гармонически развитой личности, — немедленно отозвался отец. — Ты будешь так выматываться на работе, что о душе вовсе позабудешь. Пример тому — мама. Ночь на дворе, а она все трудится.
— Уж полночь близится, а матери все нет… — пропела Маша.
— Дома я, дома, — поднявшись со стула, приосанилась Нина.
— Мулечка! — влетев в прихожую, пятнадцатилетняя Марья чмокнула мать в щеку.
— Не может быть, — удивился муж, выходя из комнаты, — ты дома в такую рань! Есть хочешь?
— Очень, — поцеловав его, созналась Нина. — Маша, принеси, пожалуйста, фломастеры. Докажу, что подполковник милиции тоже может быть гармонически развитой личностью. Некоторые, я тут слышала, сомневаются.
— Родители, стоп! Опять будете спорить о моей профессии. Сами виноваты в ситуации. Надо было вам в комплект ко мне — будущему юристу — еще… братика завести. Он и стал бы великим пианистом.
— Неси фломастеры, — прервала Нина рассуждения дочери.
Из кухни доносилось уютное позвякивание посуды. Над чем-то негромко смеялись муж и дочь.
На столе в гостиной был разложен пасьянс из знакомых фотографий. Устроившись в кресле у торшера, Нина старательно водила по одной из них фломастером. Добавила еще несколько штрихов. Прищурившись, стала сравнивать свою работу со вторым снимком.
В дверях появились муж и дочь. Маша была в коротком хозяйственном халатике, муж — в большущем переднике.
— Ужин подан, — хором объявили они.
— Спасибо, ребята, — рассеянно отозвалась Нина. — Как, на ваш взгляд, эта дамочка? — И протянула домочадцам снимок.
— Вполне. Достаточно симпатичная, — одобрила Маша, повертев фотографию.
— Все равно самая красивая — это мама, — едва взглянув на изображение, заверил Юрий Петрович.
Утром следующего дня «Москвич» притормозил у подъезда ковригинской квартиры. Из машины вышли Вересова и Дивеев.
— Любишь ты загадки загадывать… Зачем хоть приехали сюда? — допытывался майор, входя в подъезд вслед за Ниной.
— Это настолько неожиданно, что боюсь пока об этом говорить, — вздохнула та, звоня в квартиру Елизаветы Ивановны.
— Иду-иду, — послышался из-за двери знакомый голос хозяйки.
Втроем они сели за стол, накрытый скатертью с бахромой.
— Елизавета Ивановна, не знаете ли вы кого-нибудь из этих людей? — Нина положила перед старушкой десятка полтора снимков — мужских и женских фотопортретов.
Хозяйка поправила очки, наморщила лоб.
— Вот же она! — уверенно заявила Елизавета Ивановна, выбрав одну из фотографий.
— Кто? — в нетерпении спросил Дивеев.
— Да Галька Цыганкова. Бандитка, — словно удивляясь его непонятливости, пояснила хозяйка. — Она самая и есть!
Майор взял этот снимок, внимательно посмотрел и в недоумении обернулся к Вересовой.
— А теперь смотри, Андрюша, — проговорила та и, вынув из сумочки, положила рядом с первым снимком другой: с обеих фотографий смотрело одно и то же лицо азиатского типа с широкими бровями.
Только на снимке, который Нина достала последним, был изображен молодой мужчина. А на фотографии, выбранной Елизаветой Ивановной, черным фломастером была пририсована женская прическа.
В немом изумлении Андрей глядел то на Вересову, то на портреты.
— Пойти чайку поставить, — деликатно удалилась хозяйка.
