Евгений Рудашевский - Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся)
Условились мы в эту ночь спать долго, не беспокоя себя будильником. Надеюсь на целебность сна.
30.07. Порт Блэр
(Людей в Порте Блэр проживает чуть больше ста тысяч.)
Аллергия так же спешно окончилась, как и началась. Новым утром её не было вовсе – глаза смотрели чисто, нос дышал вольно. Не менее диковинным было обращение моего кишечника: прежде мучил меня слабостью стул, теперь уж третий день как стул прекратился вовсе, в животе твёрдость собралась. Всё, конечно, от еды.
Устали мы от рациона здешнего. В городах больших удавалось найти пищу приятную; здесь, в Порте Блэр, об этом проблемы тянутся нескончаемые. Всякий ресторан готовит на индийский вкус, и лучшее из блюд для нас – рис с овощами. Мы каждый раз твердим, что специй добавлять нет нужды; дождавшись от официанта чёткого произношения «no spices», отпускаем его с заказом. Но это лишь отчасти смягчает остроту. «No spices» неизменно вливает в рот долгий несмываемый жар.
Иным доступным блюдом остаётся омлет с овощами. Кроме того, закусить можно сэндвичем с томатами или тостом с джемом. Однако помнить нужно, что тосты здесь готовят на сковородке, в масле.
Скучаем мы по картошке варёной – с маслом, луком, подле омуля или селёдки уложенной. Говорим о гречке – с молоком или котлетами. Мяса нам недостаёт. Предлагаемая здесь курятина остра чрезмерно, а свежесть её условна.
Сошлось всё к тому, что по утрам мы готовим кашу (рецепт которой усложнился орехами, фруктами – покупаем их на базаре и строгаем в тарелку), а к вечеру пробуем не отравиться в индийском ресторане.
Сегодня вечером в одном из таких ресторанов (прельстившим нас чистой вывеской) видели мы сцену, приятную и печальную одновременно. За соседний столик сел старичок среднеазиатского лица. Было темно, и он по Рамадану мог наконец заняться едой. Нищета была в нём явная; но по рубашке аккуратность наблюдалась. Заказал он чай-масала; ужин себе достал из кармана – в пакетике налито было нечто сгу́щенное и столь сомнительное по цвету, что я бы поостерёгся давать это собаке. Старик выдавил ужин свой на тарелку. Был он по-детски важным, игривым, даже покачивался, к пище готовясь, будто говорил себе: «Что́ тут у нас, что́ тут?» Взгляда не поднимая, в довольстве принялся старик мять гущу пальцами, в рот укладывать. Официант смотрел на посетителя такого с недовольством, но спорить о его трапезе не стал. Окончив всё густое, старик выпил с тарелки жидкое; выдавил кетчуп (бесплатный на столиках) и принялся пить его. В эти мгновения подошёл к нему окончивший ужин мусульманин (в прочной белой одежде, в узорчатой шапочке) и по Рамадану сочувствие показал – поговорил со стариком, заказал ему курицу, ещё одну чашку чая; заплатил за всё официанту и наказал ему другой платы от нищего не спрашивать. Счастье старика было широким. Улыбался он малозубым ртом; угадывалось в нём наивное, ребяческое. Приятно было смотреть на старика и грустно. Какая ничтожная жизнь, какое унижение для разумного существа! Он слеп к унижению своему и даже обозлиться не сумел. Смирился. Быть может, и не было в нём борьбы, но для чего же ум устроен? Для чего ему счастье было родиться человеком, в наш век? Обида за старика – за жизнь его гнилостную, за улыбку добрую, за немощь – таким негодованием во мне окончилась, что я должен был украдкой слёзы отирать. Печаль ещё от того получилась, что не мог я прямо указать, чем жизнь моя лучше, чем в разуме своём я превзошёл этого бедолагу. Начав перечисление побед своих, вспомнил я о смерти – в прах она сотрёт и меня, и его; от мысли такой понял тщетность сравнений. У каждого из нас – свой путь; нет меж нами разницы, если смотреть от объективности мироздания, мы равны по материи, нас соткавшей. Всё различие – от субъективности; и право мне дано безоговорочное жалеть старика, ведь от моего пути он далёк; только свой путь (для своего же блага) я признаю верным.
На выходе хозяин ресторана (хозяева в Индии всегда сидят возле дверей, пересчитывают деньги, выписывают счета) старика окликнул; вопреки настоянию ушедшего мусульманина, спросил с него за чай. Понятно было это по лицу старика (будто он украл что-то) и по найденной им в кармане десятке рупий (6 рублей). Стерпеть я не мог. Перекрикнул хозяина, подошёл и, не желая попусту спорить, положил на стол десятку (с видом наивысшего презрения); здесь же для негодования этих людей дал старику 100 рупий. Не мог я допустить, чтобы радость этого человека окончилась так грубо. Он не вор и не должен бояться. Он честнее многих – по меньшей мере оттого, что для нечестности не осталось у него возможностей, смелости.
…
День сегодняшний был в прогулках. Завтра мы отправимся на остров Хэвлок – туда, где купаются слоны.
Людей в Порте Блэр меньше, чем в континентальных городах Индии. Живут они в достатке, здоровее выглядят; тело у них иное – видны тут и высокие, и плотные, и толстые.
Центральные улицы – чистые; но при внимании разглядеть можно, как между домов узким спуском начинаются кварталы грязные, тесные.
Дороги уложены хорошим асфальтом; набережная протянулась в несколько километров красным мощением.
Сезон туристический на Андаманах угас, и многое наблюдаем мы в уединении. Утром на Корбин-пляже купающихся нашлось двое – мы с Олей. Прочие – три человека – были спасатели и хозяин прогулочной лодки. Не понимаю, чем может не понравиться индийским туристам нынешняя пора?
За пляжем ходят собаки; как по всей Индии – доходяжные, запуганные.
В километре от пляжа, с возвышения набережной, Оля углядела водную змею (белую с пятнышками) – та плыла вдоль каменной отмели.
Вечером, переждав очередной обрыв электричества, мы разместились в интернет-кафе – для приобретения билетов. Первой проблемой оказалось то, что прямых поездов из Мадраса в Гоа нет. Вплоть до Бомбея двигаться нам предстояло на автобусе. Разработка маршрута в деталях (до Пенджаба и Кашмира) отняла час – из-за медлительности Интернета. Дальше неприятность случилась особенная. Билеты нужные мы выбрали, но купить их не смогли; выяснилось, что индийские платёжные системы не признаю́т мой Сбербанк (или наоборот) – по всем оплатам я получил отказ (при том, что в магазинах пользовался карточкой без затруднений). Расстроился. От автобусной службы мне тут же позвонили (увидели неудавшиеся платежи). Услышал я в трубке такую «белиберда-белиберду-инглиш», что расстройство моё увеличилось. Я честно пытался понять, что говорят мне об оплате, переспрашивал шесть раз, наконец прекратил разговор. На повторный вызов ответил жёстко. Больше мне не звонили.
Билеты до Пенджаба наметил я взять в железнодорожных кассах Порта Блэр (здесь открыто представительство Индийских железных дорог). Билеты на автобус покупать придётся уже в Мадрасе – по возвращении из Цейлона (надеяться нужно, что их к тому времени не раскупят).
Бестолковое окончание дня.
Сейчас 23:00. В 5:00 за нами приедет рикша – корабль на остров Хэвлок отбывает с причала в 6:20. Встать нужно в 4:20.
31.07. Порт Блэр
(«Кокроаки» – крупные тараканы, многие века сопровождавшие пассажиров индийских кораблей. Об их неприятной близости писал Алексей Салтыков.)
В отрешении великом пребываю. Многое от меня шелухой разлетелось. Вылущился я до одиночества. Не осталось понедельников, новостей, имён. Я вырван от земли, поднят надо всем. Мысли по высвобождённости такой случаются неожиданные. Ночью пробудился я взволнованный. Через сон узнал в себе переживание сильное, о котором не подозревал прежде. Понял обиду к другу детства. Мы расстались давно; не вспоминался он многие годы – вот почему удивительной показалась сила сокрытых чувств. Обида в том была, что дружба наша погибла запросто, что мечты наши сошлись на забвение. Хотели мы путешествовать; юношеские походы байкальские вместе начинали – в палатке одной… Проснулся я – и диким показалось, что рядом лежит Оля, имя которой во сне не мог я вспомнить; здесь, подле меня, место друга того измышлялось, однако он жизнь свою положил для других. И вот – обида. Нет ему извинений даже от того, что это я́ уехал из Иркутска… В дороге лучше себя узнаёшь, потому что проступает многое, прежде укрытое ворохом дел непрестанных.
В 6:20 мы отчалили от Порта Блэр. Два с половиной часа плаванья в качке глубокой прошли; подумалось нам, что удачей было лететь до Мадраса, а не плыть. Корабль клонился слева направо, кивал постоянно в высокие волны. От тошноты единственным манёвром было дремать, и занимался я этим сполна. В дрёме мысли утренние повторял.
(…Сейчас отвлечён я был от Дневника ласками, близостью закончившимися. Оля. Туманом сгустилось моё восприятие. Лишён ритма привычного, лишён социальных оболочек; землю потерял. Мне бы одному остаться.)
Итак, я в дрёме мысли утренние повторял. Уверился, что дружба, начатая от детства, интимнее любой связи взрослой, даже соками и теплом закреплённой. Оле про сон не рассказал, про чувства им вызванные не поведал.
