Мария Петровых - Избранное
1929
Последнее о звездах
Не бойся — шатается балка.Смотри: окончанья видныПарадного неба. И свалкаСветил и обрезков луны.Не бойся: мы слишком высоко.Уже не можем упасть.Ты чуешь движение токаПод нами? Он тверд. Ступай.Мы встали на путь дрожащий.Мы движемся вместе с ним.Нам тучи встречаются чаще,Нам весело здесь одним.Медузы морей незримых,Колышутся звезды тут,Слепые, нелепые: мимоИль сладко на кожу льнут.Не снять их. Они беспощадны.Принять их себя готовь.Они проникают жадноВ тревожную нашу кровь.И вот по орбитам артерийПривычный свершают круг.Засмейся над страшной потерей:Над кровью, исчезнувшей вдруг.Они за одной другаяСквозь сердце стремят прыжок.Ударами содрогая,Качая, сшибая с ног.Покинем, о друг, скорееНебесные пустыри.Обратно под нами реетТок воздуха. Балка! Смотри!Спускайся, держась за бревна.О, запах сырых борозд,О, шелест сухой и ровный,Спасите от смертных звезд.Земля! Обуянным гордыней,Познавшим бескровный край —Прости нашу гордость нынеИ жизнью, и смертью карай.
1929
Море
Тебя, двуполое, таким —Люблю. Как воздух твой прозрачен!Но долгий сон невыносим, —Твой норов требует: иначе!
Наскучил сизый, и любойРождаешь ты из мглы глубокой, —Лиловый, или голубой,Или зеленый с поволокой.
Днем — солнце плавает по дну,Пугая встречного дельфина.Разрезать крепкую волну —В ней солнечная сердцевина!
Но отступают от скалы,Почуя тишину ночную,Темно-зеленые валыИ замыкаются вплотную,
И поднимается лунаНад горизонтом напряженным,Сквозь море спящее онаПроходит трепетом бессонным.
Одной на свете жить нельзя:В воде дрожит луна другая,А волны блещут, голося,О черный берег ударяя…
Один, второй, мильонный вал,А человек смятенья полон:Он вспомнил и затосковалО безначальном, о двуполом.
1929, Гурзуф
История одного знакомства
Памяти Ю. К. Звонникова[2]
Возник из тьмы,Бледнел и близился почти неслышно, —Обломок льда чудесных очертаний:Совсем как человек. В твоей грудиДремало пламя. Тихо пробуждаясь,Вытягивалось, трогало гортань. И голос твой,Тяжелое тепло прияв, густея,Размеренно над нами колыхался,То удлиняясь, то сжимаясь в стих.Суровым словом вызванные к жизни,Ворчали и ворочались века. И чудилось:Стихи свои приносишь ты из края,Где звезды негоревшие томятся,Где сказки нерассказанные ждут,Где чьи-то крылья бьются о решеткуИ смерть сидит, зевая на луну. Ты уходил,На звезды мертвые легко ступая.С бесплатным приложением событий,Опять по росту строятся века.Похрустывали под ногами звезды.О, как ты не поранил нежных ног! Ты врос во тьму.Тебя не ждали и не вспоминали.Но дивное свершилось превращенье —Ты к нам пришел как смертный человек.(Иль пламя затаенное проснулосьИ разбудило стынущую плоть?) Не ведаю.Но помню я, что встретились мы в полдень,Мы встретились на пыльном тротуаре,Ты еле нес тяжелый чемодан.(Наверно, звезды, сказки, перстень смерти,Зуб колдуна, живой змеиный глаз…) И стал как все.Ты служишь к Сельхозгизе,Обедаешь в общественной столовой,И в комнате есть у тебя постельДля страсти, сна, бессонницы и смерти.Но ты поэт и, значит, — чародей. Твоя душаКолышется неслышным опахалом,Сокровищем загробного Египта,И поверяет в алчущую ночьО небе, где одно сплошное солнце,И о земле, затерянной в песках.
1929
Соловей
Там, где хвои да листвыИзобилие слепое, —Соловей плескал во рвыСеребром… От перепояПапоротник изнемог,Он к земле приник, дрожащий…Зря крадется ветерокВ разгремевшиеся чащи.Он — к своим. Но где свои?Я молчу, спастись не чая:Беспощадны соловьи,Пламень сердца расточая.Прерывающийся плачОскорбленной насмерть страстиТак беспомощно горячИ невольной полон власти.Он взмывает, он парит,А потом одно и то же:Заикающийся ритм,Пробегающий по коже…В заколдованную сетьСоловей скликает звезды,Чтобы лучше рассмотреть,Чтоб друзьям дарить под гнезда…То ли праздная игра,То ли это труд бессонный, —Трепетанье серебра,Вопли, выплески и стоны,Ночь с надклеванной луной,Бор, что стал внезапно молод,И, просвистанный, сквозной,Надо всем царящий — холод.
1929
«А на чердак — попытайся один!..»
А на чердак — попытайся один!Здесь тишина всеобъемлющей пыли,Сумрак, осевший среди паутин,Там, где когда-то его позабыли.
От раскаленных горячечных крышСладко и тошно душе до отказа.Спит на стропилах летучая мышь,Дремлет средь хлама садовая ваза.
Ваза разбита: но вижу на ней,Не отводя восхищенного взгляда, —Шествие полуодетых людейС тяжкими гроздьями винограда.
Дальше — слежавшаяся темнота,Ужасы, что накоплялись годами,Дрема, и та, без названия, — та,Что отовсюду следила за нами.
Нет, я туда подойти не смогу.Кто-то оттуда крадется по стенке,Прыгнул!.. Но я далеко, — я бегу,Падаю и расшибаю коленки…
Помню и лес, и заросший овраг, —Было куда изумлению деться.Все — незабвенно, но ты, чердак,Самый любимый свидетель детства.
(… … … … … … … … … …)
1929
Старость
Смысл старости печален и суров:За радость покарать, унизить наказаньем…Так, вместо возбуждающих смешков —Разбухшие мешочки под глазами.
Нет на ладонях ласк. Ослабли пульсы зла.Любимый отошел — не вскрикнула от боли…Так ревность ревматизмом зарослаВ суставах, не сгибающихся боле.
И вместо властных слов — нелепый лепет льнетК обрюзгшим деснам… Смрад оплывшему огаркуПрощаешь, мимо чашки каплешь йодИ желчью харкаешь на старую кухарку.
На столике — и пластырь и псалтырь…(Твоей ли пластике рукоплескали?..)За окнами — постылое: пустырь,Да ночь насмешливые звезды скалит…
1929
Сон
Кате
Да, все реже и уже с трудомЯ припоминаю старый домИ шиповником заросший сад —Сон, что снился много лет назад.А ведь стоит только повернуть,Только превозмочь привычный путь —И дорога наша вновь легка,Невесомы наши облака…
Побежим с тобой вперегонкиПо крутому берегу реки.Дом встречает окнами в упор.Полутемный манит коридор…Дай мне руки, трепетанье рук…О, какая родина вокруг!
В нашу детскую не смеет злость.Меж игрушек солнце обжилось.Днем — зайчата скачут по стенам,Ночью — карлик торкается к нам, —Это солнце из-за темных гор,Чтобы месяцу наперекор.
В спальне — строгий воздух тишины,Сумрак, превращающийся в сны,Блеклые обои, как тогда,И в графине мертвая вода.Грустно здесь, закроем эту дверь,За живой водой пойдем теперь.
В кухню принесем ведро невзгодНа расправу под водопровод,В дно ударит, обожжет краяТрезвая, упрямая струя,А вокруг, в ответ на светлый плеск —Алюминиевый лютый блеск.
В зал — он весь неверию ответ,Здесь корректно радостен паркет,Здесь внезапные, из-за угла,Подтверждающие зеркала.Поглядись, а я пока пойдуНа секретный разговор в саду.
Преклоню колени у скамьи:Ветры, покровители мои!Долго вы дремали по углам,Равнодушно обвевали хлам.О, воспряньте, авторы тревог,Дряхлые блюстители дорог,Вздуйтесь гневом, взвейтесь на дыбы,Дряхлые блюстители судьбы!..
Допотопный топот мне воследПышет ликованьем бывших летЭто ветры! Судорга погоньИль пощечин сладостный огонь.На балконе смех порхает твой.Ты зачем качаешь головой?Думаешь, наверно, что, любя,Утешаю сказками тебя.Детство что! И начинаешь тыМилые, печальные мечты.
Мы с тобою настрадались всласть.Видно, молодость не удалась,Если в 22 и 25Стали мы о старости мечтать.В темной глубине зрачков твоихГоречи хватает на двоих,Но засмейся, вспомни старый сад…Это было жизнь тому назад.
1930
