Валерий Панюшкин - Двенадцать несогласных
С самого утра у них на мосту стоял шпион, и Машин друг Илья теперь звонил ему:
– Ну? Как там? Никого нет? Отлично! Уходи оттуда!
Казалось, теперь больше всего на свете Маша боялась не высоты, не прыгнуть с моста, не удариться с двадцатиметровой высоты об воду и даже не умереть, а провалиться, не суметь совершить задуманный прыжок. Она боялась, что на мосту их будет ждать автобус ОМОНа, что омоновцы перекроют улицу, прижмут к обочине автомобиль ее брата, выволокут их всех наружу вместе с альпинистским снаряжением, положат лицом в асфальт, заломают руки, защелкнут наручники и улыбнутся Машиной неуклюжести и своей ловкости.
С того самого дня, когда Илья этот прыжок с моста придумал, они прикладывали максимум усилий, чтобы не выдать свои намерения. С самого первого телефонного звонка. Когда отменили губернаторские выборы, когда послушные Кремлю депутаты внесли поправки в закон о выборах и в парламент стало можно выбирать только по партийным спискам, когда проходной барьер для партий задрали до невероятных для оппозиции семи процентов, Илья позвонил и сказал:
– Кажется, я знаю, что надо делать.
Они встретились на Старой площади, спустились вниз по Варварке, вышли на набережную по Васильевскому спуску, и когда Большой Каменный мост предстал им во всей красе, Илья сказал:
– Видишь мост? Мы с него спрыгнем!
– Вау! – сказала Маша, потому что это действительно была блестящая идея.
Потом еще целый месяц они ходили в альпинистский кружок Московского государственного университета и тренировались. Крепили страховочные веревки, карабкались на вышку по ступеням, узеньким, ибо вышка – это вам не парадный подъезд, и обледенелым, поскольку был уже октябрь. Маше было страшно, хоть и со страховочной веревкой, но все же шагнуть вниз почти в пустоту. Но еще страшнее было не шагнуть, раз уж Илья только что у нее на глазах шагнул.
Весь этот месяц они не разговаривали по телефону ни о мостах, ни о веревках, ни о плакатах, ни о выборах, ни о файерах, ни о краске. О предстоящем прыжке они известили минимальное число самых лучших друзей и только в последний момент: им все же нужен был человек, который привезет их на мост на машине, человек, который будет дежурить на мосту и смотреть, не поджидает ли их засада, и еще человек, который соберет и приведет журналистов, ибо без журналистов не было бы никакого смысла прыгать с моста.
На мосту действительно никого не было. Посредине, в самом что ни на есть неположенном месте Машин брат Петр остановил машину, пассажиры его вышли, а он немедленно уехал, чтобы запарковать машину где-нибудь, где можно, и вернуться. Альпинист-инструктор быстро стал крепить на перилах моста страховочные веревки, а Маша с Ильей стали надевать на себя альпинистское снаряжение и оранжевые строительные каски. От касок не было бы никакого толку, если бы молодым людям пришлось свалиться в воду, но смысл касок был в том, чтобы случайному милиционеру, окажись он на мосту, сказать, что мы, дескать, промышленные альпинисты, занимаемся, дескать, ремонтом моста, а разрешение на высотные работы с минуты на минуту подвезет бригадир. Не без удовлетворения Маша отметила, что ни одного милиционера вокруг нет, зато по набережной от гостиницы «Балчуг» идет толпа журналистов во главе с тем человеком, которому поручены были связи с общественностью.
Клацнули карабины на поясах. Илья взял в руку тонкий, но прочный шнур, за который следовало тащить, чтобы развернуть плакат, спрятанный у Маши за пазухой. Они разошлись по мосту на ширину плаката, перелезли через перила, и Маша взглянула вниз.
Было высоко. Черт, было очень высоко. Далеко внизу, в серой воде Москвы-реки плыли какие-то бревна, и Маша подумала, что совсем плохо будет, если упадешь не в воду а на бревно. Тем временем Илья шагнул с парапета вниз, покачался на своей веревке и стал быстро, но плавно спускаться к воде. Шнур, связывавший их, натянулся, плакат пополз из-за Машиной пазухи, и если Маша не хотела порвать плакат, следовало шагать и ей вниз с парапета. И она шагнула и тоже стала спускаться. В этот момент она испытала чувство облегчения и радость победы, потому что теперь никто не сможет ее, Машу Гайдар, лидера молодежного движения «Да», и ее друга Илью Яшина, лидера молодежного крыла партии «Яблоко», удержать от того, чтобы зависнуть у самого Кремля между сводом Каменного моста и водою и растянуть плакат «Верните народу выборы, гады!»
Выбрав всю длину своей веревки, повиснув в десяти метрах над водой, Илья потянул шнур. Он тянул медленно, опасаясь порвать плакат. Слова лозунга выползали у Маши из-за пазухи по одному. Верните… (потому что мы не требуем ничего нового или небывалого, мы требуем то, что у нас уже было и отобрано, то, что принадлежит нам по праву) народу… (не нам только, молодым интеллектуалам из хороших семей, – народу) выборы… (потому что народу нужны выборы, свобода, право решать свою судьбу) гады (потому что вы гады, если отобрали у народа природой данное ему право выбора).
Через минуту желтый плакат был растянут. Маша с удовольствием отметила, как засверкали внизу на набережной фотографические вспышки. Илья зажег файер и закричал что есть мочи: «Россия без Путина! Долой власть чекистов!» И тут Маша вспомнила, что тоже должна была зажечь файер, но в суматохе забыла его у брата в машине на заднем сиденье.
Зато внизу на набережной файеры зажгли Машины друзья, и даже кто-то из журналистов тоже зажег файер, потому что среди журналистов было полно Машиных друзей. И она успокоилась. Она висела под мостом на веревке, ветер раскачивал их с Ильей, используя плакат как парус. И Маша просто ждала, пока приедет милиция и пока милиционеры станут комично поднимать их наверх.
Однако же минут двадцать ничего не происходило. Милиция не торопилась. Маша замерзла, достала из кармана шоколадку, надеясь согреться ею. Потом достала телефон и позвонила папе, Егору Гайдару, бывшему, ельцинских времен, главе правительства России, человеку, предотвратившему голод, в надежде уберечься от которого маленькая Маша покупала консервы и спички. Человеку, который, чтобы остановить голод и гражданскую войну, пожертвовал своей политической карьерой, ибо люди навсегда ненавидят министра, отпустившего цены, даже если это был единственный способ спастись. Позвонила и сказала:
– Папа, я звоню тебе сказать, что у меня все хорошо. Я вишу под мостом и ты, пожалуйста, не волнуйся. Я перезвоню тебе, когда все будет в порядке.
– Горе мое, – сказал из телефона папа, привыкший отвечать так на любые Машины звонки.
Но он был чем-то занят и обещал перезвонить, когда освободится.
А Илья Яшин даже и не собирался звонить своему отцу. Отец позвонил ему сам:
– Сынок, я договорился, завтра в девять утра тебе к гаражу привезут щебенку. Надо только решить с деньгами.
– Папа, – Илья отвечал хрипло, потому что сорвал голос, выкрикивая «Россия без Путина!» – Я не могу сейчас решить с деньгами. Я на акции.
– Илюш, это важно. У меня тут люди, и мне надо прямо сейчас им сказать…
– Папа! Слышишь! Я вишу под мостом! – и сбросил звонок.
Тем временем до Машиного папы дошли Машины слова. Он перезвонил и закричал в трубку:
– Ты что там, под мостом висишь? Вот то, что по «Эху Москвы» передают, это ты там под мостом висишь, горе мое? А это твое «все в порядке», оно когда наступит?
– Папочка, не волнуйся.
И до отца Ильи Яшина тоже дошло, что сын его висит под мостом. Он перезвонил и закричал в трубку:
– Ты что там? Под мостом висишь?
А брат Маши Петр, стоя на мосту, кричал:
– Нет! Не надо резать эту веревку! Нет! Они упадут и разобьются!
Маша посмотрела наверх. Над перилами моста склонялся милиционер. Кажется, он был пьяный. Он теребил альпинистский узел и кричал:
– Какие акции протеста! Никаких акций протеста в мое дежурство!
А брат Маши Петр хватал этого милиционера за руки, чтобы тот не развязал узла.
Страх
Тут Маше стало по-настоящему страшно. Страх ведь бывает двух видов. Можно бояться высоты или скорости. Можно бояться, что самолет упадет с неба. Что поезд сойдет с рельс. Что мост под тобой рухнет. Что земля разверзнется. Можно бояться пожаров, наводнений, землетрясений, чумы, одиночества, старости, смерти. Но еще можно бояться людей, и это по-другому. Страх, внушенный людьми, похож на симптом какой-то постыдной болезни. От него вдоль позвоночника – как будто наклеили холодный пластырь. Боишься даже не боли и не смерти, а того, как боль и смерть будут причинены.
Когда Маша с матерью и отчимом уехали в Боливию, а в Москве Машин папа стал главой правительства, однажды туда, в Боливию, должен был прилететь остававшийся жить с отцом Машин брат. И Маша, маленькая девочка, ходившая в российское посольство к посольскому мальчику Сереже играть в футбол, видела, как в преддверии визита ее двенадцатилетнего брата все российские дипломаты стали вдруг жить с этим липким чувством страха вдоль спины. Они всерьез гоняли уборщиц по три раза перемывать пол и перетирать пыль на шкафах. Они носились с какими-то документами, до того лежавшими много лет мертвым грузом. Они готовились к приезду Пети Гайдара так, как будто приезжает сам исполняющий обязанности председателя правительства Егор Гайдар. Причем не просто так приезжает, а с инспекцией. А когда Машин папа в Москве ушел в отставку и Маша в очередной раз пришла в посольство играть с мальчиком Сережей в футбол, ее не пустили. И она, стоя под испепеляющим взглядом привратника, сама испытала липкое чувство страха, причиняемого людьми.
