Тотальная война. Выход из позиционного тупика - Эрих Людендорф
17 октября в Берлине состоялось заседание военного кабинета, посвященное обсуждению ноты; на нем присутствовали полковник Гойэ и я. Я просил прибыть на заседание также генерала Гофмана. В этот день на фронте в 18-й армии шел тяжелый бой.
Имперский канцлер опять поставил различные вопросы и вначале, обращаясь ко мне, высказал следующее: мы получили теперь новую ноту, в которой Вильсон повысил свои требования; Вильсон, по-видимому, был поставлен внешними влияниями в затруднительное положение. Как кажется, Вильсон рассчитывает, что мы дадим возможность продолжать переговоры с нами и преодолеем сопротивление сторонников войны. Прежде чем дать ответ на ноту, надо дать себе ясный отчет в условиях военного положения Германии.
У меня было другое представление об образе мышления наших противников, и в данный момент я видел лишь нависшую над нами волю противника нас уничтожить.
По отношению к многочисленным вопросам, которые мне были поставлены, я занял следующую принципиальную точку зрения:
«Ко мне уже раньше был обращен целый ряд вопросов, точно ответить на которые было совершенно невозможно. Война не представляет собой задачник по арифметике. На войне приходится иметь дело с большим количеством вероятностей и невероятностей, и что в действительности произойдет, никто знать не может. Когда в августе 1914 года мы прибыли в Восточную Пруссию и отдали приказ для сражения под Танненбергом, мы также не знали, как разовьются события, и двинется ли Ренненкампф или нет. Он не пошел, и сражение было выиграно. На войне приходится иметь дело с элементом солдатского счастья, и может быть, оно вновь обратится к Германии.
Я могу вам высказать только свое убеждение. Ответственность за все, что я скажу, я буду нести, как несу уже эту ответственность в течение четырех долгих и тяжелых лет».
В частности, обсуждался вопрос, возможно ли путем переброски на запад всех или части дивизий с востока настолько усилить Западный фронт, чтобы можно было рассчитывать на его продолжительное сопротивление. Но прежде чем ответить, мне необходимо было знать, какие силы верховное командование могло взять с востока? Правительство предварительно должно было ответить на мои два вопроса – о большевистской опасности и о ценности для нас Украины. Если правительство изменило точку зрения, на которой стояло в феврале, то ему следовало бы об этом заявить. В данный момент на востоке, т. е. в России и в Румынии, находилось 26 дивизий, состоявшие исключительно из людей старше 35-летнего возраста и имевшие батальоны слабого состава. В Литве на 18 кв. км приходился один солдат. На западе же теперь мы располагали 185 дивизиями; много дивизий там пришлось расформировать. Дивизии, только что переброшенные на запад с востока, плохо дрались в условиях борьбы на Западном фронте. До меня доходили очень неблагоприятные отзывы о них. Несмотря на недостаток людей, пополнения из войск с Восточного фронта принимались очень неохотно. Дух их был скверный, и они оказывали дурное влияние на товарищей. По мнению генерала Гофмана, войска были развращены искушениями, которым они подвергались в виде взяток, которые давали еврейские торговцы, а также большевистской пропагандой; с родины также содействовали падению нравов и духа. Насколько продвинулась эта подготовительная работа, выяснилось лишь в начале ноября. Отзыв генерала Гофмана о малой пригодности восточных дивизий для борьбы на западе подтверждал имевшийся у меня опыт. Таким образом, нельзя было ожидать, что эти дивизии дадут войне какой-либо новый оборот, который бы заставил дипломатов противника сесть за один стол с нашими для ведения мирных переговоров. Восточные дивизии не обладали необходимой для запада боеспособностью. Но для всех задач на Восточном фронте, в том числе и для наступления на советские войска, эти дивизии еще казались вполне пригодными.
Наша завеса против большевиков стала уже очень тонкой и едва ли была достаточной. Генерал Гофман и я подчеркнули, что опасность большевизма очень велика, и настаивали на необходимости сохранить пограничный кордон.
Правительство как таковое, по-видимому, не заняло никакой принципиальной точки зрения на большевизм; ясно и определенно оно не высказывалось по этому поводу. Несмотря на протест председателя имперского военного суда генерала фон Линкера, оно выпустило из исправительного дома Либкнехта; затем созерцало, как Иоффе в Берлине раздавал деньги и воззвания и подготовлял революцию. Мы и главнокомандующий во внутренних провинциях делали неоднократные предупреждения, но наши слова бросались на ветер. В эти дни генерал Гофман, благодаря своим связям с Зольфом, как будто бы наконец открыл глаза некоторым членам правительства. Социалисты большинства, как партия, признали великую опасность большевизма. «Форвертс», с одной стороны, предостерегал от большевизма, но в то же время, с другой стороны, настойчиво прокладывал ему дорогу своими нападками на авторитет и разжиганием классовой ненависти. В конце октября Иоффе был наконец выслан, и мы вновь перешли к состоянию войны с Россией. Таким образом, необходимость оборонительных мероприятий против большевиков получила прочные основания.
На том же заседании я еще раз подчеркнул неизмеримое военно-экономическое значение области Главнокомандующего на Востоке.
Вопрос об очищении Украины не мог быть разрешен, так как предварительно не состоялось никакого подготовительного обсуждения, на котором этот вопрос был бы полностью освещен, а одним взмахом руки разрешить его было невозможно. Граф Редерер стоял за оставление Украины, гражданское население получало оттуда слишком мало.
Статс-секретарь Зольф подчеркивал большое значение Украины и хотел продолжать оккупацию, руководствуясь требованиями гуманности. Я, напротив, мог и в этом вопросе исходить только из одного соображения: что полезнее Германии.
Статс-секретарь фон Вальдов также не внес ясности в этот вопрос. Но в конечном счете надо же было в нем разобраться. Я просил имперского канцлера исчерпывающим образом обсудить этот вопрос. В феврале верховное командование с согласия правительства оккупировало Украину, не только имея в виду большевистскую опасность, а исходя из глубокого убеждения, что Украина необходима нам для того,
