Тотальная война. Выход из позиционного тупика - Эрих Людендорф
Великое германское наступление 15 июля было немедленно приостановлено, как только выяснилось, что продолжение его находится в несоответствии с приносимыми жертвами, точно так же и теперь, когда выяснилось, что продолжение войны является безнадежным, надлежит решиться ее прекратить. Для этого время еще не упущено. Германская армия еще достаточно сильна, чтобы удерживать противника в течение месяца, чтобы достигать местных успехов и требовать от Антанты новых жертв. Но каждый день приближает противника к его цели и уменьшает его склонность заключить приемлемый для нас мир.
Ввиду этого нельзя терять времени. Каждые 24 часа могут усугубить положение и шире открывают противнику глаза на нашу настоящую слабость.
Это могло бы повлиять самым нежелательным образом на шансы мира и на слагающуюся на войне обстановку.
Ни армия, ни родина ничем не должны проявлять своей слабости. Одновременно с предложением мира на родине должен быть образован единый фронт, который бы свидетельствовал о непреклонной воле продолжать войну, если противник не согласится на мир, или захочет навязать мир, унизительный для Германии.
Если же случится последнее, то стойкость армии будет зависеть вполне от стойкости родины и от того духа, который будет передавать родина армии».
Майор барон фон дер Бушэ в своем докладе описал мою программу и мой образ мыслей не только депутатам рейхстага, но также новому правительству, которое должно было выйти из их рядов. Солдат, который в течение четырех лет ведет тяжелую борьбу, располагая недостаточными средствами, не восприимчив к опасности, но иначе рассуждает человек, которому неожиданно раскрывают глаза на все эти величайшие трудности.
Я в течение двух лет писал правительству о недостаточности пополнений. Закон о вспомогательной службе и мои старания изменить его в сторону все большего использования женского труда, а также мои настояния о преследовании на родине уклоняющихся и дезертиров, были глубоко обоснованы не только программой Гинденбурга, но и недостатком людей на фронте. Все то, на чем я настаивал в целях поднятия духовной боеспособности германского народа, составляло чрезвычайно важные вопросы для ведения войны, и за разрешение их имперский канцлер нес ответственность перед всем народом. Здесь все находилось в теснейшей связи: если бы настроение было твердым, то уклоняющиеся и дезертиры оставались бы на фронте, опротестованные охотнее бы освобождались на родине, недостаток в пополнении выступал бы менее ярко, и легко бы преодолевались моральные потрясения боя. Имперские канцлеры не обратились с этими мыслями к рейхстагу, являвшемуся представителем германского народа, хотя верховное командование настоятельно их об этом просило. Все это фактически, вероятно, было скрыто от рейхстага, равно как и мои взгляды на военное положение и на необходимость заключения мира начиная с 8 августа. В ином случае нельзя понять, как в Берлине образовалось противоположное представление о положении.
Я был поражен действием, которое произвел доклад майора барона фон дер Бушэ, и по его возвращении вторично спросил его, не говорил ли он иначе, чем мы предварительно условились. Он мне показал записку, которой он дословно придерживался в своей речи. Эта записка лежит передо мной, когда я пишу эти строки. Может быть, воздействие на слушателей доклада майора фон дер Бушэ оказалось более сильным вследствие глубокого впечатления, которое всегда оставляла его личность, – этого я не знаю, это еще лежит в пределах человеческой логики. Майор фон дер Бушэ также обратил внимание на сильную расшатанность нервов у членов рейхстага.
Серьезные и достойные слова о причинах, обусловливающих наше несчастье, которыми он закончил свою речь, заглохли, не встретив отклика; я полагаю, что ввиду сильного возбуждения они вообще не были правильно поняты. Непростительным является то, что доклад майора фон дер Бушэ немедленно получил широкую огласку, и к тому же в таком виде, что он должен был чрезвычайно сильно повредить нам. Наши слабые стороны не могли быть более точно освещены нашим врагам, чем это имело место теперь.
Удивительно, каким образом старое правительство не предупредило майора фон дер Бушэ, что в числе слушателей находится один поляк. Правительство должно было бы знать, что все, что он услышит, он немедленно разгласит внутри страны и за границей.
Исходя из предположения, что новое правительство может быть составлено к 1 октября, и будучи проникнут чувством долга по отношению к армии, я в течение 30 сентября и 1 октября в Спа вел переговоры с представителями имперского канцлера и министерством иностранных дел, а также, в согласии с генерал-фельдмаршалом, я передал майору фон дер Бушэ, чтобы он настойчиво требовал, чтобы нота была послана 1-го, в крайности утром 2 октября.
Мною главным образом руководила мысль сохранить человеческие жизни и убеждение, что чем скорее мы обратимся с предложением заключить перемирие, тем благоприятнее окажется наше положение к началу переговоров. В данный момент наше положение не было угрожающим, но через две или три недели для германской армии могло иметь решающее значение, будет ли перемирие заключено на 24 часа раньше или позднее, или получит ли она в тот же срок, если нам придется вести войну дальше, моральный подъем с родины. Ввиду этого промедление составления кабинета за намеченный статс-секретарем фон Гинтце срок являлось непростительным. По этому поводу я часто беседовал со своими сотрудниками и действовал, лишь стоя на этой точке зрения. В остальном мои взгляды определялись сказанным статс-секретарю фон Гинтце и докладом майора барона фон дер Бушэ. Что являлось вполне цельным воззрением. Для меня совершенно непостижимо, каким образом создалось представление, будто бы я сказал, что «если перемирие не будет заключено через 24 часа, то фронт развалится». Между совещанием в Спа от 29 сентября и докладом майора барона фон дер Бушэ от 2 октября, которые тождественны по высказанным взглядам, не произошло никаких событий на фронте, которые бы могли за этот промежуток времени изменить мои мнения.
Я несколько раз просил статс-секретаря фон Гинтце, чтобы он в целях обеспечения преемственности работы, поскольку против этого не встретит возражений новый имперский канцлер, оставался на своем посту, но эти усилия оказались тщетными. Чтобы ускорить назначение принца Макса, генеральный штаб подготовил в ночь с 1 на 2 октября прямой телефонный провод для облегчения императору сношений с великим герцогом Баденским. Я всегда в жизни держался взгляда, что раз тяжелое решение уже принято, то надо действовать. Нельзя было терять ни одного дня, уже не говоря о том, что нельзя было допустить, чтобы все осталось без последствий, как часто случалось с возбуждаемыми мной
