Дмитрий Хмельницкий - Откровения Виктора Суворова — 3-е издание, дополненное и исправленное
— Итак, главный герой «Аквариума» был нормальным советским разведчиком, а потом сразу после побега автор «Аквариума» оказывается уже сформировавшимся антисоветчиком? Как это могло произойти?
— Я уже был железным антисоветчиком! Еще в академии один мой товарищ сказал как-то, что меня, мол, как «суку антисоветскую», нельзя посылать за рубеж. Так сказал, по-дружески. Я ответил ему, мол, «потише, Ваня». Один шифровальщик, уже в Женеве, тоже намекал мне на это, говоря: «Куда тебе, ты же падло антисоветское».
Мое становление как антисоветчика началось очень и очень давно. С одной стороны, я был истинно советским человеком, глубоко верующим в то, что мы лучше всех, в то, что коммунистическая идеология приведет к светлому будущему всего человечества. У меня есть «Похвальная грамота» от командира моего полка…
— Это тот самый «Батя» из «Аквариума»?
— Нет, тот Батя ушел, а приехал другой, из Египта, подполковник Бажерин. Посидел у меня на политзанятиях, которые я проводил, и вручил мне грамоту от 10 июня 1969 года «За коммунистическое воспитание личного состава» (ровно за 9 лет до моего ухода, день в день!).
Иными словами, я был советским — таким, каких вокруг меня не было никого. Я верил во все это очень здорово.
Я помню, хотя мне было тогда 6 лет (я родился в апреле 1947 года), как в дни траура по Сталину единственным человеком, который не рыдал, был мой отец. Понимаете, рева — не было! Меня это смутило. И, знаете, покоробило. Мы жили тогда на Дальнем Востоке. Был страшный мороз. Вокруг — невероятная истерика, истерика всероссийского масштаба! Отец мой был нахохлившимся, серьезным, но, повторяю, не было плача Ярославны на городской стене.
Проходит совсем немного времени, и вдруг… — мы тогда были еще пацанчиками, еще до школы, — вдруг приходит в гости к нам один человек и говорит: «Враг народа». Кто враг народа? Нам говорят: «Это не для детей, это кино будет таким, что детей туда пускать не будут». И все говорят о враге народа, но не говорят, о ком же это. Потом выясняется, что враг народа — Берия.
Оказывается, что ближайший сподвижник товарища Сталина был врагом народа! Это меня очень удивил: как это товарищ Сталин не разглядел врага. Рядом! Кстати, когда Сталин умер, я помню, что говорил отцу: «Зачем растрезвонили мы, глупые люди, о смерти Сталина? Молчали бы, они бы нас по-прежнему боялись. А теперь вот точно нападут». Тогда шла война в Корее, а отец служил на Дальнем Востоке. Их зенитно-артиллерийский полк прикрывал мост на Хасане, который открывал путь в Корею. Через него туда шло снабжение. Мы жили в поселке Барабаш, а полк частично стоял в Барабаше, а частично — на Хасане. И шла смена по охране моста. Мост прикрывали по полной программе: были и стрельбы, и прочее. Из Хасана возвращались в Барабаш, где шла боевая подготовка. Словом, война была тут, у порога. И вот — смерть Сталина…
Итак, я считал, что о смерти Сталина не следовало сообщать. Ведь теперь-то на нас нападут! Когда я потом читал о Большом брате в «1984 годе» Дж. Оруэлла, там нашел аналогичную ситуацию. Большой брат — он же бессмертен!
Итак, первое разочарование: рядом с товарищем Сталиным был враг народа, а он его не распознал! Как это возможно?
Далее. 1956 год, мне девять лет. Отец приносит материалы съезда, проводит занятия с сержантами. Культ личности, и все такое. После этого я поверил в Никиту Хрущева. И отец мой поверил в него. Он всем нам нравился. Все только и говорили: Хрущев, Хрущев… Он был человечным… Ездил по стране, говорил с людьми. Съездил в Англию (с Булганиным), Булганин там за что-то благодарит, а Хрущев по-мужицки рубит сплеча. На все вопросы отвечал, не прятался… И мне это очень нравилось.
И тут же — космос, первый спутник, Гагарин… Это было время, когда все мы поднимались.
Я учился в Суворовском военном училище — пять лет в Воронежском и два года в Калининском. И мы ездили два раза в год на парады в Москву. Сначала был месяц интенсивной подготовки у себя, а потом — в Москве, тоже месяц. Мы завершали парад, два суворовских батальона и один нахимовский, под нахимовский марш.
В Москве мы жили в казармах на Центральном пересыльном пункте, военном, около Краснопресненской тюрьмы.
С утра — строевая подготовка на Центральном аэродроме, кстати, под окнами строящегося «Аквариума». Это было для нас великое время. В Москве условия были стесненные: казармы, двухъярусные кровати.
В обычных условиях у нас было шесть часов уроков и два часа самоподготовки обязательной и один час — необязательной. А когда были в Москве — только четыре урока и час самоподготовки. С утра — Центральный аэродром. Два-три, а то и четыре часа «врезали» строевым шагом по полной программе, потом — час самоподготовки, потом обед, потом на машинах везли в освободившуюся для нас школу. Четыре часа уроков. Потом возвращались мы на наш пересыльный пункт. Каждый день нам крутили кино. Давали шоколад — по плитке в день. А в воскресенье (каждое!) составлялся список: кто куда хочет ехать. Нам предлагали экскурсии самые интересные: Алмазный фонд, Большой театр, Третьяковка, Оружейная палата Кремля — такие места, куда просто так и не попадешь.
Уроков было мало, знаний мы особых за это время не получали, но культурная наша подготовка была такой, что при нормальных условиях ничего похожего и не увидишь!
И вдруг во время подготовки к параду в октябре 1964 года объявляют о том, что Никита Сергеевич Хрущев ушел со своего поста по собственному желанию. А он был мой кумир!
Для меня это был удар. Что ж получается? Верил в Сталина, а потом мне говорят — в кого ты верил, это же дурак, преступник! Верил в Хрущева — этого сняли. Он и плохой, и волюнтарист, и т. д. И когда сообщили, что Хрущев на пленуме сам попросился и ушел по собственному желанию, я понял, что меня обманывают. Его просто скинули.
Говорили об одном — гений, а потом оказывается, что он мудак. Говорили о другом — гений, я в него верил, а потом говорят, что и этот — мудак. А когда стали Леонида Ильича поднимать, говорить, вот, мол, гений, тут у меня уже идет блевотина. Тут меня, старого воробья, уже не проведешь никак.
Чем сильнее вера, тем страшнее состояние, когда она рушится. И у меня начали возникать вопросы. Программу Коммунистической партии, принятую на XXII съезде, я знал очень подробно. Как конкретно будет осуществлен переход к коммунизму? Кто будет чистить сортиры при коммунизме?
Этот вопрос возник во время обучения в Киевском высшем общевойсковом командном училище. Особенно когда я увидел дачу генерала армии Якубовского, на которой я чистил дерьмо. Я размышлял, что вот мы, курсанты, чистим генералам сортиры. А кто будет их чистить при коммунизме?
— «Артиллерист» в романе — это вы?
— Ну… Я — это я, я же там от первого лица пишу. И уже в то время мне пришлось посмотреть, как живут наши лидеры. Командующий округом Якубовский, например. Интересно, думал я, в 1980 году наступит коммунизм, а уже идет 1966 год! Так этот дядя сам откажется от своей шикарной дачи, садов, от своих слуг? Или всем нам дадут слуг? Чисто практически — как это может произойти?
Вот я работал в разведке Приволжского военного округа. У нас в Самаре была шикарная столовая, а вокруг — буквально голодающий город. Так что произойдет, всех накормят так же, как кормят нас? Или же нас опустят на их уровень, но ведь тогда мы восстанем!
В «Освободителе» весь этот процесс расписан… Мне очень хотелось узнать, как живут «высшие», наш же командный состав.
А в Женеве посмотрел… Вот товарища Шелепина, например, в упор видел. До членства в Политбюро он был председателем КГБ. КГБ занимался убийствами, за рубежом это, конечно, вызывало протесты. И, зная это, товарищи из Политбюро отправили его за рубеж. Он побывал в Вене, Женеве, в Лондоне. А там — демонстрации с требованиями суда. Я видел его совсем близко. Это был поддатый, неприятный, опустившийся человек И все видели, что он уже конченый как политик, и он это знал. Он знал, что его подставили под эти выступления и что по приезде домой его снимут. Но он — член Политбюро, и все обязаны — обязаны! — ему кланяться…
Приехал товарищ Давыдов — окончил МИМО (теперь МГИМО — по трактовке студентов «Много Гонора И Мало Образования»). У него младший дипломатический ранг — атташе. И вдруг в аэропорт приезжает сама послица Зоя Васильевна, резидент ГБ и пр. Я как раз там был, встречал дипломатическую почту. Почту принять и охранять может только дипломат с соответствующим паспортом, ибо нападение на дипломата означает нападение на страну. Так вот. Выходит товарищ Давыдов. Молодой, 25 лет, с женой. И вдруг, спустившись по трапу, заплакал. Он никогда не был за рубежом. Его все встречают, послица кланяется. У него отец был начальником охраны Брежнева. Всю жизнь он жил в удивительных условиях. И чтобы он поднимался вверх, его устроили в МГИМО, а теперь в Женеву. Никогда в жизни он не был за рубежом. Дом покинул! Представляете? Так он — в слезы! И его успокаивали. И послица успокаивала… Не надо плакать, мы тебе здесь устроим хорошую жизнь, не бойся. Будешь часто в отпуск ездить, в Москву и т. д.
