Рафаэла Льюис - Османская Турция. Быт, религия, культура
Житель Стамбула наблюдал множество разнообразных кораблей, ибо морской транспорт служил главным средством передвижения как людей, так и товаров. Став на якорь в широкой бухте Золотой Рог, сияя безупречной белизной парусов и ярко начищенной медью, свежевыкрашенные и опутанные канатами военные корабли величаво покачивались на воде с оснасткой, возвышавшейся над головами львов, украшавших их форштевни. Рядом проходили пиратские галеры из Северной Африки, поменьше размером, потемнее и порасторопнее. Далее в той же бухте двигался громоздкий и неуклюжий «купец» из Черного моря, с единственной мачтой и основным парусом, напоминавший по конструкции корабль аргонавтов. Корабли бороздили моря и когда были застигнуты в конце года сильным северо-восточным ветром, то нередко их выбрасывало на песчаные берега или они разбивались вдребезги о скалы, прежде чем могли укрыться в безопасной бухте Стамбула. Чтобы уберечься от влияния дурного глаза, они помещали на бушприте связку голубых бус, принимали и другие меры предосторожности. На волнах пританцовывали быстрые легкие каики. Их отличали длина, хрупкость и изящество. Корпуса этих суденышек создавали из тонких, гибких, отполированных планок бука, а в движение они приводились рядами длинных весел, крепившихся кожаными ремнями к штырям на бортах лодки. Каики перевозили по расписанию пассажиров с одного берега на другой. Лодки сновали весь день взад и вперед. Им разрешалось отчаливать от деревянных пристаней вдоль побережья. За каждой из пристаней надзирал хаджи – турок в зеленой чалме, свидетельствовавшей о совершении паломничества в Мекку, серебристый жезл и особый значок ходжи считались символами власти на конкретном пролете лестницы, ведущей к пристани. В часы пик на пристани возникала суматоха, с берега громко выкрикивали команды, регулировавшие посадку на каики, – они легко могли опрокинуться, и требовались известная ловкость и большая осторожность, чтобы причалить кормой и посадить пассажиров. В неурочное время владельцы каиков поджидали клиентов, сидя в кофейнях близ лестницы. В больших каиках, служивших водными «автобусами», где имелись отделения для мужчин и женщин, пассажиры располагались на коврах и подушечках на палубе, а гребцы сидели по бортам на овечьих шкурах. Плата за проезд устанавливалась по числу весел. Например, переезд в одном направлении через бухту Золотой Рог в шестивесельной лодке стоил 5 акче, в четырехвесельной – 4, в двухвесельной – 3 акче. Если несколько пассажиров, едущие в одном направлении, решили воспользоваться одной лодкой, то каждый платил по пол-акче, даже если выходил на промежуточной остановке. Лодочников, игнорировавших эти правила, лишали права заниматься извозом, хотя во время волнения на море на некоторые рейсы позволялось увеличивать цену наполовину. Плата за продолжительные поездки вокруг побережья или вверх по рекам устанавливалась лодочниками в соответствии с местными тарифами. Не допускались перегрузка, а также перевозка в малых лодках мужчин и женщин, если они не принадлежали к одной семье.
В бухте можно было видеть и бороздящие ее поверхность большие частные каики, принадлежавшие султану или сановникам. Они отличались большим загнутым вверх носом, богато украшенным скульптурами и раскрашенным. Пассажир сидел на корме под шелковым балдахином. Число весел указывало на степень знатности владельца каика. Это соответствовало строгим предписаниям, так что стража на контрольных постах могла распознать, какая из приближавшихся лодок заслуживает особой чести и должна приветствоваться салютом. Длина султанского каика составляла 78 футов, он был выкрашен белой краской, украшен позолоченными обводами и резьбой. По всей его длине был нанесен зеленый обвод. Сорок гребцов султанского каика были одеты в бело-голубую форму, на головах шапки с красными кисточками. Султан передвигался к мечети по воде на шести каиках, а султанский хранитель чалмы находился в лодке, следовавшей за монаршей, и держал в руках один из трех султанских головных уборов этого рода, украшенный перьями цапли и плюмажем, унизанным драгоценными камнями. Хранитель чалмы наклонял плюмаж влево и вправо, как бы отвечая от имени повелителя на поклоны и приветствия толпы. Капутан-паше предназначался тендер с 18 веслами и особо вышколенными гребцами под командой офицера. Командующий флотом сидел под парусиновым тентом, растянутым от носа до кормы и закрепленным на длинных столбиках. Сверху над тентом вывешивались малиновые стяги с раздвоенным краем. Обмен салютами с тендером регламентировался строгими правилами.
Большие, глубокие, неповоротливые баржи, груженные товарами или бедным людом, едущим из своих деревень на побережье Босфора в город на работу или возвращавшимся с нее, тащились по морю, волновавшемуся под продолжительными порывами ветра. Плыли огромные плоты из бревен, вырубленных в Южной России и сплавляемых по воде командами опытных лодочников по Черному морю в Стамбул на кораблестроительные верфи или для отопления города.
Город просыпался рано. После молитвы на заре люди готовились заняться делами. Их одежда и головные уборы представляли собой невероятное разнообразие. Вскоре после захвата Константинополя султан Мехмет Завоеватель установил правила, согласно которым высокопоставленные представители гражданской и военной службы должны были выделяться своей одеждой. Форма и цвет облачений регламентировались и сохранялись с небольшими изменениями до 1826 года. Так, высокопоставленные сановники носили чалмы разного цвета, обернутые вокруг фетровых шапок с высокой тульей, богословы обертывали расшитую золотом тюбетейку длинным полотном сияющего белизной муслина – получался более плоский тюрбан. Колорит городской жизни создавали, в частности, и яркие, пестрые наряды, белоснежные тюрбаны, мрачные черные платья представителей духовенства и студентов медресе. Выделялись богато расшитые кафтаны и головные уборы разных ага, морских офицеров, стражников арсенала с кинжалами за поясами, дервиши в одежде из грубой ткани, мусорщики в комбинезонах из красной кожи, с метлами и деревянными совками, цыгане с танцующими медведями. В богатых кварталах важные персоны направлялись в свои учреждения, нередко в сопровождении своих помощников; боковыми переулками пробирались к месту работы ремесленники, рабочие, мелкие служащие, переступая через кучи мусора. Ставни лавок и магазинов открывались, напоказ выставлялись разноцветные товары: мотки ярких шелков, сушившихся в проходах к красильням, ряды медных сковородок, связки разнообразных башмаков.
Над улицей носились выкрики торговцев, разносчиков овощей и фруктов, медников и водоносов. Первыми нарушали тишину по утрам и последними смолкали по вечерам продавцы молока и йогуртов. Под возгласы «Игде!» разносили по городу в заплечных бидонах сладкий сироп, особенно нравившийся женщинам, а крепкие анатолийцы, которые привозили его из провинции, пользовались репутацией остряков и соблазнителей. Продавцы шербета и фруктовых напитков не напрягали голос, но их стаканы или металлические кружки мелодично позвякивали в лотках у пояса. Они носили шербет на спине, в бидонах с длинными тонкими трубками, спускавшимися из-за спины через плечо, и слегка наклонялись вперед, чтобы жидкость точно попадала в стаканы. «Покупайте яблоки! Первый сорт!» – кричал торговец фруктами, называя первый попавшийся фрукт, а затем показывал лучший из них, демонстрируя, что весь его товар отличного качества. «Дестур» – «Осторожно», – предупреждали о своем приближении носильщики, согнувшиеся под багажом такой тяжести, что не могли поднять головы. А в Рамадан и Курбан-Байрам или при необходимости сообщить какую-либо информацию городские глашатаи ходили по разным кварталам, останавливаясь то здесь, то там, чтобы собрать людей и оповестить их о важных новостях. В кузнях из-под молотов брызгали искры, под ударами кирок разлетался камень.
Но при этом беспричинной суеты и спешки не наблюдалось, за исключением случаев, когда бузили пьяные янычары, на улицах редко возникали драки и громкие ссоры. Люди ходили неторопливо и размеренно, избегая лишнего шума и суматохи. А уличные возгласы при всей своей бесцеремонности и даже назойливости составляли неотъемлемую часть жизни города. Однако терпимость турок, наряду с врожденной любовью к природе и восприимчивостью к красоте, порождала очаровательные сценки. Иногда, скажем, продавец кофе останавливался у поразившего его воображение цветущего дерева или, например, в связи с озадачившим его мелким уличным инцидентом. Он останавливался поработать здесь полдня или подольше, а вокруг него собирались другие бродячие торговцы: продавец шербета, разносчик бурлящих кальянов, мальчики со сладостями на подносах, артист с обезьянкой. И вот уже возник некий островок развлечений, привлекающий все больше и больше прохожих, которые рассаживались на складных стульях продавца кофе и затем шли дальше. К вечеру, когда он уходил, расходились и другие, а с наступлением ночи все выглядело так, будто импровизированной кофейни здесь вовсе и не было, возможно, в этом месте ее больше никогда и не будет.
