Виктор Гюго - История одного преступления
Помнить зло — расход непроизводительный Луи Бонапарт помнил только то, что могло быть ему полезно. Он улыбался англичанам, позабыв о Гудсоне Лоу, он улыбался роялистам, позабыв о маркизе де Моншеню,
Этот политический деятель был человек серьезный, хорошо воспитанный, никому не открывавший свои преступные замыслы. Никогда не увлекаясь, он поступал лишь так, как было принято, не любил резкостей и грубых слов; скромный, корректный, образованный, он мог поговорить о необходимости резни и учинил кровавую бойню лишь потому, что того требовали обстоятельства.
Все это, повторяем, без страсти и без гнева.
Луи Бонапарт был одним из тех, кто испытал на себе леденящее влияние Макьявелли.
И этому-то человеку удалось обесславить имя Наполеона, взгромоздив на брюмер свой декабрь.
XIV
Казармы Орсе
Было около половины четвертого. Арестованные депутаты вошли в просторный четырехугольный двор казармы, со всех сторон окруженный высокими стенами. По таким мрачным стенам, прорезанным тремя рядами окон, сразу можно узнать казармы, духовные семинарии и тюрьмы.
Чтобы попасть во двор, нужно миновать сводчатую арку, проходящую сквозь всю ширину переднего корпуса. Эта арка, под которой находится кордегардия, закрывается со стороны набережной большими сплошными двустворчатыми, а со стороны двора железными решетчатыми воротами. За депутатами закрыли и те и другие. Их «выпустили на свободу» в запертом на засовы и охраняемом стражей дворе.
— Пусть себе побродят, — сказал офицер.
Воздух был холодный, небо серое. Несколько солдат в куртках и фуражках, занятые в нарядах, ходили вокруг арестованных.
Сначала Гримо, потом Антони Туре устроили перекличку. Все собрались вокруг них. Лербет, смеясь, заметил: «Это как раз под стать казармам. Мы словно сержанты, явившиеся с рапортом». Назвали одну за другой все семьсот пятьдесят фамилий депутатов. При каждой фамилии отвечали: «здесь» или «нет», и секретарь карандашом отмечал тех, кто был налицо. Когда дошли до фамилии Морни, кто-то отозвался: «В Клиши!», при имени Персиньи тот же голос крикнул: «В Пуасси!» Импровизатор этих двух рифм, кстати не богатых, впоследствии примкнул к сторонникам Второго декабря, к Морни и к Персиньи; свою подлость он прикрыл расшитым золотом мундиром сенатора.
Перекличка установила присутствие двухсот двадцати депутатов. Вот их имена:
Герцог де Люин, д'Андинье де Лашас, Антони Туре, Арен, Одрен де Кердрель (от округа Иль-и-Вилен), Одрен де Кердрель (от Морбигана), де Бальзак, Баршу де Пеноэн, Барильон, О. Барро, Бартелеми Сент-Илер, Кантен-Бошар, Ж. де Бомон, Бешар, Беагель, де Бельвез, Бенуа д'Ази, де Бернарди, Беррье, де Берсе, Бас, Беттен де Ланкастель, Блавуайе, Боше, Буассье, де Ботмилан, Буватье, герцог де Бройль, де Лабруаз, де Бриа, Бюффе, Кайе дю Терт, Калле, Камю де Лагибуржер, Кане, де Кастильон, де Казалис, адмирал Сесиль, Шамболь, Шамьо, Шампанне, Шапе, Шапо, де Шарансе, Шассень, Шовен, Шазан, де Шазель, Шегаре, граф де Куален, Кольфаврю, Кола де Ламот, Кокерель, де Корсель, Кордье, Корн, Кретон, Дагийон-Пюжоль, Даирель, виконт Дамбре, маркиз де Дампьер, де Бротон, де Фонтен, де Фонтене, виконт де Сез, Демар, де Ладевансе, Дидье, Дьелеве, Дрюэ-Дево, А. Дюбуа, Дюфор, Дюфужере, Дюфур, Дюфурнель, Марк Дюфрес, П. Дюпра, Дювержье де Оран, Этьен, виконт де Фаллу, де Фотрие, Фор (от Роны), Фавре, Фер, де Феррес, виконт де Флавиньи, де Фоблан, Фришон, Ген, Расселен, Жермоньер, де Жикьо, де Гулар, де Гуйон, де Гранвиль, де Грассе, Грелье-Дюфужере, Греви, Грильон, Грима, Гро, Гюделье де Латуш, Арскуэ де Сен-Жорж, маркиз д'Авренкур, Эннекен, д'Эспель, Уэль, Овен-Траншер, Юо, Жоре, Жуанне, де Керанфлек, де Кератри, де Керидек, де Кермазек, де Керсорон Пенендреф, Лео де Лаборд, Лабули, Лакав, Оскар Лафайет, Лафос, Лагард, Лагрене, Леме, Лене, граф Ланжюине, Лараби, де Ларси, Ж. де Ластери, Латрад, Лоро, Лорансо, генерал маркиз де Лористон, де Лосса, Лефевр де Грорьез, Легран, Легро-Дево, Лемер, Эмиль Леру, Лесперю, де Леспинуа, Лербет, де Ленсаваль, де Люппе, Марешаль, Мартен де Виллер, Маз-Соне, Мез, Арно де Мелен, Анатоль де Мелен, Мерантье, Мишо, Мипуле, Моне, герцог Монтебелло, де Монтиньи, Мулен, Мюрат, Систриер, Альфред Неттеман, д'Оливье, генерал Удино (герцог Реджо), Пайе, Дюпарк, Пасси, Эмиль Пеан, Пекуль, Казимир Перье, Пиду, Пижон, де Пьоже, Пискатори, Проа, Прюдом, Кероан, Рандуэн, Родо, Ролен, де Равинель, де Ремюза, Рено, Резаль, граф де Рессегье, Анри де Риансе, Ригаль, де Ларошет, Рода, де Рокфейль, де Ротур де Шолье, Руже-Лафос, Рулье, Ру-Карбонель, Сент-Бев, де Сен-Жермен, генерал граф де Сен-Прист, Сальмон (от Мозеля), маркиз Совер-Бартелеми, де Серре, граф де Семезон, Симоно, де Стапланд, де Сюрвиль, маркиз де Талуэ, Талон, Тамизье, Тюрьо де Ларозьер, де Тенги, граф де Токвиль, де Латурет, граф де Тревенек, Мортимер-Терно, де Ватимениль, барон де Вандевр, Вернет (от Эро), Вернет (от Авейрона), Везен, Вите, граф де Вогюэ.
После этого списка в стенографическом отчете сказано следующее:
«По окончании переклички генерал Удино просит депутатов, рассеянных по двору, собраться вокруг него и делает следующее сообщение:
— Старший адъютант, капитан, оставшийся здесь в качестве коменданта казарм, только что получил приказ приготовить комнаты, в которых мы должны будем разместиться, считая себя арестованными. («Отлично!») Хотите, я позову старшего адъютанта? («Нет! Нет! Это ни к чему!») Тогда я скажу ему, чтобы он исполнял полученные им приказания. («Да! Конечно!»)»
Депутаты, загнанные на этот двор, «бродили» там в течение двух долгих часов. Они прогуливались под руку. Ходили быстро, чтобы согреться. Члены правой твердили членам левой: «Ах, если бы вы голосовали за предложение квесторов!» Они говорили также: «Ну, как «невидимый часовой?»[6]
И они смеялись, а Марк Дюфрес отвечал: «Избранники народа! Совещайтесь спокойно!» Тогда смеялись левые. При этом никакой горечи. Общее несчастье создало дружелюбные отношения.
Расспрашивали о Луи Бонапарте его бывших министров. Адмиралу Сесилю задали вопрос: «Но в конце концов что же он собой представляет?» Адмирал ответил следующим определением: «Весьма немногое». Везен прибавил: «Он хочет, чтобы история называла его «ваше величество». — «Тогда уж скорее ваше ничтожество», — заметил Камю де Лагибуржер. Одилон Барро воскликнул: «Какое несчастье, что мы были вынуждены пользоваться услугами такого человека!»
Высказав эти высокие соображения, все замолчали. Политическая философия была исчерпана.
Направо, у ворот, помещалась солдатская столовая. Чтобы пройти туда, нужно было подняться на несколько ступеней. «Возведем эту столовую в достоинство нашего буфета», — сказал бывший посол в Китае Лагрене. Вошли. Одни стали греться у печки, другие спросили бульона. Фавро, Пискатори, Лараби и Ватимениль устроились в уголке. В другом углу пьяные солдаты заигрывали с уборщицами казармы. Де Кератри, согбенный под бременем своих восьмидесяти лет, грелся у печки, сидя на старом, источенном червями стуле; стул качался, старик дрожал.
Около четырех часов во двор прибыл батальон Венсенских стрелков со своими котелками и принялся за еду. Солдаты пели и громко смеялись. Глядя на них, де Бройль сказал Пискатори: «Странно, что котелки янычар, исчезнувшие в Константинополе, появились в Париже!»
Почти в ту же минуту штабной офицер пришел предупредить депутатов от имени генерала Форе, что «предназначенные для них квартиры готовы», и пригласил следовать за ним. Их привели в восточный корпус — флигель казармы, наиболее удаленный от дворца Государственного совета; им пришлось подняться в четвертый этаж. Они думали, что их ждут комнаты и постели. Они увидели длинные залы, просторные чердаки с грязными стенами и низким потолком, где не было ничего, кроме столов и деревянных скамей. Это были «квартиры». Все эти чердаки, расположенные в ряд, выходили в общий коридор — узкий проход, тянувшийся вдоль всего корпуса. В одном из таких чердаков в углу были свалены барабаны — среди них один огромный — и инструменты военного оркестра. Депутаты разместились в этих залах, как пришлось. Больной де Токвиль разостлал свой плащ на полу в оконной нише и лег на него. Так он пролежал несколько часов.
Эти чердаки отапливались, притом очень плохо, чугунными печками, имевшими форму ульев. Один из депутатов хотел было помешать в печке, но опрокинул ее, и пол чуть не загорелся.
Крайний из чердаков выходил на набережную. Антони Туре открыл окно и облокотился на подоконник. Подошли еще несколько депутатов. Солдаты, расположившиеся биваком внизу на тротуаре, увидев их, стали кричать: «А! Вот они, эти негодяи двадцатипятифранковые! Они хотели урезать наше жалованье!» Действительно, полиция накануне распространила в казармах ложный слух, будто в Собрании было предложено снизить войскам жалованье; называли даже депутата, внесшего это предложение. Антони Туре пытался разубедить солдат. Какой-то офицер крикнул ему: «Это один из ваших внес такое предложение, это Ламенне!»
